Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

Солнце уже скрылось где-то за протянувшейся по горизонту густой порослью желтой акации, а подожженные им клочья облаков все еще продолжали жарко полыхать.

Волкова, прижимая к груди свой букет, шла легко и быстро. «Красивая дивчина, ничего не скажешь», — отметил Петро. Две розовые ямочки на ее щеках не исчезали даже сейчас, когда она была серьезной. И хотя девушка, встречаясь глазами со взглядом Петра, хмурила густые темные брови и старалась казаться строгой, Петро понял, что все это напускное. «Сколько в девчонке еще наивного и детского, — подумал он добродушно. — А ей ведь доверили ребят воспитывать…»

— Школьники, должно быть, очень боятся вас? — сказал он, с трудом скрывая улыбку. — Вон вы какая суровая…

— Не знаю, боятся ли…

— Преподавателем, очевидно, недавно?

— А зачем вам все это нужно? — сердито спросила она.

— Вот тебе и раз!

— Я же совсем вас не знаю.

— А-а… Тогда разрешите отрекомендоваться. Рубанюк Петр Остапович… гвардии капитан запаса…

Волкова посмотрела на него с любопытством:

— Остап Григорьевич — ваш отец?

— Получается так.

— Слышала о вас.

— И я о вас много слышал.

— Что?

— Что вы секретарь комсомольской организации… Что комсомольцы ждут не дождутся, когда под испытанным руководством своего вожака они помогут колхозу вылезть из прорыва.

Волкова вспыхнула:

— И помогут! Напрасно язвите…

— Задело, — сказал Петро, посмеиваясь. — Это хорошо… Учтите, в Чистой Кринице был и я в свое время комсомольским секретарем. Так что пригожусь, может быть…

Теперь уже Волковой было трудно сохранить прежний строгий тон, и спустя несколько минут она разговаривала с Петром непринужденно, как с давнишним знакомым.

В ответ на его вопросы она рассказала свою несложную биографию. Отца с матерью лишилась еще в раннем детстве, потом жила в Запорожье, у тетки, там же окончила десятилетку, затем — пединститут.

— Я настаивала, чтобы на фронт послали, — сказала она. — Ничего не вышло. Всю войну в Казахстане, в эвакуации, просидела.

— Своей профессией вы довольны? — спросил Петро.

— Я еще в детстве мечтала стать учительницей! И обязательно работать на селе. Тетушка моя уговаривала с ней остаться. Она на заводе, инженер. Ну, да я упрямая…

— Это я заметил, — Петро улыбнулся. — Почему все же вы решили работать в селе, а не в городе? Под боком у тетушки как-никак легче и вообще спокойнее, интереснее.

Волкова посмотрела на него искоса:

— Вы меня разыграть хотите? Или испытать?

— Понять.

— Да что же вам непонятно? — с жаром воскликнула девушка. — Я совсем не хочу тихой и спокойной жизни!

Вырвалось у нее это искренне и задушевно, и Петро взглянул в ее лицо уже серьезно.

— К тому же желающих работать в городе очень много, — продолжала Волкова, перекладывая цветы с одной руки на другую. — А от села почему-то отмахиваются.

— Деревенской «глуши» пугаются, — сказал Петро. — Боятся, что театра нет, кино, электрического света. У нас, в Чистой Кринице, до сих пор средней школы, например, никак не соберутся открыть. Еще накануне войны готовились.

— В будущем году откроют обязательно, — ответила Волкова. — Деньги, материалы уже отпустили.

Возвращаясь к своей мысли, она сказала:

— Да… Я знаю девушек, у которых представление о своём будущем самое обывательское: хорошо зарабатывающий муж, наряды, уютная квартирка, по вечерам гости… У нас были такие студентки. Они ногами и руками от села отбивались. И мне не хотели верить, что я сама настаивала на селе. «Комедию, мол, разыгрываешь, рисуешься…»

— Это и я в свое время кой от кого выслушал, когда уезжал из Москвы.

— А я думаю, что нам, педагогам, нужно свой трудовой путь в селе начинать. Обязательно!

Волкова взглянула на Петра пытливо:

— В селе лучше можно проверить, на что ты способен. Личную инициативу проявить в воспитании ребят. Это же очень важно! Ведь первые шаги самостоятельной жизни…

Петро с любопытством наблюдал за ее лицом, очень живым и энергичным. И в то же время, когда она взглядывала на него, было в этом лице что-то по-детски бесхитростное, и глаза ее, ясные, голубые, смотрели вопросительно и доверчиво.

До села оставалось километра два, и Петро замедлил шаг.

— Вы уже работали в школе? — спросил он. — Раньше?

— Нет. В эвакуации я в колхозе была.

— Трудно было в эвакуации?

— Совсем нет. Я работы не боюсь. Вы читали дневники Сергея Лазо? Какой замечательный человек!

— В связи с чем вы его вспомнили?

— Он мой любимый герой. У него многому можно поучиться. Мне особенно запомнился один его совет. Лазо писал, что никто не может знать заранее, в каких условиях придется ему быть. Нужно готовить себя к тому, чтобы никакая случайность не застигла врасплох. Научиться переносить лишения… хорошо плавать, а главное, много ходить пешком. Я все время тренировалась. Это потом здорово пригодилось…

За разговорами они не заметили, как подошли к селу. Совсем стемнело. Квакали где-то на реке лягушки. Небо расчистилось от облаков, густую темную синеву его усеяли крупные звезды.

— Вы у кого живете? — спросил Петро, когда его спутница остановилась у крайних домов.

— У школьной сторожихи, тети Меланьи.

— Давайте уж я провожу вас до дому, — вызвался Петро.

— Это лишнее, — запротестовала Волкова. — Я и так задержала вас.

Она забрала свой чемодан, с неожиданной для ее маленькой руки силой пожала руку Петра и быстро зашагала к переулку.

«Если бы Оксана была дома, они непременно сдружились бы», — подумал Петро, все более проникаясь уважением к молодой учительнице.

Дома его ждало письмо от Оксаны.

Петро, не снимая фуражки и не умываясь после дороги, нетерпеливо принялся за чтение.

— Мы с батьком не дождались, распечатали, — созналась мать.

— Батько где? — рассеянно спросил Петро.

— Пошел в правление. Там какое-то большое начальство из Киева приехало…

Оксана сообщала, что дивизия Ивана еще не воюет и стоит пока в лесу, недалеко от фронта.

«Скоро и мы пойдем вперед, — писала она. — Ты не представляешь, дорогой Петрусь, как радостно при мысли, что сможем скоро с победой вернуться домой, к своим родным, к любимому занятию. Такие дела каждый день у нас делаются, что на сердце как в самый большой праздник…»

Оксана просила Петра беречь себя, давала советы, как быстрее поправить его здоровье, и даже приложила очень, по ее словам, хороший рецепт. Затем следовали приветы от Ивана и от Машеньки, просьба писать почаще…

Катерина Федосеевна не мешала сыну читать, но как только Петро сложил письмо, подсела к столу.

— Что же не хвалишься? — спросила она, поправляя фитиль в лампе. — Что тебе в районе сказали?

— Обещают назначить агрономом. Буду тут, в колхозе, около вас.

— Дома будешь, Петрусю? — обрадовалась мать. — Это ж… это ж… Вот же спасибо тебе, сыночку!

Катерина Федосеевна, не сдержавшись, всплакнула от радости. Сбылась ее давнишняя мечта: хоть один сын вернулся под кровлю родной хаты.

— Бутенко еще иначе может решить, — высказал опасение Петро. — Повидать мне его сегодня в Богодаровке не удалось.

— Так он же в правлении сейчас! — воскликнула Катерина Федосеевна. — Побеги, Петро, побалакай с ним, он не откажет…

Около колхозного правления было людно, несмотря на позднее время. У раскрытых настежь окон и в дверях толпились женщины и старики, из хаты доносились громкие голоса. Шло совещание.

Петро, миновав шумливую ватагу подростков, сгрудившихся у легковой машины, подошел к окну.

— А вы проходьте в помещение, — посоветовал дед Кабанец, узнав Петра. — Бутенко про вас спрашивал.

— Ничего. Услышу и отсюда.

Петро приподнялся на носках, заглянув через головы внутрь хаты. Она была переполнена людьми. За столом разместились Остап Григорьевич, Бутенко, Горбань и незнакомый в полувоенном костюме, с густой шевелюрой и внимательными, строгими глазами.

Горбань, отставив протез и уткнувшись разгоряченным лицом в бумажки, презрительно шевелил рыжеватыми бровями.

— Кто вон тот, в гимнастерке? — спросил Петро Кабанца.

— Секретарь партии. Из Киева.

Яков Гайсенко, заметно волнуясь и от этого повышая без нужды голос, говорил, обращаясь к сидящим за столом:

— …Или вон, дисциплину возьмем… Это главная у нас беда. Почему? — задам вопрос. А вот почему. Кой у кого на переднем месте свои собственные участочки, огороды, свои поросята. Числятся в бригаде, а поглядишь — нуль без палочки.

— Ты конкретно, — раздраженно перебил Горбань.

Бутенко вынул изо рта погасшую трубку, успокаивающе положил на его плечо руку.