Аэроузел-2 - Александр Гарнаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Горизонт уплыл из поля зрения назад, скорость упала, ручка управления — на упоре «от себя». Через тринадцать секунд от ввода в фигуру переворачивающийся силуэтик самолёта на командно-пилотажном приборе указывает на то, что ось моего истребителя направлена практически вертикально вверх.
А теперь ручку — на себя. Правому двигателю — форсаж. Быстрее начинать бочки, разнотяг двигателей поможет вращению!
Раскрутил пол-оборота, увеличиваю углы атаки. Всего должно быть два с половиной витка (хотя, в принципе, по результатам нашего вчерашнего контрольного полёта с шеф-пилотом на спарке, он сделал вывод, что при таком разнотяге — левый двигатель на малом газе, правый на полном форсаже — темп вращения позволит в тысячу метров высоты «вписать» ещё на один виток больше). Вращение идёт очень неравномерное, но разнотяг помогает «подкручивать».
Всё, скрутил… Два витка или полтора? Обсчитался что ли?…
Похоже на то — и высоты ещё много, 800 метров… Быстрее докрутить ещё один виток! Начал… Но — стоп!
Это же лишний! Прекратить вращение!
Высота ещё 500 метров, да «зарыться» я успел здорово — нос самолёта направлен практически отвесно вниз. Навстречу несётся, с ужасающей быстротой увеличиваясь в размерах, перекрывая собой всё остекление фонаря, заснеженный кусок поля с проглядывающими на белом фоне пучочками мёрзлой травы.
Вывод, немедленно!
Угол атаки на выводе — предельный, но движения рулями — ювелирнейшие. Не доберёшь ручку — не доберёшь угол атаки, вывод будет более растянут. Возьмёшь чуть больше — сработает толкатель системы ограничения угла атаки. И в том, и в другом случае на выводе будет потеряно несколько лишних, таких драгоценных сейчас, метров высоты.
Смотрю бесстрастно на этот невероятно большой — во весь фонарь — несущийся навстречу и, кажется, так неохотно проворачивающий под меня свою плоскость, кусок заснеженного поля. И, как робот, выполняю точные движения рулями.
Вывожу. Вроде «вписываюсь». Но, ах ты … побери, ну надо же! На мысленном продолжении моей траектории — как раз вышка командно-диспетчерского пункта РП!
В наушниках на весьма «повышенных тонах» раздаётся голос лётчика-испытателя ЛИИ Бориса Ивановича Юмашева с только что севшего, заруливающего Ил-76:
— Э, э, пилотажник, выводи! Э, э…
Даю вперёд левую ногу, крен — влево. Набегающая заснеженная мёрзлая травка уже так близко! Вроде бы как ближе, чем даже бетон полосы на посадке, за борт кабины аж противно выглядывать. Вжав голову в плечи, теряю остатки высоты и…
…Благополучно проношусь мимо КДП!
Пошёл в набор высоты, зашёл на посадку, сел…
А потом меня очень долго мучило огромное чувство досады за так глупо сложившиеся обстоятельства.
…И лишь много позже настигла мысль о том, до чего же жестка могла бы быть та припорошенная снежком мёрзлая травка!
февраль 1990 г.
ХЕНК
«13 декабря при выполнении испытательного полёта потерпел катастрофу вертолёт Ми-26. Погибли 5 членов экипажа — командир лётчик-испытатель 1-го класса полковник А. Разбегаев, второй лётчик, лётчик-испытатель 2-го класса майор Н. Чуркин, штурман, заслуженный штурман-испытатель СССР полковник Л. Данилов, бортовой техник капитан С. Охотников, бортовой механик прапорщик А. Метельский. Военный совет и политическое управление Военно-Воздушных Сил выражают глубокое соболезнование родным и близким погибших, до конца выполнивших свой воинский долг. Светлая память о верных сынах Отчизны навсегда сохранится в наших сердцах…»
«Красная Звезда», 15.12.1989Бывают ли вещие сны?
И вообще, что стоит за всеми так широко сейчас распространившимися суждениями о реальности невидимого «параллельного мира», загадочных явлениях и многом другом?
Безусловно — изрядная доля мистики. Говорят, что во все времена тяжёлое моральное состояние того или иного общества сопровождалось резким возрастанием массовых психозов: люди инстинктивно пытались отыскать хоть какое-то «нечто» и верить в него, вне зависимости от бурно и настойчиво навязываемых и следом рушащихся догм и идолов. Пожалуй, то общество, в котором мы сейчас живём, целиком соответствует такой модели.
Но и «стричь под общую гребёнку» мистицизма, и отвергать с ходу всё для нас непонятное тоже нельзя. Я стараюсь быть по возможности объективным и поэтому считаю, что мне ведомо слишком мало, чтобы квалифицированно рассуждать о степени реальности и достоверности непонятных, кажущихся мистическими, явлений. А поэтому не могу слепо доверять многим суевериям, равно как не могу решительно их отвергать. Не берусь и дать заведомо отрицательный ответ на заданный в начале главы вопрос: существуют ли вещие сны?
Знаю лишь, что иногда, совсем нечасто, ко мне, спящему, являются мои товарищи, которых уже нет на этом свете. Я явственно осязаю их бытие, их близость. Мы разговариваем, рассуждаем — порой это воспринимается настолько реально, что я даже во сне ловлю себя на мысли: ведь он же ушёл, я сам нёс его в последнюю дорогу, или кидал горсти земли в его усыпальню! А сейчас он вот — рядом, совершенно здраво говорит, даже с обычным юморком. Терзают сомнения, с языка чуть не срывается стыдный вопрос: «Слушай, так ты же…?»
После этих снов у меня подолгу не проходит ощущение, что я смотрю на мир их глазами. В такие дни часто приходят очень важные мысли, выводы, к которым до того мне не доводилось прийти годами. И подобные откровения «по пьяному разговору» мне приходилось слышать не от одного пилота…
В субботу, 16 июня 1990 года, в 170 километрах от Москвы по Ярославскому шоссе было торжественное открытие обелиска на месте гибели экипажа вертолёта Ми-26, потерпевшего катастрофу при выполнении испытательного полёта 13 декабря 1989 года.
Второй пилот в экипаже, Коля Чуркин, был моим близким другом. Этот парень странным образом сочетал в себе, казалось бы, несовместимые черты. Он был очень силён физически: в шуточку, «за просто так» подходя в казарменном закутке — «спорткомплексе» к гирям, брал в обе лапы по двухпудовику и выполнял в жиме-толчке норму тяжелоатлета первого разряда. В то же время его мешковатая конституция совсем не вязалась, фигурально говоря, с культуристскими формами Ван Дамма или Шварценеггера. При всём том, он был очевидно умён: всегда имел очень неплохую успеваемость, удачно осваивал все теоретические дисциплины. Успешно играть в шахматы в наших кругах с ним не мог никто.
Вся его мягкая внешность, простецкие манеры рассуждать и высказываться создавали ему имидж, как говорят, недалёкого деревенского простачка. К сожалению, уже много позже из-за этого в тех высших лётно-испытательных кругах, в которые мы впоследствии взошли, кое-кому там стало казаться, что он недостаточно соответствует требованиям их стандартов, и что в него «столько много всего ещё нужно вливать…» Как горько мне было это слышать о человеке, который по своим душевным, интеллектуальным и профессиональным качествам объективно стоял несравненно выше его «оценщика-аристократа»!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});