Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

— Вот видишь, сынок, — говорил Остап Григорьевич, — как было мне одному со всеми делами управиться?.. Ты с образованием, расскажешь — и людям все ясно. А мы с Андреем Савельевичем двух слов толком не свяжем…

— Вы с председателем еще такие лекции будете читать, ого-го!

— А я сокрушался: где лекторов этих мне добыть?! — иронически ухмыльнулся Остап Григорьевич. — И не сообразил, что мы с председателем сможем…

— Я серьезно говорю, отец.

— Нам бы с Андреем Горбанем самим ученого человека послушать, — сказал Остап Григорьевич с горечью. — Да кто у нас может делать доклады? С деда Довбни или Кабанца лекторы вроде мало подходящие.

— А врач? Василий Иванович! А Волкова, учительница?.. Кстати, где она? Что-то ни разу не довелось ее видеть.

— У них в школе каникулы. Поехала домой за вещичками.

— Больше надо в самих себя верить, пойдет дело, батько! — убежденно сказал Петро. — Нельзя тянуться по всем статьям в хвосте, как Чистая Криница сейчас. Поверите, рука не поднимается Ивану и Оксане такое написать.

К воскресенью Петро вместе с Сашко́м проверил и наладил приемник и вечером, когда подошло время последних известий, приказал брату:

— Зови отца с матерью. Пусть послушают.

— Добра штука! — кивнув на приемник и подсаживаясь к столу, сказал Остап Григорьевич. — Такие бы по бригадам иметь.

— В бригадах репродукторы можно приспособить, — деловито отозвался Сашко́.

Катерина Федосеевна вышла, оправляя юбку и повязываясь платком, — она уже собиралась спать.

— Может, и о своих услышим? — с надеждой в голосе спросила она Петра.

— Все может быть…

Петро сосредоточенно вертел ручку… Сквозь шум и треск в эфире властно прорвался знакомый перезвон позывных Москвы.

Сашко́, взбудораженный тем, что вся семья собралась у приемника, заглядывал в лица родных.

— Минск взяли! Или Витебск! — возбужденно-радостно предсказывал он.

— Тиш-ше! — зашикал отец, услышав голос диктора.

Внимательно выслушав приказы Верховного Главнокомандующего, поздравлявшего войска Первого и Второго Белорусских фронтов с победами на Бобруйском и Могилевском направлениях, Остап Григорьевич даже крякнул от удовольствия.

— Добре жмут хлопцы! За трое суток триста населенных пунктов… Это ж… Ты слышала, стара?..

— Столько генералов назвали, нашего не упомянули, — со вздохом посетовала Катерина Федосеевна.

— Так что же, что не упомянули? — возразил старик. — Фронтов много, не один. Ну, и придерживают частя… Так я говорю, Петро?

— Конечно.

— Дело военное, — пояснил Остап Григорьевич жене. — Нажимать нажимай, а… резерв держи…

— Ух! Сейчас ка-ак двинут! — восхищенно бормотал Сашко́, приникнув к приемнику. — Из двухсот двадцати четырех…

Петро сидел, глубоко задумавшись, не принимая участия в разговоре. Как только раздались первые залпы салюта, он встал и молча вышел из хаты.

— Чего он такой невеселый? — тихо спросила Катерина Федосеевна мужа.

— Чего-то затосковал. За товарищами своими, за Оксаной. Те воюют, а он, видишь… негожий к этому делу…

Остап Григорьевич, придумав предлог, пошел к сараю, повозившись около него, медленно зашагал к хате. Петро сидел на завалинке, курил.

— Тепло стало, — сонно зевая и вскинув голову к небу, произнес отец. — Через неделю, если такая погода подержит, жито косить можно.

Петро не ответил, и Остап Григорьевич, постояв немного, подсел к нему, осторожно справился:

— Про фронт думки не выходят из головы, верно, сынку?

— О себе думаю… о Чистой Кринице… Отвоюются наши скоро. Слыхали, как идут? Приедут домой. Может быть, и Ванюша наш в гости завернет. «Рассказывайте, как вы тут, в Чистой Кринице? Что успели, какие достижения?» Так и так, товарищи фронтовики, извините, мол, но силенок не хватило, плетемся сзади. На вас, дескать, вся надежда была…

Остап Григорьевич удрученно сказал:

— Вроде так получается…

— И вот что я надумал, батько. Государство меня учило, дало знания. Пора браться за свое дело… Хочу съездить в район, пусть назначают агрономом. Как вы посоветуете?

— Ты что ж, уехать надумал? — с беспокойством спросил Остап Григорьевич.

— Нет, почему? Сюда пусть назначают, в колхоз.

— Это другое дело. — Старик повеселел. — Это дуже кстати. Тут и советовать нечего… Верное твое решение.

Ему не терпелось порадовать и мать; не раз она высказывала отцу опасения, что Петра не удержать в селе, как только здоровье его поправится.

— Когда хочешь в район ехать? — спросил он, поднимаясь.

— Откладывать не буду… Велосипед сохранился?

— Валяется на чердаке чей-то. Наверно, немцы оставили…

Петро возвращался из Богодаровки перед вечером. Часа два назад прошел короткий, но сильный дождь. В колеях еще поблескивала вода, деревья роняли крупные капли. Сейчас распогодилось, и солнце бросало на все окружающее мягкий предзакатный свет.

Петро ехал потихоньку, держась тропинок посуше. Местами ему приходилось спешиваться, вести велосипед, и тогда он шагал неторопливо, наслаждаясь умиротворяющей красотой родных мест.

В омытых теплым ливнем придорожных травах радостно сияли фарфорово-белые лепестки ромашки, веселыми ватагами кучились ярко-синие васильки, золотились колокольцы наперстянки. Над влажным разнотравьем беспокойно носились тяжеловозы-шмели, вспархивали перепела.

Петро с удовольствием думал о том, что скоро примется, наконец, за работу. В районе пообещали удовлетворить его просьбу и, как только из колхозов вернется Бутенко, немедленно сообщить окончательное решение.

…Солнце, то прячась за облака, громоздившиеся на западе, то вновь появляясь и окрашивая придорожные деревья и степь в красные и золотые тона, клонилось к горизонту все ниже, когда Петро добрался до земельных участков Чистой Криницы.

На межи клонились колосья уже давно отцветшей яровой пшеницы, кукуруза местами выбрасывала султаны, цвел картофель, начинали смыкаться рядки свекловичных посевов.

Здесь дождь был, видимо, послабее, и Петро, выбравшись на узенькую, почти сухую тропку, идущую вдоль кустов орешника и дикой акации, наддал ходу. Не сбавляя скорости, беспечно посвистывая, он обогнул небольшую лужицу около пышного, облитого розовой пеной куста шиповника и внезапно наскочил на шагавшую по тропинке девушку. Вскрикнув от испуга, девушка шарахнулась в сторону, но Петро, не успев затормозить, все же задел ее. Потеряв равновесие, он выпустил руль, взмахнул руками, весело ухнул и вылетел из седла.

Девушка сделала движение, чтобы помочь ему, но Петро уже вскочил на ноги и, стряхивая грязь с колен, смущенно и сердито проворчал:

— Разве можно так метаться?!

— Надо уметь ездить!

Глядя на Петра, девушка беззвучно смеялась.

Испытывая желание надерзить ей и в то же время сознавая, что виноват он сам, Петро молча занялся велосипедом: проверил спицы, выпрямил сбитый при падении руль, вытер испачканные седло и планшетку.

Прежде чем вскочить на велосипед, он еще раз оглянулся на девушку.

Она собирала рассыпанные полевые цветы, приводя в порядок свой букет. Тяжелые белокурые пряди поминутно сползали ей на лоб, она отбрасывала их тыльной стороной кисти и уже не обращала внимания на Петра.

Цветов она нарвала много, большую охапку. Подбирая их, она мягко ступала по траве босыми ногами, и Петро невольно залюбовался ее стройной и ловкой фигуркой физкультурницы в аккуратно сшитом светло-сером платье.

Он только сейчас заметил стоящий в стороне объемистый чемодан, бумажный сверток и туфли на нем. «Приезжая, — подумал Петро, — либо практикантка, либо студентка… На каникулы приехала…»

— Вам далеко? — спросил он.

— А что?

— Если по пути, могу помочь… Я в Чистую Криницу.

— Спасибо. Доберусь как-нибудь.

Девушка ополоснула ноги в лужице, присела на чемодан, вытерла ступни травой и стала надевать туфли. Лицо ее, с чуть вздернутым носиком и маленькими вишневыми губами, было неприветливо нахмурено.

— Поезжайте! — сказала она, так как Петро продолжал стоять.

— Давайте, давайте-ка ваши вещи, — настойчиво повторил он. — Чемоданчик на багажник пристроим. Ведь тяжело же…

Не слушая возражений, Петро отобрал у нее чемодан и стал прилаживать к велосипеду.

— Ну вот и ладно будет, — сказал он. — А то до ночи тащились бы… товарищ Волкова…

Она метнула на него удивленный взгляд, потом догадалась, что он прочел ее фамилию на багажном ярлыке, приклеенном к чемодану, и усмехнулась.

Солнце уже скрылось где-то за протянувшейся по горизонту густой порослью желтой акации, а подожженные им клочья облаков все еще продолжали жарко полыхать.

Волкова, прижимая к груди свой букет, шла легко и быстро. «Красивая дивчина, ничего не скажешь», — отметил Петро. Две розовые ямочки на ее щеках не исчезали даже сейчас, когда она была серьезной. И хотя девушка, встречаясь глазами со взглядом Петра, хмурила густые темные брови и старалась казаться строгой, Петро понял, что все это напускное. «Сколько в девчонке еще наивного и детского, — подумал он добродушно. — А ей ведь доверили ребят воспитывать…»