Тени над Латорицей - Владимир Кашин

Старик стоял посреди комнаты. Коваль предложил ему кресло, а сам опустился на затененный шторой стул.

— Так что у вас? — опять-таки не очень любезно спросил он, ослабив узел галстука. — Чем могу служить?

— Я к вам по такому делу… — Старик поморщился, словно проглотил что-то кислое.

«Точно! Сейчас начнет жаловаться на местную власть и просить поддержки представителя «из центра»…»

— Прошу прощения, товарищ Коваль… Имени-отчества вашего не знаю…

— Дмитрий Иванович.

— А я — Тибор Коповски. Тибор Балтазарович. Сосед я брата убитой Каталин Иллеш — Эрнста Шефера. Вчера по радио объявляли… Мне заявление сделать нужно.

Коваль замер от неожиданности. Мысленно отругал себя: как же это он не заметил нечто неуловимое в поведении старика? Неужели интуиция начала изменять? Это никуда не годится. Ведь, может быть, именно этот старик поможет раскрыть загадочное убийство! Коваль ощутил, как нервы его напряглись.

— Извините, перебью вас, Тибор Балтазарович, — как можно спокойнее, боясь выказать свое волнение и напугать старика, произнес Коваль. — Один вопрос: если вы с заявлением по делу Иллеш, то почему же не пришли в милицию? Ну, скажем, в уголовный розыск, к капитану Вегеру?

Старик замялся.

— Я не хотел официально… Не хочу, чтобы в городе знали, что я заявил. Вы не знаете, здесь такие люди… И вас прошу, пусть мой приход останется тайной.

— Хорошо, слушаю вас, — сдерживая нетерпение, сказал Коваль.

Старик выпрямился и торжественно произнес:

— Дело в том, что Эрнст Шефер в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля дома не ночевал…

4

Когда Коповски ушел, Коваль закрыл за ним дверь и, словно желая отгородиться от всего окружающего, даже запер ее. Некоторое время не отходил от двери, согревая рукой холодную пластмассовую ручку. Затем вошел в ванную, остановился перед овальным зеркалом и взглянул на свое бледное от жары и духоты лицо. Повернул фарфоровую звездочку, подождал, пока остынет упругая струя, и, не снимая гимнастерки, подставил голову под кран, от водяного фейерверка мгновенно возникла на полу огромная лужа.

— Вот так-то лучше! — сказал, обращаясь к мокрому и всклокоченному Ковалю в зеркале. — Так что мы имеем на сегодняшний день, уважаемый Дмитрий Иванович? А кое-что имеем, имеем кое-что. Ну и вид у вас! Не эстетично, не эстетично, гражданин всезнайка! Глазенапы под старость становятся рачьими. Ужас!

Но что это в голову лезет? Какая-то чушь?

Раздевшись, он вошел в комнату, натянул свежую прохладную майку, спортивные брюки и, предвкушая приятное волнение, сказал себе: «Начнем, пожалуй!»

На первом листе синим карандашом написал: «Ограбление», задумался и подошел к тумбочке с телефоном, чтобы позвонить Вегеру.

— А я, Дмитрий Иванович, только что сам собирался вас побеспокоить.

По тону капитана Коваль понял, что новость есть. Подполковнику стало как-то неловко за свой неслужебный вид, но, поняв бессмысленность этого своего соображения (Вегер-то не видит его!), он усмехнулся.

— Есть что-нибудь? С повинной кто-нибудь явился?

— О если бы, Дмитрий Иванович! Но могу доложить: Длинный, то есть Кравцов, действительно выехал шестнадцатого июля, так срочно, что даже не рассчитался со своими долгами. Мои ребята оперативно поработали — сразу в точку попали. Нашли его приятеля по кличке «Кукушка» (им займемся своим чередом), — так вот, этот приятель шестнадцатого вечером заходил к Кравцову — должок получить. Но квартира уже была пустой. Хозяйка дома, где проживал Кравцов, засвидетельствовала, что шестнадцатого тот куда-то подался со спортивной сумкой и до сих пор не возвратился. Впрочем, он и раньше пропадал по нескольку дней, и поэтому она отнеслась к его отсутствию спокойно.

— А второй, второй?

— Второй, очевидно, некий Самсонов, хозяйка знает его, часто видела у Кравцова. Говорит, чудной какой-то, не то чтобы пьяница, а так, пьянчужка, Кравцов называл его Клоуном. Накануне они были вдвоем на танцплощадке, их там видели до десяти вечера. Словесный портрет этого Самсонова-Клоуна готов.

— Раньше они никому не говорили, что собираются уехать? Может быть, хозяйке Кравцов что-нибудь говорил?

— Нет, уехал внезапно, Самсонов тоже исчез неожиданно. Вероятно, вместе с ним.

— Они работали?

— Кравцов на «Водоканале» слесарем, по аварийному ремонту. Но дисциплины там никакой, и никто толком не знает, когда он был на работе, когда не был. Кажется, вообще оформился там только для того, чтобы не привлекать к себе нашего внимания. А шестнадцатого ни с того ни с сего взял расчет. Что касается Самсонова, то сейчас уточняем, работал ли… Его видели в мастерской «Водоканала». Он приходил в гости к Кравцову. Есть данные, что они там делали себе ножи.

— Обыск произвели?

— Да, товарищ подполковник. И это — самое главное. На чердаке дома обнаружено две пары обуви. Одна — резиновые сапоги сорок четвертого размера, на которых своеобразный узор и стертость подошвы и каблуков полностью совпадают с рисунком следов у забора и во дворе Иллеш. Вторая пара — китайские кеды, те самые. Вот оно как! Бросили они свою обувь. А в кладовке валялся пиджак зеленого цвета с бурыми пятнами, очень похожими на засохшую кровь. Все эти вещи передали экспертам.

— Что ж, Василий Иванович, объявим розыск? Всесоюзный. Как думаете?

— Так же, как вы. Овчинка выделки стоит.

— Хорошо. Только надо с товарищами посоветоваться. Давайте решим это завтра утром на оперативном совещании. А перед совещанием обсудим вдвоем то новенькое, что, возможно, появится за ночь. Я буду в милиции к семи.

Они попрощались, и Коваль вернулся к столу. Прочитав на листке написанное им слово «Ограбление», он вывел чуть ниже: «Кравцов и Самсонов». Потом зачеркнул и написал: «Длинный и Клоун». Он обозначил именно клички, а не фамилии, потому что они точнее характеризовали этих людей, а кроме того, своей экзотичностью пробуждали фантазию и давали возможность легче представить себе противника.

И, чего греха таить, так было просто-напросто интереснее. А это тоже имело значение для солидного, седого подполковника Коваля, человека целеустремленного и строгого, но в душе оставшегося (в этом он и себе самому никогда не признался бы) юнцом, влюбленным в тайны и приключения. Несмотря на то, что они усложняли его жизнь. Это помогало ему искренне считать свою бесконечно сложную и трудную работу любимым делом, которое не только притягивает как магнит, но и гипнотизирует.

Коваль поудобнее устроился в кресле и с головою ушел в свою схему.

Шло время. Постепенно лист бумаги покрывался черными и цветными пометками и надписями, жирными вопросительными и восклицательными знаками, рамками и стрелками.

Наконец определились колонки. И получилось так:

ОГРАБЛЕНИЕ

Длинный и Клоун

—

1. Через забор перелезли двое.

2. Неожиданный отъезд в день после убийства (показание кассира; два билета до Киева;

показания хозяйки квартиры).

3. Две судимости Длинного.

4. Неизвестный источник существования (Длинный и Клоун — одна компания). Клоун — пьянчужка.

+

1. Нет прямых доказательств.

?

1. Кому принадлежат китайские кеды?

2. 44-й размер резиновых сапог (следы). Сапоги Длинного?

В этой не до конца заполненной схеме все, что было против Кравцова и его приятеля, вписывалось в колонку со знаком «-», все, что было за них, против их участия в ограблении и убийстве семьи Иллеш, фиксировалось в колонке со знаком «+». А то, что вызывало сомнение, требовало проверки или уточнения, отмечалось вопросительным знаком. Восклицательные знаки в окончательном, чистовом варианте Коваль убрал.

В тот момент, когда Дмитрий Иванович заполнял последнюю графу, снова позвонил капитан Вегер и сообщил, что найдены свидетели. Парень и девушка, стоявшие той ночью на углу Староминаевской и Безымянного переулка, заявили, что видели каких-то людей в конце улицы около часа ночи. Одного высокого, другого — значительно ниже ростом.

— В показаниях есть расхождения, — сказал капитан. — Девушка видела двоих, а парень уверяет, что мимо них в конец Староминаевской прошмыгнул один прохожий. Девушка объясняет это тем, что ее спутник стоял спиной к улице и обернулся, когда один из прохожих исчез. Объяснение это представляется логичным, хотя и не совсем доскональным. — После разговора с капитаном Коваль дополнил свою схему, записав эти сведения в колонку со знаком «минус».

«Ну, вот и все, — решил он, — пока в этот столбец писать больше нечего…»

Он задумался. Как хорошо было бы узнать, где они сейчас — Длинный и Клоун. Что делают? Не тешат ли себя мыслью, что все сойдет им безнаказанно? Не готовят ли новое преступление, новое убийство? Куда лежит их путь, с чьим путем он пересечется на горе ничего не подозревающего человека? И подполковник Коваль вспомнил слова Ленина о том, что главное в борьбе с преступностью — это не суровость наказания, а неотвратимость его, неизбежность. Сознание этого и есть высшая форма профилактики, самый гуманный метод искоренения правонарушений. Понимая неизбежность разоблачения и наказания, Длинный и Клоун не подняли бы руку на свои жертвы. Их все время не оставляла надежда — пусть самая мизерная! — что они смогут правосудия избежать. Но…