Жизнь графа Дмитрия Милютина - Виктор Петелин

Будни Милютина проходили обычным порядком: присутствовал в Николаевском кавалерийском училище на просмотре сочинений юнкеров на темы по военной истории и тактике, навестил умирающую великую княгиню Марию Николаевну, потом прием в Военном министерстве, панихида по умершей Марии Николаевны, после панихиды заседание Государственного совета, на котором снова пришлось выступить в защиту врачей, а на следующий день в Комитете министров вновь поднимали вопрос о долгосрочных поставках, Грейг вновь обрушился на этот проект, но в Комитете министров его не поддержали, он постоянно в своих отчетах писал о мнимых убытках от долгосрочных провиантских операций. «Он до конца продолжал настаивать, – записал в дневнике Милютин, – что ежегодные поставки выгоднее, однако ж решился подписать журнал, составленный в противуположном смысле» (Милютин Д.А. Дневник. 1876–1877. С. 21).

Много времени занимали похороны великой княгини Марии Николаевны. Своенравная красавица, мало подчинявшаяся этикету придворной жизни, увлекалась любовными приключениями, а потом полюбила графа Григория Строганова и вышла за него замуж, отвергнув все брачные предложения, и жили счастливо, чаще всего за границей, граф тоже был красавец, шталмейстер, но кутила и добрый малый, как звали его в светском обществе.

После погребения великой княгини пришла еще одна грустная весть: скончалась княжна Вяземская, мучительная болезнь ее так печалила всю семью Милютиных, особенно дочерей Милютина, Ольгу и Надежду, которые в Ницце остались совершенно одни. Тоже немалая забота для военного министра.

Милютин внимательно наблюдал за императором, настроение которого часто менялось, то сумрачный и мрачный, заметна его перемена в лице, чувствуется, что постоянные хлопоты омрачают его лицо, будто постарел на несколько лет. С удовольствием Милютин узнал, что Кокандское ханство стало Ферганской областью, а губернатором ее назначен генерал-майор Скобелев, с малыми силами добившийся больших побед.

Дни мелькали за днями, одна новость опережала другую. Постоянные заседания то в Особом присутствии Государственного совета, то в Комитете министров, то с докладом у государя императора, то в Аничковом дворце по случаю дня рождения цесаревича, то совещание у министра финансов Рейтерна. Государь император часто заговаривал о восставших в Боснии и Герцеговине, читал телеграмму русского посла в Австро-Венгрии Евгения Петровича Новикова о взаимоотношениях графа Юлия Андраши и генерала Родича, нельзя было последовать двуличию министра иностранных дел по отношению к черногорскому князю Николаю. Покорность Порты, скорее всего, показная, им надо было успокоить европейские императорские правительства, поэтому идут на уступки. Султан в большом затруднении, он не в силах уладить европейские дела, только полный государственный и социальный переворот может рассечь этот гордиев узел в Европе.

«С этими размышлениями поехал я после доклада к князю Горчакову, – читаем в дневнике Милютина, – который заболел и не мог приехать во дворец с докладом. Однако ж я нашел государственного канцлера на ногах, в кабинете, в обычном длиннополом сюртуке и туфлях. По обычаю своему он ходил по комнате и что-то диктовал Гамбургеру. После первых же слов он выложил предо мной свою последнюю переписку с Игнатьевым и Новиковым. Заметно, что и кн. Горчаков начинает смотреть на теперешнее положение дел с меньшей самоуверенностью, чем прежде. Да чего же и мог он ожидать иного от «дипломатического давления» на Порту»? Разве можно было рассчитывать на магическое давление султанского «ираде»? Государственный канцлер уже предусматривает, что европейской дипломатии не удастся удержать Сербию, Черногорию, а быть может, и Румынию от явного вмешательства в борьбу. Если весной все славянские области Турции возьмутся за оружие, то наш канцлер полагал бы предоставить обе стороны на произвол судьбы: пусть оружие и решит, которая сторона одолеет и которая погибнет. Чтобы эта местная борьба не превратилась в общую войну европейскую, нужно только удержать Австрию от всякого вмешательства. Кн. Горчаков ссылается на какой-то «безмолвный» уговор свой с Андраши (convention tacite – молчаливое соглашение. – Ред.); но что может значить подобная загадочная сделка, когда и формальные, самые торжественные договоры не обеспечивают точного исполнения» (Милютин Д.А. Дневник. 1876–1877. С. 24).

Милютин, пользуясь различной информацией, читая секретные телеграммы из Белграда, Цетинье, Константинополя, Вены, понял, что идет какая-то закулисная игра, в которой славянские князья то договариваются с Россией, то затевают переговоры с Веной, а планы венского правительства недостаточно определенны, им уж очень хочется присоединить к своим владениям Герцеговину и Боснию, но опасаются, как бы не проиграть в войне, которая вот-вот разыграется в ближайшее время. А из-за этой дипломатической игры отношение России к славянам самое фальшивое.

Императрица Мария Александровна, внимательно следившая за событиями в Европе, не раз высказывала и Милютину, и князю Горчакову, что русская дипломатия не столь уж энергично действует в пользу славянского населения в Турции, такое отношение может повлиять и на императора. Милютин, вчитываясь в доклады послов, понял, что князь Горчаков полностью поддерживает графа Андраши, протестует против враждебных партий в Австрии, которые намерены раздуть славянский вопрос, чтобы Андраши сломал себе голову. Император полностью поддерживал позицию князя Горчакова и Милютина не допустить общего разгара войны на Балканском полуострове. Так и записал в дневнике Д.А. Милютин.

И тут же через несколько дней, 22 марта, 1876 года в понедельник, в том же дневнике Милютин записал: «В субботу получено из Берлина печальное известие о кончине Юрия Федоровича Самарина. Проездом чрез этот город, на возвратном пути из Парижа в Россию, он поместился в какую-то больницу, где ему была произведена хирургическая операция на руке, вопреки предостережениям парижских врачей. Говорят, что после этой опасной операции сделалась у него гангрена, от которой он и умер в самое короткое время (умер от заражения крови. – Ред.). Жаль этого умного и даровитого человека; горячо преданный России, он был замечательный писатель и необыкновенно остроумный собеседник. Незадолго до смерти он отпечатал за границей последнюю, 6-ю, книжку своих «Окраин России» – издания, из-за которого он приобрел несметное множество врагов. Немцы Прибалтийского края ненавидели его за то, что он беспощадно изобличал их антирусские тенденции. Благодаря им же он прослыл в высших сферах либералом, человеком задорным, крайним славянофилом. В действительности же Самарин был далек от этой репутации. Он отличался редкой диалектикой, блестящей способностью вести спор о предметах самых разнообразных; выражался изящно на многих языках: по-немецки и по-французски говорил с такой же легкостью, как по-русски. Эта личность сохранится неизгладимо в памяти многочисленного кружка его приятелей и почитателей. Вчера и сегодня повсюду не было другого разговора, как о кончине Юрия Федоровича» (Милютин Д.А. Дневник 1876–1877. С. 32).