Лазарит - Симона Вилар

Неожиданно его охватило волнение. Думая о предстоящей встрече, Мартин ощутил нечто очень похожее на радость. Разумеется, если Джоанна де Ринель так близка к королеве, подступиться к ней будет непросто. И не воспримет ли она его попытки увидеться вновь как непомерную дерзость?

Нет, он хорошо помнил их расставание на Кипре: как печальны были ее глаза перед разлукой, как льнула к нему Джоанна… Мартин уже тогда знал, что это их последняя встреча, и вскоре заставил себя забыть ее. А Джоанна? Помнит ли она его?

— Джоанна де Шампер занимает ныне слишком высокое положение, Сабир. Я не уверен, что могу о чем-то просить ее. И я не хочу с ней встречаться.

— Хочешь ты или нет, а ее положение при дворе Мелика Рика может сослужить нам добрую службу. Что, если она достанет для нас пропуск на один из французских кораблей?

Это могло бы стать спасительным выходом, но требовало величайшей осторожности. Джоанна — сестра де Шампера, а тот не успокоится, пока не разыщет ее совратителя. А если храмовнику взбредет в голову поведать ей о том, что произошло в Темпле накануне ночью, — как Мартин сможет взглянуть в глаза влюбленной в него дамы?

Разведать, существует ли возможность встретиться с Джоанной, было поручено Эйрику. Рыжий все еще околачивался в лагере датчан за пределами городских стен и мог когда угодно беспрепятственно входить в Акру и покидать ее, разгуливать по улицам, не привлекая к себе внимания. Правда, на рынке, где торговали пряностями, он недавно едва не столкнулся вновь с поваром леди Джоанны Бритриком и едва унес ноги, опасаясь, что тот напомнит ему о супружеском долге перед Саннивой, горничной миледи. Поэтому на разведку рыжий собирался без всякой охоты, ворча: мол, хорошо Сабиру — сначала пропадал два месяца неведомо где, а теперь отсиживается в прохладном подполе и целыми днями дремлет.

Мартин же отправился тренировать новобранцев Иерусалимского короля. Это входило в его ежедневные обязанности — не позволять людям Гвидо потерять воинскую сноровку. Но поскольку минувшая ночь выдалась для него весьма непростой, он не был слишком требователен, а когда коннетабль Амори куда-то отбыл, махнул рукой на своих подопечных и устроился в тени галереи, чтобы немного вздремнуть. В полусне до него доносилась болтовня латников с гербом Лузиньянов на туниках, толпившихся неподалеку.

Главной темой их разговоров был отъезд короля Филиппа.

— Невиданное дело: покинуть крестоносное воинство накануне большого похода! Принести обет освободить Иерусалим — и не исполнить обетования! Это просто бесчестно!

— Так оно или нет, а я слышал, что Филипп до сих пор не оправился от арнольдии и может помереть, если не уедет. Здешнее солнышко его припекает, язвы на теле то и дело открываются, пыль, москиты донимают…

— Нечего тогда было тащиться в Святую землю, если такой неженка! А как же Гроб Господень? Не он ли цель всего похода?

— А мне так даже отрадно, что французский петух уберется из Палестины. Некому станет стравливать нашего Гвидо с надменным Монферратом. Конрад и без того показал, что такое для него Иерусалим: либо, говорит, подайте мне сию же минуту корону, либо никакой Гроб Господень я отвоевывать не стану. Каково? Это при Филиппе он строил из себя ревнителя веры и первого врага Саладина, а теперь, болтают, собрался в свой Тир. И что ему крестовый поход, что обеты?

— И то правда: без Филиппа Монферрат уже не тот. А почитающие маркиза германцы теперь пойдут за славным английским Львом, как утята за уткой. Филипп походу только помеха.

— Истинно, клянусь Пречистой Девой! Многие французские рыцари, огорченные решением своего короля, решили остаться и выполнить обет. Их вроде бы возглавит бургундский Медведь. Славный воитель, не скажешь худого слова! А уж как он сам досадовал, что Филипп уезжает, — говорят, даже разрыдался, передавая волю своего сюзерена Ричарду…

Солдаты толковали о том, что волновало их в первую очередь, ибо почти все они были либо пуленами — уроженцами Иерусалимского королевства, либо прибывшими из Европы простолюдинами, надеявшимися получить здесь за верную службу кусок земли или завести торговлишку со старой родиной. Но за свое будущее благополучие им еще предстояло повоевать.

Пока же они просто чесали языки, перемывая косточки своим предводителям, а их голоса в ушах Мартина постепенно сливались в монотонный гул. Под него он и уснул, глубоко и сладко. Ему приснилась Джоанна — такая, какой он часто видел ее в снах: лукавая, ласковая, манящая… Он целовал ее яркие, как свежая земляника, уста, зарывал пальцы в шелковистые волосы цвета ночи, вдыхал сливочный запах ее кожи… О, как он желал ее в этот миг забытья! Как хотел обладать ею и погрузиться в волны упоительного наслаждения!

— Спишь, Фиц-Годфри? — вернул его к действительности разгневанный возглас воротившегося коннетабля.

Пришлось вставать, собирать разбредшихся новобранцев, отдавать команды, учить их приемам копейного боя, атаковать, самому схватываться с каждым, несмотря на тупую боль в плече.

Проклятый де Шампер! Что он мог поведать сестре? Или она ему?

Ближе к вечеру Эйрик вернулся с известием: Джоанна де Шампер обычно посещает с Беренгарией Наваррской местные храмы. Завтра они с королевой собираются к ранней мессе в собор Святого Андре. Это ли не удача, учитывая, что в такую рань в соборе присутствуют считаные прихожане?

От Эйрика с его живым, неугомонным и простодушным нравом в Акре было немало пользы. В отличие от Сабира, который вконец расстроил в этот день Мартина тем, что прикончил старого Иегуду, засунув ему в глотку рукоять бича, забытого Мартином в тайном помещении.

— А что было делать, если старик внезапно впал в исступление, — оправдывался сарацин в ответ на упреки Мартина. — Начал биться, вопить, выть — мол, не в силах больше выносить заточение. Я и попытался его утихомирить, да малость перегнул палку…

Мартину было жаль старого врачевателя. Да и как объяснить случившееся Сарре, относившейся к старому другу семьи с глубоким почтением? Придется солгать, что Иегуду бен Азриэля попросту отпустили. Но как быть с его телом? При такой жаре оно начнет стремительно разлагаться. Вот и оставить бы Сабира наедине с ним, пусть насладится делом своих рук…

Это, однако, было бы слишком опасно. Поэтому Мартину пришлось вызваться вне очереди в ночной караул. После полуночи он бесшумно отворил боковую калитку, ведущую в переулок, и в нее тотчас выскользнул Сабир, унося на плечах закутанное в холстину тело несчастного еврея. Ему предстояло избавиться от него в укромном месте, а затем отправиться во все тот же духан. И Мартину будет спокойнее, если его чрезмерно прыткий приятель пока будет держаться в стороне от резиденции Лузиньянов. А ведь как он поначалу радовался появлению Сабира!