Рим. Цена величия - Юлия Голубева

– Поспорим, – сказала Ливилла, – что мужчины будут дольше приводить себя в порядок. Неженка Ганимед три часа убивает на прическу и переодевание. Лонгин теперь не уступит ему.

Они рассмеялись.

– Он сильно переменился, – заметила Юния.

– По-моему, он неравнодушен к тебе, божественная, – с усмешкой заметила Агриппинилла.

Клавдилла почувствовала, как вспыхнули ее щеки.

– Глупости. Ни один мужчина не обратит теперь на меня внимания с таким животом. Скорей бы уже родился ребенок, с каждым днем носить такую ношу все тяжелее и тяжелее.

– Не отговаривайся, твоя красота ничуть не ушла. А живот твой так мал, что за широкими складками столы его трудно заметить, – возразила Ливилла. – Признаться, я так вам завидую. Пора уже и мне подарить Виницию первенца.

– Значит, почаще проводи время с супругом, а не с подругами, – сказала Агриппинилла.

Ливилла застенчиво покраснела:

– Мы очень стараемся, но пока тщетно. Боги глухи к нашим мольбам, но надежда еще не покинула нас. Мы молоды, и все еще впереди.

Юния нежно погладила ее золотистые волосы:

– Конечно, рано еще расстраиваться.

– Кажется, разговор шел о Кассии, – вдруг вспомнила Агриппинилла.

– О Кассии? Моем муже? – вдруг раздался голос Друзиллы, и она перешагнула порог купальни. – Вы обсуждали его?

Подруги быстро переглянулись.

– Что за дурные манеры, сестра? – спросила Агриппинилла. – Или мы прослушали твое приветствие?

Друзилла быстро и несколько небрежно поклонилась.

– Рады видеть тебя, – сделав над собой усилие, приветливо сказала Юния. – Мы решили заночевать здесь, чтобы не намокнуть под дождем.

– И я рада, что наконец-то увиделась с родными, – с упреком произнесла Друзилла.

Она подошла к Клавдилле и неожиданно порывисто обняла ее.

– Давай забудем все размолвки. Твоим первенцем заклинаю тебя, сестра. Я натворила много глупостей и глубоко раскаиваюсь. Не держи зла.

Юния ответила на ее объятие и крепко прижала к груди. Ребенок в ее чреве недовольно шевельнулся, когда Друзилла коснулась его. «Чувствует, маленький негодник», – подумала Друзилла, ощутив этот легкий толчок. Юния отстранилась.

– Малыш, кажется, ревнует мамочку, – с улыбкой произнесла она.

Агриппинилла и Ливилла сразу кинулись прикладывать ладони к животу Юнии, но малыш уже не шевелился.

– Ой, мой тоже стукнул меня, – сказала Агриппинилла. – И так сильно. Знаешь, Друзилла, мы с Юнией дали друг другу клятву поженить наших детей, если родятся девочка и мальчик.

– Поздравляю, – ответила Друзилла, скрыв ухмылку.

Как там отозвался Агенобарб о своем будущем отпрыске? «Горе и несчастье для человечества?» С ребенком Мегеры они составят достойную пару.

– Так чем это заинтересовал вас мой муж? – повторила она свой вопрос. – Вы теперь видите его чаще, чем я.

– Ой, да ничем особенным, Друзилла, – ответила Ливилла. – Мы обсуждали всех мужчин, и я сказала, что нынче они дольше прихорашиваются, чем женщины. Что тебя так задело?

Друзилла презрительно фыркнула. Какое ей дело до Лонгина? Его присутствие она использовала как предлог, чтобы проникнуть сюда.

Однако, увидев Кассия, она безмерно удивилась. Надо же, как изменило его общество вокруг императрицы! Новым человеком предстал он перед ней!

Куда подевались его извечная неуверенность в себе и скованность? Длинных волос, связанных в противный хвост, уже не было, тщательно завитые локоны уложены в новую прическу, белоснежный синфесис драпирован изящными складками, будто парадная тога, а аромат дивных духов нежно волнует обоняние. Даже привычка щуриться исчезла, теперь он при каждом удобном случае приставляет к глазу большой смарагд, судя по размерам, по стоимости равный небольшому дому. А драгоценные перстни и массивный торк с золотыми кабаньими головами! Да он стал не в меру расточителен! Друзиллу неприятно кольнуло то, что он даже не подошел к ней, а лишь кинул косой взгляд через смарагд.

Во время обеда она возлежала выше его и, несмотря на все старания разговорить Кассия, получала в ответ лишь равнодушные ответы. Это сбило ее с толку, и она растерялась. Слепо влюбленный в нее многие годы, неужели за какой-то месяц он мог так резко перемениться?

Клавдилла торжествовала. От ее внимательного взора тоже не укрылась перемена Лонгина в отношении к жене. Доигралась! Любому терпению рано или поздно приходит конец, и даже самая страстная любовь сменяется глухим равнодушием.

Первый раскат грома прогремел около полуночи, и небо разразилось потоком проливного дождя.

От духоты в тесном триклинии у Юнии закружилась голова. Она поднялась и, не говоря никому ни слова, вышла на террасу. Навес защитил ее от тяжелых капель, и она с наслаждением вслушалась в шум непогоды. Небо прорезала молния, за ней – другая, и раскаты грома на миг оглушили, поэтому она не услышала тихих шагов за спиной и испуганно вздрогнула, когда на плечо ей опустилась чья-то рука. Резко обернувшись, она увидела Кассия.

– Любуешься игрой молний, божественная? – спросил он.

Юния растерялась. Она не ожидала увидеть его здесь, рядом с собой.

– Зачем ты пошел за мной, Лонгин? – спросила она и вдруг почувствовала, что вся дрожит. – Я уже собиралась вернуться. Очень холодно.

– Извини, если нарушил твое уединение, госпожа. – Она уловила грусть в его тихом голосе.

Плащ вдруг накрыл ее плечи, она зябко закуталась в теплую ткань и повернулась к Кассию. Но его уже не было рядом.

«Жаль, что Гай остался в Риме», – подумала она и неожиданно ощутила укол совести. На самом деле ей в этот момент было все равно, где Калигула. Просто она боялась признаться себе, что Кассий ей нравится.

Гроза добралась и до Вечного города, накрыв его тьмой. Тоска закралась в сердце Макрона, как и всегда, стоило пролиться первым каплям дождя. Но он любил непогоду, и тихая грусть по-своему радовала, можно было посидеть на террасе с чашей вина, насладиться одиночеством.

То, что случилось в его жизни за последние недели, пугало, но страшное отчаяние после разрыва с Юнией постепенно уходило из измученной души. Он думал и вспоминал.

…Мог ли он предвидеть, что ожидает его в тот злополучный вечер, когда раб Клавдиллы ждал его у входа?

Все повторилось. Та же девчонка-рабыня завела внутрь, были и ароматные облака благовонного тумана, вскружившие голову, и пылкие ласки в темноте. Он сам, точно обезумевший от похоти сатир, с упоением отдавался страсти.

Макрон уже догадывался, что пряная смесь благовоний сводит с ума и их терпкий дым дурманит разум, сжимая виски резкой болью. Страшным усилием воли он заставил себя встать с ложа, несмотря на протесты любовницы, и сорвать с окна плотный занавес. Поток свежего ночного воздуха хлынул через отверстие, и Макрон с наслаждением вдохнул запахи ночного Рима. Пульсирующая боль в висках ушла, теперь он мог ясно мыслить.