Жуков. Рожденный побеждать - Владимир Дайнес

Кроме того, существует еще одна сторона дела, которую вам и мне следовало бы рассмотреть. Русские армии, несомненно, захватят всю Австрию и войдут в Вену. Если они захватят Берлин, то не создастся ли у них слишком преувеличенное представление о том, будто они внесли подавляющий вклад в нашу общую победу, и не может ли это привести их к такому умонастроению, которое вызовет серьезные и весьма значительные трудности в будущем? Поэтому я считаю, что с политической точки зрения нам следует продвигаться в Германии как можно дальше на восток и что в том случае, если Берлин окажется в пределах нашей досягаемости, мы, несомненно, должны его взять. Это кажется разумным и с военной точки зрения“{608}.

Но эта телеграмма Черчилля стала по существу последней попыткой добиться пересмотра решения Эйзенхауэра о наступлении войск западных союзников в направлении Лейпцига и Дрездена.

В это же время в Москве, в Ставке ВГК, обсуждались детали плана Берлинской операции. После докладов генерала Антонова, маршалов Жукова и Конева было решено наступление на Берлин начать 16 апреля, не дожидаясь поддержки 2-го Белорусского фронта, чьи основные силы решали задачу ликвидации группировок противника в районе Данцига и Гдыни. Жукову предстояло наступать в первые дни с открытым правым флангом, но ждать было нельзя — к Сталину поступила информация, что германское руководство активизировалось в поисках сепаратных соглашений с английским и американским правительствами. Представлялось весьма вероятным, что немцы прекратят всякое сопротивление на западе и откроют англо-американским войскам дорогу на Берлин, лишь бы не сдать его русским.

Во время совещания у Сталина Конев заявил, что его войска тоже хотят участвовать в штурме Берлина, а разграничительная линия между ними и фронтом Жукова не позволяет сделать этого. Верховный, подойдя к карте, зачеркнул часть разграничительной линии, проходящей юго-западнее Берлина: пусть город штурмует тот, кто первым в него ворвется. У Жукова возникло опасение, что это потребует дополнительной увязки взаимодействия, иначе войска фронтов перемешаются и нарушится управление, как это уже было под Харьковом в 1943 г. Конев воспринял жест Сталина по-своему:

„Ведя эту линию карандашом, Сталин вдруг оборвал ее на городе Люббен… Оборвал и дальше не повел. Он ничего не сказал при этом, но я думаю, и маршал Жуков тоже увидел в этом определенный смысл. Разграничительная линия была оборвана примерно там, куда мы должны были выйти к третьему дню операции. Далее (очевидно, смотря по обстановке) молчаливо предполагалась возможность проявления инициативы со стороны командования фронтов. Для меня, во всяком случае, остановка разграничительной линии на Люббене означала, что стремительность прорыва, быстрота и маневренность действий на правом крыле фронта могут впоследствии создать обстановку, при которой окажется выгодным наш удар с юга на Берлин. Был ли в этом обрыве разграничительной линии на Люббене негласный призыв к соревнованию фронтов? Допускаю такую возможность…“{609}

3 апреля Сталин и Антонов подписали директиву № 11059 для 1-го Белорусского фронта, которая требовала „подготовить и провести наступательную операцию с целью овладеть столицей Германии городом Берлин и не позднее двенадцатого-пятнадцатого дня операции выйти на р. Эльба“{610}. Главный удар предписывалось нанести с плацдарма на р. Одер западнее Кюстрина силами четырех общевойсковых и двух танковых армий. На участок прорыва следовало привлечь 5–6 артиллерийских дивизий прорыва, создав плотность не менее 250 орудий от 76-мм и выше на 1 км участка прорыва. Для обеспечения главной группировки фронта приказывалось нанести с севера и с юга два вспомогательных удара силами двух армий каждый. Первый — из района северо-западнее Бервальде в общем направлении на Эберсвальде, Фербеллин; второй — с плацдармов на р. Одер севернее и южнее Франкфурта-на-Одере в общем направлении на Фюрстенвальде, Потсдам, Бранденбург, в обход Берлина с юга. В директиве указывалось, что танковые армии необходимо ввести в сражение на направлении главного удара после прорыва обороны для развития успеха в обход Берлина с севера и северо-востока, а армию второго эшелона использовать для развития успеха на главном направлении.

Командующему 1-м Украинским фронтом директивой Ставки № 11060 ставилась задача: „Подготовить и провести наступательную операцию с целью разгромить группировку противника в районе Котбус и южнее Берлина. Не позднее 10–12-го дня операции овладеть рубежом Беелитц, Виттенберг и далее по р. Эльба до Дрездена. В дальнейшем, после овладения Берлином, иметь в виду наступать на Лейпциг“. Главный удар фронт должен был нанести силами пяти общевойсковых армий и двух танковых армий из района Трибеля в общем направлении на Шпремберг, Бельциг. На участок прорыва необходимо было привлечь 6 артиллерийских дивизий прорыва, создав плотность не менее 250 орудий от 76-мм и выше на 1 км участка прорыва. Для обеспечения главной группировки фронта с юга силами 2-й Польской армии и частью сил 52-й армии следовало нанести вспомогательный удар из района Кольфурта в общем направлении Бауцен, Дрезден. Танковые армии, в том числе и 5-ю гвардейскую, а также общевойсковые армии второго эшелона предписывалось ввести в сражение после прорыва обороны противника для развития успеха на направлении главного удара. На левом крыле фронта перейти к жесткой обороне, обратив особое внимание на бреславльское направление. С 15 апреля устанавливалась следующая разграничительная линия с 1-м Белорусским фронтом: до Унруштадта прежняя и далее озеро Энсдорфер-Зее, Гросс-Гастрозе, Люббен (все пункты, кроме Люббена, для 1-го Белорусского фронта включительно){611}.

В то время, когда советские войска готовились к штурму Берлина, генерал Эйзенхауэр посетил штабы передовых американских армий. Командир дивизии, выходившей к Эльбе, браво доложил: „Мы идем вперед и войдем в Берлин. Ничто нас не остановит“. Эйзенхауэр не возражал: „Давай! Желаю всяческих успехов, и пусть никто не остановит тебя“. 12 апреля дивизия вышла к Эльбе, где была остановлена курсантами немецких военных училищ.

Питая в сердце надежду на заключение сепаратного мира с западными державами, Гитлер всячески подавлял пораженческие настроения в среде германского командования. Узнав, что в январе Гудериан высказал Риббентропу недвусмысленное сомнение в благополучном исходе войны, он жестко заявил: „Я самым категорическим образом запрещаю обобщения и выводы в отношении ситуации в целом. Это остается моей прерогативой. В будущем любой, кто скажет кому-нибудь еще, что война проиграна, будет считаться предателем, со всеми вытекающими последствиями для него и его семьи — невзирая на его ранг и положение“{612}.