Вавилонский голландец - Макс Фрай

– Так это может сработать! – восхитился я.

– Может-то может… Только вот что. Коса, как вы помните, была у Смерти любимым инструментом. Вы должны очень любить ваш флаг, чтобы получилось именно убить его, а не просто изничтожить. Вещи наших ночных матросов остались с ними потому, что они их любили настолько, что не представляли себя без них. Кстати, серый, вы говорите, платочек? Мне кажется, я видел такой у Тома Лири. Спокойной ночи.

– «Мрачный жнец», – сообщил я, поднимаясь на бак. – И это может сработать. Но он говорит, что мы должны очень этот флаг любить…

На баке показался Том Лири, при виде платка в руках Грогана лицо его осветилось.

– Простите, господа, вам еще нужна моя косынка?

– Нет, дружок, забирай, – улыбнулась Сандра, отбирая косынку у Грогана и протягивая Тому, – все, что надо, мы уже поняли.

– Спасибо, мэм, а то мне без нее не по себе.

Я смотрел вслед спускающемуся по трапу Лири и думал, что за всю жизнь не обучусь такой памяти. Библиотекарь, должно быть, святой. На корабле шестьдесят матросов, и половину из них он видит мельком и в темноте, да еще и зрение у него не ахти… Как, черт возьми?!

Сандра подождала, пока Том растворится где-то среди ночных матросов на палубе, и задумчиво накрутила прядь волос на палец.

– Любить, говоришь. А что, проклятая тряпка столько крови из нас выпила, а от ненависти до любви один шаг.

– Ага, – подтвердил Джонсон, – ты еще скажи, что мы одушевили ее тем, что постоянно ее обсуждаем.

– Между прочим, ты прав. Одушевили. Как будем убивать?

– Сжечь бы… – предложил я.

– Вот еще! – возмутилась Сандра. – Какой огонь на деревянном корабле в море на ходу?! Соображаешь, что говоришь? Еще предложения будут?

– В каптерке есть шредер, – сообщил Гроган. – Я знаю, мы его покупали, но до сих пор не пригодился. Надо?

– Гроган, ты гений, – сообщила Сандра торжественно.

Убийство флага назначили на вахту Джонсона, с полудня до четырех. По крайней мере, в это время капитан точно на палубу не поднимется. Пользуясь подходящим ветром, мы аккуратно спустили флаг, Джонсон располосовал его вдоль своим кортиком, и дюйм за дюймом мы скормили машинке все эти двадцать четыре голубых метра. На выходе получилась объемистая кучка цветных ниток.

– Ну что, – сказала Сандра, – теперь подождем ночи. Джонсон, под сиденьем в штурманской есть запасной, капроновый, давай пока его поднимем.

– Если у нас не получилось, – покачал головой Джонсон, – придется объяснять капитану, куда мы дели флаг из флагдука. Дорогой был, между прочим.

– А то я не в курсе! – огрызнулась Сандра. – Что делать, идея требует жертв.

Ночи мы дожидались как на иголках. На то, чтобы поднять флаг, у нас было несколько минут от восхода луны до полуночи, а еще ведь не факт, что он появится.

Он появился.

Голубой, как и положено, вымпел с белой книжкой у шкаторины возник на тючке с рваными нитками, как только туда упали лунные лучи. Я был на мостике, а Сандра с Джонсоном подхватили призрак флага, ввязали его в флаг-фал и вздернули к самому клотику фок-мачты. По дороге вымпел обвивался вокруг вант и ластился к парусам, но нежно соскальзывал с каждой попадавшейся по дороге шершавой снасти и устремлялся дальше. Ветер подхватил его, и он пересек темное небо, как яркий след летающей тарелки.

Глупо было надеяться утаить наши манипуляции от капитана. Приняв у меня вахту, Дарем долго разглядывал светящийся вымпел, потом мрачно посмотрел на меня и потребовал:

– Признавайтесь.

Я, понурив голову, рассказал, что мы натворили. Капитан расхохотался.

– Вот! – воскликнул он. – Вот в чем опасность такого количества книг на борту! Вы же обязательно что-нибудь из них вычитаете. – Потом он помрачнел и сообщил: – Идея, конечно, хорошая, но о красивых фотографиях придется забыть.

Я подумал, что мы, разогнавшись, можем и фотоаппарат какой-нибудь убить, но решил оставить эту информацию при себе.

Хорошенького понемножку.

Юлия Боровинская

Память

Центр города считался исторической достопримечательностью, поэтому там запрещалось очень многое: автомобильное движение, уличная реклама, любые перестройки-переделки. Даже посадить в оконных ящиках фуксии вместо фиалок, поколение за поколением выращиваемых тут хозяйками, и то запрещалось. А когда какое-нибудь из старых деревьев в своем земляном кружке, заботливо вырезанном из мостовой, совсем высыхало и начинало угрожающе поскрипывать под порывами ветра, то его не просто срубали, а корчевали с корнем и на его месте немедленно сажали другое, приблизительно той же высоты и толщины из специальной загородной рощи.

– Поймите, это наша память, наше прошлое, наша высочайшая ценность. Сохранить уникальный и неповторимый облик наших улиц – наиглавнейшая задача, ради которой можно перетерпеть любые мелкие неудобства, – заливался мэр на каждом заседании городского совета.

А казначей неизменно прибавлял:

– В конце концов, туристы – наш основной источник дохода.

Молодые люди предпочитали веселые, яркие окраины с супермаркетами и шумными кафе, с просторными квартирами-студиями, оснащенными интернетом. Там, к югу от затейливых башенок Университета, сиял неон, из распахнутых окон звенела музыка, рисунки на стенах менялись чаще, чем дежурные блюда в ресторане, и в Новом парке из распахнутой пасти огромного надувного монстра с визгом съезжали дети. А в центре по чинным тихим улочкам неприкаянно бродил ветер, не находя ни единого клочка бумаги, с которым можно было бы поиграть, да семенили по своим делам аккуратные старушки с облачками тонких и легких волос, обрамлявшими розовые ухоженные личики.

Стариков в городе было мало. Из резных деревянных рамок в гостиных на старушек смотрели серьезные юноши со слишком короткими стрижками и торчащими ушами и печальные длиннолицые мужчины в военной форме: пожелтевшие снимки, пыльные стекла, забытые голоса и руки… Слишком бурным был прошлый век, слишком легко обрывалась тогда мужская жизнь.

Время от времени старушки тоже умирали, переселялись на зеленое тенистое кладбище, и тогда муниципалитет выкупал у детей или внуков их квартиры, чтобы разместить там отделение городского архива, нотариальную контору или очередной музей.

Любимым хобби жителей города было создавать музеи-всего-на-свете. Обычно все начиналось с того, что какой-нибудь тихий экономист или преподаватель лицея завещал обществу свою любовно собираемую на протяжении полувека коллекцию. Ей подыскивали местечко на первом этаже одного из окружавших площадь домов, вешали вывеску, нанимали смотрителя, и любопытные туристы немедленно выясняли, что в городе имеется единственный в мире Музей Неба («Девяносто тысяч фотографий с видами неба разных стран! Слайды и видеофильмы! Влага, собранная из грозовых туч и облаков, – подлинность гарантируется!») или Музей Потерянных Зонтиков («Все экспонаты абсолютно легально выкуплены в Бюро находок разных городов как невостребованные! Если вы узнаете свой зонт, дирекция музея гарантирует возврат!»). Были в городе, разумеется, и Исторический музей, и Картинная галерея, но среди множества музеев Стеклянных Мышек и Молочных Зубов они как-то терялись.