Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

— Большая утрата для криничан — смерть Кузьмы Яковлевича Девятко; — сказал он. — Беспартийный был, а жил и погиб, как настоящий большевик. Жаль мне этого человека!

Разговор прервала Любовь Михайловна, вернувшаяся домой. Она стала накрывать на стол.

После обеда Игнат Семенович, взглянув на часы, воскликнул:

— Эге! Уже четвертый час. Ты извини меня, капитан, я прилягу. Светлое время мы жалеем и заседаем по ночам. Сегодня бюро, и вопросы все важные, откладывать нельзя… Ложись-ка и ты, сосни. Любовь Михайловна тебе на диване постелит. Поднялся, вероятно, рано?

Но, улегшись в саду; на плетеной кушеточке, Бутенко позвал сюда Петра.

— Я все о твоей карте думаю, — сказал он. — Садись… Замечательная идея! И вот что я тебе хочу сказать… Ты мечтаешь на фронт вернуться?

— Мечтаю, — сознался Петро.

— Я вот тоже просил, чтобы в армию взяли… А мне разъяснили, что восстанавливать район не менее важно, чем бить фашистов. Солидно разъяснили, я надолго запомнил…

Разговор зашел о жизни криничан при оккупантах, о том, какой ущерб причинен району, а потом Бутенко снова вернулся к садам, прикидывая, как и что можно было бы делать уже сейчас. Вопрос, поднятый Петром, задел секретаря райкома за живое.

Петро проводил Бутенко до дверей райкома.

— Даю тебе несколько дней на отдых и размышление, а пока и мы подумаем здесь, как тебя лучше приспособить, — сказал Бутенко, прощаясь. — Думается, свое гвардейское звание ты и в наших мирных делах оправдаешь.

Возвращались в Чистую Криницу с фронта пока только те из криничан, кто не мог воевать по ранению или по болезни. За несколько месяцев до приезда Петра вернулся домой его родственник Федор Лихолит, которому оторвало кисть правой руки. Еще раньше демобилизовался после серьезного ранения школьный товарищ Петра Яков Гайсенко. И Гайсенко и Лихолит вступили на фронте в партию, и Петро, с живым интересом расспрашивавший отца о каждом из односельчан, сказал:

— Получается, что коммунистов в селе не так уж мало.

— А вот считай… Доктор у нас, Василий Иванович, партийный, учительша, Волкова, эта пока в кандидатах… Да, Супруненко забыл, Романа Петровича, председателя сельрады. Он, правда, на курсах…

— Яшка-то, Яшка Гайсенко! — весело удивился Петро. — Ведь он, бывало, любой общественной работы сторонился. А теперь коммунист!

— Яша добре сейчас работает.

— Комсомольцы помогают? — продолжал расспрашивать Петро.

— Плохо… Тут, правда, моя вина. Я больше в саду, а Полина Ивановна — это учительша — как следует еще не взялась…

Поздно вечером, в тот день, когда Петро вернулся из Богодаровки, наведался к Рубанюкам Яков Гайсенко, в замусоленных солдатских шароварах и гимнастерке. Он пришел прямо с работы, кинул на крылечке сумку с инструментом.

— Хозяева не спят еще?

— Заходи, заходи, Яша! — обрадованно пригласил Петро, появляясь в дверях.

— Грязи вам нанесу, — сказал Гайсенко. — Я с кузницы…

— Ничего, заходи.

— А мне Андрюша Гичак только сегодня новость принес, — проходя в светлицу, сообщил Гайсенко. — «Петра, говорит, подвозил на днях». Совсем вернулся, Петро?

— По ранению… Ну, а ты?

— Меня тоже по инвалидности. Контузило под Кременчугом, и крепенько.

— Ты, я вижу, в мастерскую определился?

— На должность «начальника куда пошлют», — сказал Яков насмешливо и с обидой. Он снял кепку, сел на краю скамейки, боясь загрязнить своей одеждой скатерть.

— Чем же все-таки занимаешься?

— Эмтеэс еще не восстановили. Все самим приходится делать. Кузницу паршивенькую слепили… Стукаю помаленьку…

— Что ж, тоже дело нужное.

— Никто не говорит, что ненужное… Только не помогают. Ни угля, ни инструмента. Как хочешь, так и выкручивайся.

— Ты что-то злой, Яша!

— Будешь злым…

Яков отложил кепку в сторону, прикурил от лампочки папироску, предложенную Петром.

— Я, когда из госпиталя домой приехал, спервоначалу дуже в работу вгрызся, — сказал он. — «Надо, думаю, помочь Андрею Савельевичу, он же в руководстве сосунок…» До войны бригадой командовал, а тут не бригада, а весь колхоз. Поставил он меня завхозом. Дело и для меня новое, но кручусь. А он, заместо того чтобы помогать, стал нехорошие слова говорить: «либерал», «актив в кавычках», «бездельник»… Я терпел, терпел, а потом осерчал: «Раз ты такой один шибко грамотный, думаю, работай сам…» А я контуженный, имею право и отдохнуть…

— И все-таки отдыхать совесть не позволила, — подсказал Петро, улыбаясь.

— Нет, дня два прохлаждался. Потом Остап Григорьевич пришел, дал я согласие перейти в кузницу. Две жатки привел в порядок, бороны сейчас ремонтирую, сеялки.

— Так это же здорово! — воскликнул Петро, шагая по хате.

Гайсенко взглянул на него исподлобья:

— Что «здорово»?

— То, что ты сейчас делаешь для колхоза, — жатки, бороны…

— Я же с малолетства имел с этим дело.

Петро несколько раз прошелся из угла в угол и остановился перед Яковом:

— Принудили людей поля лопатками ковырять! Это в Чистой Кринице! Помнишь, сколько «челябинцев» было у нас, комбайнов, и вот… лопатка! Какой-нибудь фашист, который здесь виселицы сколачивал, небось посмеивался… Отшвырнули, дескать, на сотни лет назад. А мы через год или два снова тракторы на поля выведем. И делает это своими руками Яков Гайсенко, контуженный на, фронте… Сегодня жатку, борону пустим, завтра — комбайн. Другой мог бы сказать: «Я свое отвоевал, у меня ноги нет. Мое дело — на печке…» А Савельевич на протезе передвигается, сотни гектаров обработал и засеял с одними старухами, детьми! И выходит, что фашист рано посмеивался. Не из такого теста мы, чтобы руки опускать… Вот ты и подумай, чего твои бороны сейчас стоят.

— Можно было больше сделать, — сумрачно произнес Яков. — Мы бы уже и электростанцию, наверное, пустили, если б Кузьма Степанович Девятко живой был…

— Так нет же его… Стало быть, Савельевичу помогать нужно. Покритиковать его, подсказать.

Гайсенко махнул рукой.

— Он на критику только взъедается. Здоровкаться перестает.

Разговор прервали. В комнату вошел Остап Григорьевич и вслед за ним высокий мужчина в туго затянутой ремнем гимнастерке.

— С прибытием, Остапович!

Петро, вглядываясь, не сразу узнал в похудевшем, подтянутом армейце некогда грузноватого и медвежастого шурина Федора Лихолита.

Федор протянул ему левую руку, и Петро, вспомнив, что правая у него покалечена, крепко пожал его ладонь своей левой.

— Прибывает, стало быть, нашей гвардии, — сказал Лихолит, подсаживаясь к столу. — Где же воевать довелось, Остапович, после Винницы?

Речь зашла о фронтах и последних событиях, об односельчанах и родичах, потом Яков снова заговорил о делах в колхозе.

Петро внимательно слушал своих товарищей. Да, сильно все разладилось в селе после оккупации. Недостатки, нужда во всем; куда ни кинь — всюду клин. Надо приложить много сил, чтобы Чистая Криница снова зацвела. И Петро уже думал о том, чем он сможет помочь односельчанам, какое место займет в селе среди бывших фронтовиков-коммунистов.

Яков Гайсенко сделал Петру сюрприз.

Вернувшись среди недели из Богодаровки, куда пришлось ему съездить за новыми мехами для кузницы, он привез отличные аккумуляторы для радиоприемника. Приемник этот подарил старикам Иван Остапович в свой последний приезд, но электрические батареи, питавшие его, разрядились, а достать в Богодаровке новые Петру не удалось.

— Хоть ты в курсе дела будешь, — сказал Гайсенко, ставя аккумуляторы перед Петром, — и нам что-нибудь расскажешь.

Петро шутливо козырнул:

— Постараюсь оправдать доверие, товарищ начальник! Послужу обществу…

Его очень обрадовала возможность слушать сводки о положении на фронтах и вообще быть осведомленным о последних событиях.

Петро прожил в Чистой Кринице уже неделю. За это время он несколько окреп и все чаще стал наведываться в бригады, на фермы, в колхозный сад, с увлечением помогал Остапу Григорьевичу налаживать партийную работу: поговорил с чтецами, показал комсомольцам, как лучше выпускать боевые листки, провел несколько бесед на бригадных станах.

Вопросов Петру задавали каждый раз множество. Все проявляли такой живой интерес к происходящему в стране и за ее рубежами, что появляться на таких беседах с устаревшими сведениями было неловко.

— Вот видишь, сынок, — говорил Остап Григорьевич, — как было мне одному со всеми делами управиться?.. Ты с образованием, расскажешь — и людям все ясно. А мы с Андреем Савельевичем двух слов толком не свяжем…

— Вы с председателем еще такие лекции будете читать, ого-го!

— А я сокрушался: где лекторов этих мне добыть?! — иронически ухмыльнулся Остап Григорьевич. — И не сообразил, что мы с председателем сможем…