Сталин - Дмитрий Волкогонов

"Господин Президент!

Считаю приятным долгом выразить Вам глубокое сочувствие вместе с сердечными поздравлениями по поводу благородного призыва, с которым Вы обратились к правительствам Германии и Италии. Можете быть уверены, что Ваша инициатива находит самый горячий отклик в сердцах народов Советского Социалистического Союза, искренне заинтересованных в сохранении всеобщего мира.

16.IV.39 г. Калинин"657.

Однако, когда полпред СССР в США К.А. Уманский был принят Рузвельтом 30 июня 1939 года, президент ограничился лишь общими пожеланиями успешно завершить англо-франко-советские переговоры. Сталин прочел телеграмму Уманского, в которой говорилось, что Рузвельт "не решился воспользоваться имеющимися в его распоряжении моральными и материальными средствами для воздействия на англичан и французов с целью повлиять на их внешнеполитическую линию"658. Положив шифровку Уманского на стол, Сталин имел все основания подумать: "Каждый думает прежде всего о себе". Как и он сам. В разобщенном мировом сообществе, не осознавшем глобальности и всеобщности проблем планеты, иначе и быть не может. В то далекое для нас теперь время сама идея тесной взаимосвязи мира и приоритета общечеловеческих проблем над классовыми казалась ирреальной.

Замечу, что, хотя некоторые вопросы внешнеполитического характера обсуждались и решались на Политбюро, их предварительная проработка осуществлялась обычно в беседах Сталина с Молотовым. Иногда они приглашали для рассмотрения конкретных, частных вопросов специалистов из наркоматов иностранных и внутренних дел, военной разведки. Но основные решения принимались единолично Сталиным с учетом мнения и предложений наркома иностранных дел. А его точка зрения поначалу не всегда совпадала с мнением Сталина.

Как рассказывал Г.К. Жуков К.М. Симонову, ему приходилось не раз присутствовать при обсуждении ряда важных вопросов в кабинете Сталина с участием его ближайшего окружения. "...Я имел возможность, - говорил Жуков, видеть споры и препирательства, видеть упорство, проявляемое в некоторых вопросах в особенности Молотовым; порой дело доходило до того, что Сталин повышал голос и даже выходил из себя, а Молотов, улыбаясь, вставал из-за стола и оставался при своей точке зрения"659. На Сталина производили впечатление рассказы Молотова о встречах с гитлеровским руководством. Сам Предсовнаркома встречался только с Риббентропом. Нередко в узком кругу он называл Гитлера и его окружение "жуликами". Даже во время переговоров о заключении пакта о ненападении, как свидетельствовал руководитель юридического департамента германского министерства иностранных дел Ф. Гаус, Сталин не преминул бросить немецкой делегации ядовитое слово, идентичное слову "обман". Разумеется, подписывая пакт, сказал советский руководитель, "мы не забываем того, что вашей конечной целью является нападение на нас". Сталин, пытаясь утвердиться в верности своих расчетов на оттягивание войны, несколько раз возвращался в беседах с Молотовым к теме Гитлера, лучше, чем кто-либо, понимая, сколь много зависит в тоталитарном государстве от диктатора.

В отношениях с гитлеровцами Сталин почти не скрывал своего макиавеллизма. Когда завершилась церемония подписания пакта, рассказывал Молотов Ф. Чуеву, Сталин поднял бокал шампанского и сказал не без иронии:

- Выпьем за нового антикоминтерновца Сталина! Выпьем за здоровье вождя немецкого народа Гитлера!

Риббентроп тотчас бросился к телефону (переговоры шли в кабинете Молотова) и сообщил Гитлеру в Берлин о подписании пакта и словах Сталина. Тот ему ответил, как тут же радостно передал Риббентроп:

- О мой великий министр иностранных дел! Вы не знаете, как много Вы сделали! Передайте поздравления господину Сталину, вождю советского народа!

Сталин, когда ему перевели эти слова, повернулся к Молотову и едва заметно хитро подмигнул.

Каждый из лидеров двух государств преследовал свои цели. Сталин видел в Гитлере авантюриста, а тот в свою очередь - "большевистского дьявола". Но оба походили друг на друга.

В библиотеке Сталина были работы Н. Макиавелли. Как свидетельствуют его пометки на полях книги "Князь", "вождь" знал изречение знаменитого флорентийца: "Хорошая цель оправдывает дурные средства". Вместе с Молотовым, по всей вероятности, они считали допустимым на фальшивую игру Гитлера отвечать своим сугубо прагматическим планом, имевшим лишь одну цель: отодвинуть начало неизбежной войны с Германией.

В решении международных вопросов другие соратники Сталина выглядели явными статистами. Иногда еще Жданов мог высказать достаточно самостоятельное суждение, хотя и локального значения. А в целом на всех важнейших политических решениях лежит печать мысли и воли Сталина. "Вождь", не зная философии Канта, руководствовался девизом, сформулированным немецким мыслителем: "Имей мужество пользоваться собственным умом". Как удачи во внешней политике, так и промахи в ней в то время в решающей мере обусловливались политической позицией Сталина, спецификой видения им той или иной проблемы, теми расчетами и планами, которые рождались у него в голове. Самой слабой стороной сталинской дипломатии, пожалуй, была неспособность заглянуть в завтра. Пророческого дара Сталин был лишен.

Здесь я вновь вынужден обратиться к истокам единоличных решений. Демократия - не антураж. Либо демократия есть, либо ее нет. Когда она есть, народ, его полномочные представители участвуют в принятии крупных решений. Когда ее нет, решения принимаются узким кругом лиц или, как было при Сталине, преимущественно им самим. На XX съезде партии цезаристские методы решений по важнейшим внешнеполитическим и внутренним вопросам были осуждены, но постепенно все затем вернулось на "круги своя". Многие из этих решений отозвались и болью и кровью.

Почти десять лет назад в нашу речь прочно вошло слово "Афганистан". Название красивой горной страны, которая на протяжении десятилетий, с первых лет Советской власти, была для нас другом, стало, по сути, синонимом нашей беды. И вновь, как раньше, те, кто принимал решения, остались в стороне: некоторые и сейчас находятся на высоких постах, другие спокойно, без угрызений совести умерли в своих постелях, в отличие от 14 тысяч наших парней, сложивших свои головы в ущельях и песках Кандагара, Герата, Мазари-Шарифа. Некомпетентное, непродуманное, легковесное решение было принято узким кругом лиц. Какое участие принимали в нем народные представители? Обсуждалось ли оно действительно крупными специалистами? Прогнозировались ли последствия нашего втягивания в дела этой страны? Я не раз бывал в Афганистане, в том числе и до ввода туда наших войск. Хочу высказать свое мнение: эта акция абсолютно не вызывалась необходимостью. Афганская драма - пример имперского мышления, политического легкомыслия и свидетельство отсутствия демократических форм принятия крупных решений. Сам по себе этот факт нашей жизни говорит о том, что никакие объяснения не снимают ответственности с тех, кто, принимая решения, остался в тени. История теней не признает. Судьба сталинского единовластия тому пример. Это отступление я сделал не для того, чтобы кого-то уколоть. Хочу лишь напомнить: единовластие в любой форме - тиранической, аморфно-рыхлой, "гуманной" - не только оскорбляет народ, но и с неизбежностью порождает ошибки, нередко трагические.

К крупным шагам дипломатии Сталина накануне войны следовало бы, видимо, отнести три политические акции. Первая связана с заключением советско-германского пакта о ненападении 23 августа 1939 года. Я уже писал об этом выше. Добавлю некоторые детали. Сталин, наблюдая прохладное отношение англичан и французов к переговорам с СССР, не видел шансов на их успешное завершение. Терпения и мудрости у него не хватило. По его инициативе Молотов дал понять Шуленбургу, немецкому послу в Москве, что стоило бы вернуться к предложению Берлина о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией. Несколькими месяцами раньше Сталин ответил молчанием на аналогичное предложение Берлина. Теперь же Гитлер сразу согласился. Началась оживленная "перестрелка" телеграммами. Но Москва осторожничала, считала необходимым все взвесить. Сталин решил пойти на этот шаг только тогда, когда стала довольно ясной бесперспективность переговоров с миссиями адмирала Р. Дракса и генерала Ж. Думенка. Гитлер, находясь с Риббентропом в Оберзальцберге, нервничал. Ему нужен был пакт: ведь он развязывает руки. А русские все пытались договориться с англичанами и французами. Тогда, как я уже упоминал, Гитлер, поборов гордость, сам направил телеграмму Сталину, прося срочно принять Риббентропа 22 августа, не позднее 23-го. "Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня, - фарисейски писал Гитлер, - установление нового долгосрочного курса политики Германии. Она возобновит политический курс, который на протяжении прошедших веков был выгоден обоим государствам..."660