Завет воды - Абрахам Вергезе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На второй неделе практики в отделении АГ — акушерства и гинекологии — она просыпается от тошноты. Тошнота повторяется каждое утро. Мариамма с трудом принимает душ, одевается и забирается в рикшу Гопала. Он пристально вглядывается в девушку. Гопал сообразительный, чуткий, но сдержанный и тактичный, никогда не заговорит первым. Она наняла его на месяц, возить по утрам в больницу «Го́ша»[239], а по вечерам обратно.
«Гоша» расположена в двух милях от общежития, прямо у Марина-Бич. Единственные утренние звуки — скрип педалей, крики чаек и рокот волн. В этот час еще прохладно. Вскоре солнце превратится в огненно-белый диск, сияющий над водой, и на щебенке дороги запросто можно будет поджарить яичницу. Гопал сворачивает к мадрасскому Ледовому дому. Некогда гигантские блоки льда с Великих озер упаковывали в опилки, привозили на кораблях из Америки и хранили здесь, чтобы обеспечивать англичанам защиту от зноя. Соленый воздух несет с собой запахи вяленой рыбы. Испытание для желудка. Вдалеке видны рыбацкие лодки, они вышли в море еще в темноте, а сейчас возвращаются. Покачивающиеся спичечные головки — макушки рыбаков — и синхронные взмахи деревянных весел напоминают барахтающееся в воде перевернутое насекомое.
Она воображает, как на пляже отдаленной земли волны подхватывают тот же ритм, звучит тот же шорох песка и тот же всплеск, когда волна отползает. В том месте, зеркальном отражении этого, живет другая Мариамма, но свободная от здешних жутких страхов и предчувствий. Та другая Мариамма замужем за Ленином, который не ушел в наксалиты; тот любящий Ленин приготовит чай для Мариаммы, когда она вернется с дежурства. В ее комнате в общежитии хранится принадлежавший Ленину «Справочник звездного неба», который он забыл в Парамбиле. Книга стоит рядом с драгоценной «Анатомией Грэя» 1920-х годов, маминой книгой, — не для того чтобы по ней учиться, а чтобы бережно хранить. Книги — ее талисманы, талисманы удачи. Но если такова удача, упаси ее бог от неудач.
При виде бугенвиллеи над белеными стенами «Гоша» сердце Мариаммы начинает биться чаще. Красные цветы бугенвиллеи оттенка плаценты. Ни единая душа не поливает эти растения — похоже, корни их питают концентрированные стоки отделения АГ, «живая вода», что питательнее, чем раствор коровьего навоза. Улыбающийся Гуркха в воротах приветственно взмахивает рукой — Мариамма ни разу не видела его хмурым. На выцветшей табличке написано: БОЛЬНИЦА КОРОЛЕВЫ ВИКТОРИИ ДЛЯ ЖЕНЩИН ВСЕХ КАСТ 1885. Но для всех и каждого это навсегда больница «Гоша»; «гоша» — синоним «бурка» или «пурда». Англичане построили больницу для индуистских женщин высших каст (которые не могут даже войти в одно заведение с неприкасаемыми) и для мусульманок из соседнего Трипликана, которые заточены в четырех стенах своих домов, а выходя на улицу, закрываются с головы до ног. Мариамма слышала истории о том, как мусульманки во время тяжелых родов баррикадировались в своих спальнях, чтобы муж не отвез их в больницу, где к ним мог бы прикасаться белый мужчина-акушер. Смерть была для них предпочтительнее. Времена изменились. Акушерство больше не является в Индии исключительно мужской специальностью. Однокурсники Мариаммы, проходящие практику в АГ, жалуются, что чувствуют себя изгоями, потому что всем заправляют женщины. Мариамме повезло, что ее направили в «Гоша», а не в родильный дом в Эгморе[240], и это счастье, потому что только в «Гоша» есть медсестра Акила.
Перед отделением АГ медленно бродит бледная беременная, поддерживаемая мужем и матерью. Ее раздутый живот видно даже сзади. Схватки пока недостаточно частые, поэтому роженице велели ходить. Мариамма каждое утро наблюдает эту картину, и порой ей чудится, что это одна и та же стонущая женщина в одном и том же грубом больничном сари и нелепой блузе с длинными рукавами. Эта британская модификация викторианского жакета и корсажа плохо подходит для удушающей жары. Сейчас, когда колонизаторов давно уже и в помине нет, зачем продолжать носить такие дурацкие наряды? Женщина смотрит сквозь Мариамму, все ее мысли только о том, чтобы ребенок поскорее вышел. «Лучше снаружи, чем внутри» — правило, которое проповедует сестра Акила. Правило «Пяти Элементов»: Газ, Жидкость, Экскременты, Инородное Тело и Плод должны быть снаружи, а не внутри.
Господи, неужели это я через восемь месяцев? Симптомы однозначны.
Мариамма не может признаться никому, даже соседке по комнате Аните.
Пройдя через вращающиеся двери отделения, она попадает прямо в топку, тошнотворный сладковатый запах бьет по лицу горячей мокрой тряпкой. Этим утром вопли и проклятия одной из женщин заглушают все прочие, ее муж не слышит оскорблений, потому что сидит с остальными мужчинами в тени дождевого дерева во дворе. Многословную брань прерывает короткий, как ружейный выстрел, шлепок, вслед за которым звучит пронзительный голос медсестры.
— Ну-ка, перестань! Ругаться надо было девять месяцев назад. Теперь-то что? Мукку, мукку!
Тужься, тужься! «Мукку» — волшебное слово, «Сезам, откройся» отделения АГ, песнопение, день и ночь не сходящее с языка всего персонала. Мукку!
Ежедневный поток младенцев предоставляет студентам-медикам богатейший опыт — свои двадцать обязательных родовспоможений Мариамма сдала уже за первые четыре дня. «Нормальные» роды не представляют интереса для ординаторов, специализирующихся в акушерстве, которые вальяжно расселись в своих разноцветных сари вокруг обшарпанного деревянного стола; они неторопливо воздвигаются, преодолевая инерцию, только когда дела идут не нормально.
За белой стойкой старшая медсестра Акила — невысокая смуглая, подтянутая женщина с резко очерченными чертами — невозмутимо записывает назначения, лицо ее матово припудрено. Шапочка венчает блестящие черные волосы. Поверх белой униформы — бледно-голубой отглаженный фартук, накрахмаленный так крепко, что запросто остановит пулю. А язык ее испепелит любого, чью работу она сочтет неряшливой, но на самом деле она любящее и заботливое создание. Мариамме она напоминает Большую Аммачи, хотя трудно найти более разных людей. Молитвы, возносимые Парвати, Аллаху и Иисусу; вопли, от которых дрожат кафельные стены и дребезжат матовые окна; зловоние крови, мочи и амниотической жидкости, испаряющихся с липких полов, пропитывающее ноздри, сари, кожу, волосы и мозг; каталки с роженицами вдоль каждой стены; светло-зеленые занавески, которые вечно раздвинуты, превращая самый интимный процесс в публичный, — что бы обо всем этом подумала ее бабушка?
