Раскол - Рагнар Йонассон

– Значит, этот снимок был в коробке вместе с другими фотографиями тех времен? – спросила Исрун.

– Да. Они с Йоурюнн жили в Сиглуфьордюре около года: ее старшая сестра вышла замуж за местного, как вам, должно быть, известно. – Он вздохнул. – Мариус увлекся фотографией, находясь в городе, – было это в пятьдесят четвертом году, если я не ошибаюсь. Большинство снимков в коробке были из Сиглуфьордюра, за исключением этого – его сделали в Хьединсфьордюре. Ну и еще там было несколько пейзажей оттуда же. Я ума не мог приложить, что мне делать со всеми этими фотографиями, – места-то у меня в комнате не очень много. И вот один знакомый посоветовал передать их Обществу уроженцев Сиглуфьордюра: мол, там интересуются подобными вещами. Вот и весь сказ. – Никюлаус отхлебнул кофе и слегка наклонился к сидевшей напротив Исрун. – А я вас видел по телевизору. Вы прекрасно работаете.

– Благодарю, – ответила она, сдержанно принимая комплимент. Исрун старалась не реагировать ни на похвалу, ни на критику. – Значит, вы являетесь наследником брата?

– Да. Других у него не имелось – ну, вы понимаете.

– А он был состоятельным?

– Вряд ли так можно сказать. У него была квартира, не обремененная никакими долгами, что по нынешним временам, как я понимаю, большая редкость, да кое-какая подержанная мебель. Книг не много – читать он был не большой любитель. Ну и эти вот фотографии у него были, царство ему небесное. К сбережениям, что лежали у него на банковском счете, он годами не прикасался, ну а теперь их почти все инфляция съела, – улыбнулся Никюлаус.

– Вы когда-нибудь ездили в гости к брату в Хьединсфьордюр?

– Да какое там, ни разу. Не было у меня ни интереса, ни времени туда ездить. Что там делать, в этой глуши? Этот дрянной переезд моему брату только жизнь разбил, скажу я вам. Он уже никогда не был прежним, с тех пор как Йоурюнн покончила с собой. А все дело в изоляции от внешнего мира, – нахмурился Никюлаус.

– А разве это был не несчастный случай? – спросила Исрун.

– Она лишила себя жизни. Думаю, всем это прекрасно известно, – отрезал он.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Да и Мариус не раз на это намекал: мол, это тамошняя мгла так на людей влияет.

Исрун немного удивило это признание – так, может, это все-таки было самоубийство? Однако она как ни в чем не бывало продолжила:

– А поконкретнее?

– Ну, в подробности он не вдавался. Говорил только, что Йоурюнн не следовало идти тем путем. Да и об их пребывании в Хьединсфьордюре ему рассказывать не очень хотелось. Они ведь поехали жить в Сиглуфьордюр, потому что сестра Йоурюнн, Гвюдфинна, там уже поселилась. А Мариус так своего места в жизни и не нашел, бедняга. Сильным характером он не отличался. Простой души человек, как я вам и говорил. Поддавался чужому влиянию. Щупленький такой – серьезный труд был ему не под силу. Гвюдмюндюр, муж Гвюдфинны, пообещал ему работу в Сиглуфьордюре, и некоторое время Мариус занимался промыслом сельди – я был у них в гостях в Сиглуфьордюре летом, после того как они туда переехали. Несладко ему приходилось – слишком тяжелой была для него эта работа. Наверняка впоследствии нагрузку ему снизили. Я подозреваю, что это Гвюдмюндюр их поддерживал, сам-то он на рыбном промысле денег прилично заработал. Он обращался с моим братом по-человечески, тут уж ничего не скажешь, помогал Мариусу найти крышу над головой в Рейкьявике, после того как тот потерял жену. Брата жизнь не баловала – пусть хоть теперь отдохнет.

После небольшой паузы Исрун спросила:

– Вы оба родились в Рейкьявике?

– О да, слава богу. Мы с Мариусом родились здесь. И угораздило же его податься на север! Самому мне отсюда уезжать никогда не хотелось. – Никюлаус удобнее устроился на стуле и выпрямил спину. – Не будете ли вы так любезны и не принесете ли старику еще кофе?

Исрун улыбнулась:

– Ну конечно.

Взяв чашку, она налила в нее кофе из стоявшего на соседнем столе термоса.

Отхлебнув, Никюлаус продолжал как ни в чем не бывало:

– Работать ему всегда было нелегко, как я уже говорил. Сам я молодым парнем начинал в угледобыче и Мариусу там же работу подыскал – в качестве моего помощника, но толку от него было маловато. Какое-то время я делал вид, будто он вносит посильный вклад, но долго так продолжаться не могло, и его попросили на выход. Помню, его это очень задело. А потом я устроился в торговлю – много лет работал в магазине мужской одежды на Лойгавегюр[7]. Вы еще молоды и вряд ли помните тот магазин. Его закрыли в середине восьмидесятых, почти сразу после моего выхода на пенсию. Денег у меня много никогда не водилось – хватало на себя и на семью, так что Мариусу приходилось самому заботиться о себе.

– Значит, он ради заработка отправился в Сиглуфьордюр? – спросила Исрун с любопытством.

– Можно и так сказать. Здесь, в Рейкьявике, у них была не жизнь, а выживание. Они поэтому и отказались… – Пожилой мужчина осекся и перевел взгляд в сторону, будто пытался уйти от неудобной темы.

Исрун почувствовала журналистский азарт и решила спуску Никюлаусу не давать.

– Отказались?.. – переспросила она.

Вопрос повис в воздухе, и тогда Исрун закончила его, озвучив самую первую догадку, которая пришла ей на ум:

– Они отказались от своего ребенка?

Перед ее мысленным взором возник призрачный образ паренька с фотографии.

Некоторое время Никюлаус хранил молчание, а потом, не глядя в глаза Исрун, произнес:

– Ну что ж, почему бы мне вам этого и не сказать? Давно это было, но тот человек, может, еще в живых. Откуда мне знать? – Он снова замолчал, и Исрун понимала, что лучше не прерывать ход его мыслей. – Со смертью Йоурюнн это никак не связано.

– У них родился ребенок? – спросила Исрун мягко.

– Да. Йоурюнн едва двадцать исполнилось, и Мариус был не намного старше. Никакой возможности воспитывать ребенка они не имели и почти сразу решили отдать его на усыновление. Я… я и сам их к этому подталкивал. Я знал Мариуса лучше кого-либо другого и понимал, что это для него непосильная ноша – по крайней мере, тогда. Постоянной работы у него не было, да и не созрел он еще для отцовства. – Никюлаус вздохнул и потер глаза – может, чтобы спрятать слезы, а может, просто от усталости.

Исрун не собиралась заставлять его говорить слишком долго, да и времени у