Завет воды - Абрахам Вергезе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не беспокойтесь, — задумчиво говорит Ума. — Я вовсе не считаю вас сумасшедшей. У вас дар, Мариамма. Иначе невозможно было бы препарировать так идеально. Человеческий мозг способен творить невероятное. В нашем упрощенном понимании мы помещаем каждую функцию в отдельную ячейку: зона Брока отвечает за речь, а область Вернике — за интерпретацию того, что слышим. Но эти ячейки искусственны. Слишком примитивны. Чувства переплетаются и перетекают из одной области в другую. Вспомните о фантомных болях. Нога ампутирована, но мозг ощущает боль в том, чего больше нет. Так и тут, я полагаю, — ваш мозг может воспринимать визуальный сигнал и преобразовывать его в нечто иное.
Мариамма думает о Недуге. Сейчас, обладая знаниями анатомии и физиологии, она предполагает, что Недуг повреждает зоны мозга, связанные со слухом и равновесием. Возможно, у тех, кто страдает Недугом, погружение в воду провоцирует передачу сигналов к тем частям мозга, которые не должны быть задействованы, — противоположность ее дару. Нужно спросить Уму, но, прежде чем она успевает открыть рот, Ума продолжает:
— Я видела ваши наброски. Вы хорошо рисуете.
— Вообще-то не очень. Жаль, что мне не передался художественный талант матери.
— А чем она занимается?
— Она не занимается больше. Но в прошлом — да… Я никогда не видела своей матери. Она утонула вскоре после моего рождения.
— О, Мариамма!
От искренней скорби в голосе Умы Мариамму накрывает волной горя. Это, конечно, не тоска по матери. Как можно оплакивать ту, кого никогда не знала? И она никогда не справится с тоской по Большой Аммачи, которая была ей матерью, бабушкой и подругой, всем сразу. Но беседы с Умой, с молодой женщиной, живой и яркой, впервые дают Мариамме представление о том, какими могли быть разговоры с матерью. Если бы мама не утонула.
Ума встает, ласково стискивает плечо Мариаммы и возвращается к себе в кабинет.
Занятия, практика в клинике, препарирование в лаборатории и чтение полностью занимают ее время и мысли. Порой у нее возникает нелепое желание написать Ленину, с которым, разумеется, нет связи. Единственные письма, которые получает Мариамма, — от отца, с новостями из дома. Джоппан согласился стать управляющим Парамбиля, и с самого его первого дня кажется, что он был тут всегда. Отец пишет, что впервые за долгое время смог перевести дух. А еще, сообщает он, развернулась драматическая история вокруг Мастера Прогресса и Больничного фонда. Раньше Мастеру помогала Поди, вела всю бухгалтерию. Когда она уехала, Мастер нанял новую девушку, которая, видимо, присвоила средства фонда. С безобразием разбираются, но Мастера Прогресса пока отстранили от работы, хотя он ни в чем не виноват. На скорость строительных работ, впрочем, эта история не повлияла.
Внешние стены почти закончены. Смотрю на них, и кажется, что сплю — такое прекрасное современное здание, и вдруг в нашем Парамбиле. Жаль, что Большая Аммачи не видит. Это ведь ее мечта. А может, и видит. Она точно видела, как все начиналось. Анна-чедети передает приветы. Мы очень гордимся тобой.
Твой любящий АппаВ субботу, пока Мариамма наверстывает пропущенные часы в лаборатории, туда на минутку заскакивает Ума, и они вместе изучают первые срезы под микроскопом.
— Я часто думаю о Герхарде Хансене, — говорит Ума. — Многие ученые и до него рассматривали под микроскопом ткани больных проказой, но никто не видел бактерию-возбудителя. Но ее ведь совсем не сложно разглядеть! Просто они решили, что ее там не может быть. Иногда нужно представить что-либо, чтобы обнаружить это. И этому, кстати, я научилась у вас!
Это льстит и вдохновляет Мариамму работать еще усерднее. Ее тянет к Уме. Когда она была маленькой, то часто мечтала, как мама вдруг возвращается: украшенная драгоценностями, всегда почему-то на колеснице, с распущенными волосами, освобожденная наконец от заклятия волшебника, который много лет удерживал ее спящей в заточении. Обычно такие фантазии посещали ее, когда она сидела возле Каменной Женщины или в Гнезде, потому что ее мама была жива в этих творениях, жива в своих незавершенных рисунках и картинах — художник, которого прервали посреди работы и который вот-вот вернется. Но годы шли, спящая красавица не просыпалась, картины оставались незавершенными. Ума, ее живая, дышащая, яркая наставница, — из тех женщин, кто, оказывается, участвует в ралли и своими руками перебирает двигатель, — более реальна, чем любой рисунок, и даже реальнее безликой каменной реликвии в Парамбиле.
Мариамма заказывает билет, планируя съездить на неделю домой на короткие каникулы. За два дня до отъезда она корпит в лаборатории, готовя препараты к фотосъемке.
За спиной какое-то движение. Она оборачивается. Ума, со странным выражением лица и с заплаканными глазами, стоит на пороге своего кабинета. Первой мыслью Мариаммы было, что Ума доставала что-то из резервуара с формалином и надышалась испарений.
Ума как в замедленной съемке подходит к ней и обнимает за плечи.
— Мариамма, — тихо произносит она. — Произошел несчастный случай.
глава 70
Сделать решительный шаг
1974, КочинФилипос проводит ночь вдали от Парамбиля, в номере знаменитого кочинского «Малабар-отеля», любезно предоставленном его газетой. Он предложил статью, где по-новому оценивается деятельность Роберта Бристоу — человека, которого в этом портовом городе считают святым. Редактор одобрил идею.
Бристоу, морской инженер, прибыл в Кочин в 1920 году и понял, что, несмотря на процветающую торговлю пряностями, Кочин обречен оставаться второстепенным портом — из-за скалистой отмели и гигантского рифа, через который