Завет воды - Абрахам Вергезе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А за каналом заливают бетоном фундамент под здание больницы. Судя по бамбуковым лесам, связанным веревками, здесь предполагается гораздо более значительная конструкция, чем она думала. Мариамма пытается представить, как будет выглядеть здание. Ей приятно думать, что золотые браслеты, которые она стянула с себя на Марамонской конвенции, тоже в некотором роде встроены в эти стены и стали частью будущей больницы.
Канал недавно расширили и углубили до самого слияния с рекой. Вода переливается зелеными и коричневыми бликами; листья теперь плывут по течению гораздо быстрее, чем она помнит. Мариамма находит укромное местечко и раздевается до нижнего белья. Потом осторожно сползает вниз по каменистому склону, ступни скользят на влажном мху, а затем отталкивается и ныряет головой вперед. Ощущение внезапного перехода — возбуждающее, знакомое, ностальгическое… и печальное. Она надеялась вернуться в прошлое, погрузившись в него. Но пути назад нет, время и вода текут неумолимо. Мариамма выныривает гораздо ниже по течению, чем рассчитывала. Слияние с водами реки шумно возвещает о себе впереди, течение неожиданно сильное. Она гребет к берегу, находит за что уцепиться и выбирается на сушу. Нет, это больше не тот же самый канал, а она не та же самая Мариамма.
В конце ее коротких каникул отец раскошеливается на туристическое такси — не до автобусной станции, а до железнодорожного вокзала в Пуналур, два с половиной часа пути. Они сидят, как короли, на заднем сиденье. Отец сознается, что управление Парамбилем совершенно вымотало его.
— Я никогда не был специалистом в этом деле. Будь во мне хотя бы толика задора Самуэля или моего отца, мы освоили бы гораздо больше земли и заработали больше денег. — Он виновато смотрит на дочь. — Беда в том, что твой отец предпочитает плугу перо.
Мариамма считает, что отец напрасно скромничает. Он широко известен как автор «не-художественностей». А пару раз в год он пишет длинные аналитические статьи, которые публикуют в воскресных номерах «Манорамы».
— В общем, я поговорил с Джоппаном, не возьмется ли он вести дела Парамбиля. Сделал ему предложение. И надеюсь, он его примет. Он ведь покончил с транспортным бизнесом. Слишком много проблем. Много лет назад, после смерти Самуэля, мы уже делали Джоппану такое предложение, очень хорошее. Он сам так сказал. У него была бы своя земля, больше, чем у любого из наших родственников, и доля в урожае в обмен на управление поместьем. Но Джоппан мечтал покорить мир. Или, по крайней мере, его водные пути. Тогда он отверг наше предложение. И вдобавок не хотел, чтобы про него говорили «Джоппан пулайан, который занял место Самуэля».
— И на этот раз ты предложил ему нечто иное?
— Хорошо, что ты спросила. Когда меня не станет, все достанется тебе, так что хорошо быть в курсе дел. Я предложил десять акров, которые переходят в его собственность сразу. В обмен он будет десять лет вести наше хозяйство и получать десять процентов от всего урожая. А впоследствии, поскольку он может заодно заниматься и своей землей, зарабатывая на этом, сможет купить у нас еще участок, если захочет.
— Щедрое предложение, — замечает Мариамма.
— Надеюсь, он тоже так думает, — улыбается отец. — То предложение, которое я делал раньше, было гораздо выгоднее, но с тех пор многое изменилось. Мне жалко его. — Отвернувшись к окну, отец некоторое время молчит. — Муули, в детстве Джоппан был для всех нас героем, он был как наш святой Георгий. Судьба — забавная вещь. Взгляни на меня. Я окончил школу, стремился поступить в колледж, посмотреть мир. И вот я там, откуда начинал, а Джоппан где только не побывал. Но именно в Парамбиле я чувствую себя цельным. А Джоппан может вдруг обнаружить, что ровно то, от чего он бежал, спасет его и сделает счастливым. Ты сопротивляешься судьбе, но этот пес все равно тебя выследит. Вот: все бежит тебя, как ты бежишь Меня![243]
Прощание на платформе было душераздирающим. Мариамма мучается чувством вины за все, что утаила от отца. За все свои тайны. Компрометирующие тайны. Она не представляет, что у отца могут быть какие-то секреты, но, возможно, они есть даже у него.
Их долгие объятия отличаются от всех прошлых. Они поменялись ролями. Теперь она — родитель, оставляющий ребенка на произвол судьбы, но ребенок цепляется за нее. Когда поезд трогается, отец долго машет вслед, храбро улыбаясь, одинокая сиротливая фигурка.
глава 69
Увидеть то, что сумеешь представить
1974, МадрасПрактика по терапии близится к концу, и однажды служитель сообщает, что Мариамму вызывают к доктору Уме Рамасами, в отделение патологии. Первая реакция Мариаммы — паника, что она где-то ошиблась. Но курс патологии давно позади. Следующая реакция — воодушевление. Ума Рамасами — разведенная дама чуть за тридцать, блестящий преподаватель. Все парни с курса Мариаммы влюблены в профессора Рамасами. Как говорит Чинна, «она рубит фишку», что на жаргоне студентов-медиков означает настоящего профи.
— Чинна, ты уверен, что тебя в ней привлекает именно «фишка»?
— А что, ма? Полагаешь, «премьер падмини» мадам? — прикидывается дурачком он. — Чаа! Да ни разу!
«Фиат» «премьер падмини»[244] гораздо больше подходит доктору Рамасами, чем громоздкий «амбассадор» или тараканообразный «стандарт геральд». Эти три модифицированные иностранные модели — единственные автомобили, производство которых разрешено в социалистической Индии, за любую другую машину придется заплатить 150 процентов налога на импорт. «Фиат» Умы черного цвета, но с красным верхом, а еще у него дополнительные фары, тонированные стекла и рыкающая выхлопная труба. И, что совсем уж необычно, Ума водит сама.
Доктор Рамасами читала их курсу первую лекцию в старинной аудитории Донована, и даже вечно гудящие последние ряды притихли, когда в зал вплыла высокая, уверенная в себя женщина в белом халате с короткими рукавами. Она начала прямо с воспаления, первого ответа тела на любую угрозу, общего симптома всех болезней. За считаные минуты доктор втягивает их в гущу битвы: захватчики (бактерии брюшного тифа)
