Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

— Точно так, сэр, — подтвердил Иов. — Перед начатием этого процесса, Додсон и Фогг взяли с нее собственноручную расписку, по которой она обязалась им выплатить за все издержки немедленно после приговора, произнесенного судом присяжных. По этой расписке она и сидит теперь в тюрьме.

— Вот как! Ну, признаюсь, — сказал Перкер, вынимая обе руки из карманов и энергично постукивая суставами правой руки ладонь левой, — с такими умнейшими канальями мне еще не приходилось иметь дела.

— О, да, сэр, это самые удивительные практиканты, каких только я знал! — заметил Лоутон.

— Удивительные! — подтвердил Перкер. — Перед ними исчезает всякая юридическая опытность и самое тонкое знание законов.

— Справедливо, сэр, справедливо, — отвечал Лоутон.

Принципал и его подчиненный рассуждали еще несколько минут о необыкновенной проницательности господ Додсона и Фогга, при этом лица и глаза их просияли удивительным блеском, как будто им удалось сделать одно из самых гениальных открытий человеческого ума. Когда, наконец, мало-помалу они оправились от своего изумления, Иов Троттер сообщил остальные подробности поручения, возложенного на него Самуэлем. Перкер задумчиво опустил голову и вынул из кармана часы.

— Завтра, ровно в десять, я буду иметь честь увидеть мистера Пикквика, — сказал адвокат. — Самуэль рассуждает очень умно. Скажите ему это. — Не хотите ли рюмку вина, Лоутон?

— Нет, сэр, — покорно благодарю.

— То есть да, хотите вы сказать, — отвечал адвокат, поворачиваясь к буфету за рюмками и графином.

Лоутон не сделал никаких возражений, потому что в отрицании его действительно подразумевался утвердительный ответ. Он только обратился к мистеру Иову и спросил его довольно громким шепотом: как он думает, портрет, висевший над камином, не представляет ли удивительного сходства с особой мистера Перкера? На что Иов, как и следует, отвечал, что действительно представляет. Когда вино было налито, Лоутон выпил за здоровье миссис Перкер и ее деток; мистер Иов за здоровье Перкера. Затем они раскланялись и ушли, каждый в свою сторону. Перкер воротился к гостям, письмоводитель в трактир «Сорока», Иов — на Ковент-Гарденской рынок провести ночь, где бог пошлет.

На другой день, в десять часов утра, минута в минуту, аккуратный адвокат постучался у дверей мистера Пикквика, которые и были, с великой поспешностью, отворены Самуэлем.

— Мистер Перкер, сэр, — сказал Самуэль, докладывая о прибытии гостя своему господину, который сидел у окна в задумчивой позе. — Очень рад, сэр, что вы теперь случайно пожаловали к нам. Старшина желает, кажется, переговорить с вами, сэр.

Перкер бросил на Самуэля многознаменательный взгляд, давая знать, что он понимает, как должно вести себя при настоящих обстоятельствах. Пикквик, разумеется, не должен знать, что за ним, Перкером, посылали. Затем мистер Перкер прошептал что-то на ухо Самуэлю.

— Неужели! Вы не шутите, сэр? — сказал Самуэль, отступая назад в припадке величайшего изумления.

Перкер кивнул и улыбнулся.

Мистер Самуэль Уэллер взглянул на адвоката, потом на мистера Пикквика, потом на потолок, потом опять на Перкера; оскалил зубы, засмеялся, захохотал и, наконец, схватив шляпу, опрометью бросился из комнаты без малейших объяснений.

— Что это значит? — спросил мистер Пикквик, бросая на Перкера изумленный взгляд. — Что привело моего слугу в такое загадочное состояние?

— О, ничего, ничего, — отвечал Перкер. — Потрудитесь-ка пересесть сюда, сэр, поближе к столу. Мне надобно переговорить с вами о многом.

— Какие это у вас бумаги? — спросил мистер Пикквик, когда адвокат положил на стол пачку документов, перевязанных красным шнурком.

— Бумаги по делу вдовы Бардль и Пикквика, почтеннейший, — отвечал мистер Перкер, развязывая узел зубами.

Мистер Пикквик пододвинул стул, уселся и бросил весьма суровый взгляд на своего юридического патрона.

— A вам не нравится это дело? — сказал адвокат, продолжая развязывать узел.

— Вы должны знать это, сэр, — отвечал мистер Пикквик.

— Очень жаль, — отвечал Перкер, — потому что о нем-то собственно мы и должны рассуждать с вами сегодня.

— Кажется, я просил вас, Перкер, чтобы вы никогда не заводили со мной речи об этом процессе, — живо перебил мистер Пикквик.

— Полноте, почтеннейший, полноте, — отвечал адвокат, посматривая искоса на своего сердитого клиента. — Речь пойдет у нас своим чередом: я затем и пришел к вам. Угодно ли вам выслушать, почтеннейший, что я намерен сказать? Если покамест не угодно, я могу подождать. Торопиться не к чему. На всякий случай, я принес с собой газету. Ваше время будет и моим. Располагайте мною.

С этими словами адвокат перебросил ногу на ногу, развернул газетный листок и сделал вид, будто углубился в чтение какой-то статьи.

— Ну, уж так и быть, — сказал мистер Пикквик, вздохнув из глубины души, — говорите, что у вас на уме. Я готов слушать. Старая история, я полагаю?

— Не совсем, почтеннейший, не совсем, — отвечал Перкер, свернув газету и укладывая ее в свой карман. — Вдова Бардль, просительница, находится теперь в этих самых стенах, известно ли вам это, сэр?

— Известно.

— Очень хорошо. А знаете ли вы, сэр, по какому поводу и на каком законном основании заключили сюда вдову Бардль?

— Знаю. По крайней мере, я слышал об этом от Самуэля, — сказал мистер Пикквик, с притворной беспечностью.

— И Самуэль, смею сказать, представил вам вернейший отчет об арестовании вдовы. Теперь, почтеннейший, позвольте предложить вам первый вопрос: должна ли эта женщина остаться здесь?

— Остаться здесь!

— Да, почтеннейший, должна ли она остаться здесь? — повторил Перкер, облокотившись на спинку стула и устремив пристальный взгляд на своего клиента.

— Как вы можете об этом меня спрашивать? — сказал мистер Пикквик. — Это зависит от Додсона и Фогга: вы знаете это очень хорошо.

— Я ничего не знаю, почтеннейший, — возразил Перкер с твердостью. — Только позвольте вам заметить, что это не зависит от Додсона и Фогга. Вы знаете людей, почтеннейший, так же, как я их знаю. Это зависит единственно, исключительно и решительно от вас, почтеннейший.

— От меня! — вскричал мистер Пикквик, делая судорожное движение на своем стуле.

Адвокат произвел двойной стук по крышке своей табакерки, открыл ее, зацепил большую щепоть и, закрывая табакерку, опять энергично повторил:

— От вас, почтеннейший.

Мистер Пикквик остолбенел.

— Да, почтеннейший, — продолжал Перкер, разнюхивая табак, — я говорю, что немедленное освобождение вдовы Бардль или постоянное ее заключение в этой тюрьме зависит от вас, и только от вас одних. Выслушайте меня внимательно, терпеливо, без всякого огорчения и досады, иначе вы только вспотеете и надсадите свою грудь, нисколько не уяснив сущности этого дела. Итак, почтеннейший, я говорю и утверждаю, что никто, кроме вас, не может освободить вдову Бардль из этого логовища нравственного уничижения и нищеты, и вы только в состоянии положить разумный конец этому процессу, вручив господам Додсону и Фоггу все судебные издержки как за себя самого, так и за вдову. Не горячитесь, почтеннейший, прошу вас об этом всепокорнейше.

В продолжение этой речи мистер Пикквик и краснел, и бледнел, и негодование его едва не обнаружилось в самых сильных порывах; однако ж он удержал себя и угомонился. Перкер, между тем, зацепил еще щепоть табаку и продолжал с новым воодушевлением:

— Я видел эту женщину сегодня поутру. Уплатив судебные издержки, вы освобождаетесь от неустойки и благополучно выходите из тюрьмы вместе с нею. Это первый пункт. Второй, главнейший и существенный пункт состоит собственно в том, что вдова Бардль дает добровольное собственноручное показание, в форме письма ко мне, что все это дело, от начала до конца, было ведено по наущению этих бессовестных людей, Додсона и Фогга; что она, вдова Бардль, приносит искреннее сожаление и раскаяние в том беспокойстве, которое она, по своему неблагоразумию, причинила вам, почтеннейший, и на этом основании она просит меня употребить свое ходатайство перед вами, испрашивая вашего великодушного прощения.

— Вследствие, то есть, этих издержек, которые я заплачу за нее! — перебил мистер Пикквик с величайшим негодованием.

— О, нет, почтеннейший, вследствие письма, о котором я сейчас упомянул, — сказал Перкер торжествующим тоном. — Это письмо было другой женщиной принесено в мою контору сегодня ровно в девять часов, прежде чем нога моя переступила за порог этого здания, и прежде чем я увиделся с вдовой Бардль. Клянусь вам в этом своей юридической честью.

И, вынув это письмо из пачки других бумаг, адвокат положил его подле мистера Пикквика и потом принялся разнюхивать огромную щепоть табаку.

— Все ли вы сказали? — спросил мистер Пикквик кротким тоном.

— Не совсем, — отвечал Перкер. — Не могу ручаться, что слова и выражения расписки, представленной теперь в суд адвокатами вдовы, могут послужить для нас достаточным доказательством, что против вас, почтеннейший, составлен был заговор этими людьми. Уличить их трудно. Додсон и Фогг слишком умны для того, чтоб расставить себе ловушку в этом роде. Но то не подлежит ни малейшему сомнению, что все факты, взятые и сведенные вместе, могут окончательно оправдать вас в глазах всех рассудительных людей. Благоволите теперь сами, почтеннейший, обратить внимание на сущность всего дела. Сумма в каких-нибудь полтораста фунтов с небольшим, или около того, для вас ровно ничего не значит. Присяжные решили тяжбу не в вашу пользу. Приговор их несправедлив, конечно, но все же они судили по крайнему своему разумению, по долгу совести и чести. И вот теперь представляется вам чрезвычайно легкий и удобный случай поставить себя в самом выгодном положении, какого, разумеется, вы никогда бы не достигли, оставаясь в этом месте. И поверьте мне, почтеннейший, пребывание ваше в тюрьме все и каждый могут приписать только самому упорному, закоснелому и совершенно нерассудительному упрямству, которое, разумеется, не делает особенной чести ни вашему уму, ни сердцу. Станете ли вы еще колебаться, если уж, по одному движению благой воли, вы можете возвратиться к своим друзьям, к своим прежним занятиям и удовольствиям, освобождая в то же время своего верного и преданного слугу, который, в противном случае, был бы принужден обречь себя на вечное затворничество из-за вашего непростительного каприза. Примите в соображение и то обстоятельство, что вы можете великодушно отмстить за себя, удовлетворяя благороднейшему побуждению своего сердца: вы освободите несчастную женщину из логовища нищеты и разврата, где слишком тяжело прозябать даже мужчине с твердым характером и трезвым рассудком. Теперь спрашиваю вас, почтеннейший, как адвокат ваш и вместе с тем искренний друг: неужели вы откажетесь от благоприятного случая привести в исполнение все эти великодушные цели по одному тому, что было бы вам жаль расстаться с несколькими фунтами, которые попадут в карман двух ловких негодяев, ненасытимых в своем жадном стремлении к приобретению богатства? Не вам и не мне исправить их, сэр: люди этого сорта не различают никаких средств, коли идет дело об их прибытке. По-моему, чем скорее развязаться с ними, тем лучше. Все эти соображения, почтеннейший, я представил на ваше благоусмотрение весьма слабо и в самом несовершенном виде; но я прошу самих вас, усилиями собственного размышления, пролить на них надлежащий свет. Думайте и гадайте, сколько вам угодно: я стану терпеливо дожидаться вашего ответа.