Брежнев - Леонид Млечин

На заседании политбюро 2 апреля 1975 года Брежнев недовольно сказал:

— Товарищи, Госплан представил нам материал. В нем содержится очень мрачный взгляд на положение дел. А мы столько с вами работали. Ведь это наша лучшая пятилетка.

И все радостно подхватили:

— Действительно, перегнули! Да чего там! Пятилетка вон как идет!

Предложения Госплана по улучшению экономической ситуации подписал первый заместитель председателя Госплана Виктор Дмитриевич Лебедев. Байбаков был в отпуске. Когда на закрытом заседании президиума Совета министров Лебедев давал оценку экономической ситуации в стране, Косыгин, по словам Байбакова, стал нервничать.

— Почему мы должны слушать Лебедева? — резко сказал Косыгин. — Байбаков не видел этого документа.

Байбаков сказал, что не только видел его, но и многократно обсуждал.

— Но ты же не подписал его? — с некоторой надеждой в голосе произнес Косыгин.

— Я был в отпуске, но с содержанием доклада согласен.

— Мы вообще не знаем, кто его составил, — сказал Косыгин.

— Доклад составлял начальник сводного отдела Госплана Воробьев. Он здесь присутствует, — ответил Лебедев.

Один из заместителей Косыгина возмутился:

— Воробьев — всего лишь начальник отдела и не может всего знать.

Другие зампреды стали говорить, что они лучше знают и понимают ситуацию, чем работники Госплана:

— Еще впереди половина пятилетки, и мы успеем всё поправить… Госплан смотрит односторонне и мрачно… Не надо коней на переправе менять.

Название популярного тогда фильма, казалось, больше всего соответствовало настроениям руководителей правительства: не надо ничего менять! Они просто не хотели слышать о проблемах социалистической экономики. Косыгин пролистал текст доклада и запретил Лебедеву продолжать. Тот побледнел и сошел с трибуны. Все экземпляры доклада были изъяты и уничтожены.

«В последнее время наша экономика напоминала „тришкин кафтан“, — оценивал ситуацию Байбаков, — чтобы залатать дыру в одном месте, надо было отрывать кусочек в другом. Неприкасаемыми остались только огромные расходы на оборону».

К концу жизни Косыгин стал раздражительным и нетерпимым. Помощник генерального секретаря Александров-Агентов вспоминал, как на заседании политбюро Косыгин, недовольный докладом Байбакова, истерически кричал на председателя Госплана:

— Что вы тут развизжались, как старая баба!

Деятельность Косыгина на посту главы правительства заканчивалась неудачно. Экономика находилась в состоянии стагнации. Страна закупала большое количество оборудования за рубежом. Его даже не устанавливали, оно хранилось на складах, пока не устаревало.

Громыко вспоминал, как в его присутствии Брежнев спросил Косыгина:

— Как много закупленного за границей промышленного оборудования у нас до сих пор не установлено на предприятиях и все еще складировано?

Косыгин, как всегда, знал ответ:

— На шестнадцать-семнадцать миллиардов инвалютных рублей.

В долларах эта цифра была еще больше.

Алексей Николаевич считал копейки. А сотни миллионов пропадали — уходили на строительство промышленных гигантов, которые строились очень долго или не давали отдачи. Экономику разоряла гонка вооружений. Что толку было от его бережливости?

Во второй половине 1970-х ухудшилось положение с продовольствием. В стране нарастало глухое раздражение, в первую очередь из-за отсутствия продуктов и элементарных товаров. Снижалось качество жизни. Во многих областях прошли настоящие забастовки, о которых говорилось только в закрытых партийных документах.

Купить почти ничего было невозможно. Всё стало дефицитом, и всё приходилось доставать через знакомых или переплачивая сверх меры. Дефицит уходил на черный рынок. Деньги сами по себе теряли смысл. Экономика возвращалась к средневековому прямому обмену товарами и услугами. Теневая экономика процветала. В крупных учреждениях кое-что распределяли через систему так называемых заказов. Некоторые продукты исчезли вовсе. В городах вводили талоны на мясо и масло. Народ устремился в Москву за продуктами. Многие помнят так называемые «колбасные» поезда.

— Рыба стоила тридцать — сорок копеек за килограмм и была доступна каждому. Производство куриных яиц зашкаливало за необходимую норму, ЦК был озабочен проблемой их консервации, — ностальгически вспоминал брежневские времена Петр Андреевич Паскарь, тогдашний председатель Совета министров Молдавии.

Петр Андреевич, верно, подзабыл, как выглядели при Брежневе прилавки продуктовых магазинов, или даже вообще их не видел, поскольку высшей номенклатуре даже в закрытый распределитель ходить не приходилось: всё привозили со спецбазы домой или на дачу. А вот как существовали обычные люди.

Вновь процитирую дневник литературного критика Игоря Дедкова, который жил в Костроме и работал в областной газете «Северная правда»:

25 октября 1977 года:

«В магазинах нет туалетного мыла. Нет конфет. Само собой разумеется, нет мяса (на рынке в очередь — по четыре рубля за килограмм), колбасы, сала и прочего».

13 ноября:

«В городе нет электрических лампочек. Когда я ходил искать стосвечовые, еще были в продаже лампочки по сорок ватт. Сейчас и они исчезли. У нас в люстре из трех лампочек перегорели две. Так и сидим при включенной настольной лампе… Но мы привыкли к таким нехваткам».

А вот предновогодняя запись:

«Пенсионерам дают талоны на мясо в домоуправлениях (один килограмм на пенсионера). Впрочем, не талоны, а „приглашения“. Получаешь „приглашение“ и идешь в магазин. Сегодня „Северная правда“ отправила своих представителей в магазин, чтобы получить мясо (по килограмму на работника). Именно так „дают“ мясо трудовым коллективам.

В магазине же сказали, берите тушу и рубите сами. Редакционные женщины возмутились и ушли. После телефонных переговоров с начальством мясо обещано завтра: и разрубленное, и высшего сорта. Сегодня жена Камазакова, член областного суда, целый день рубила мясо. Этому „коллективу“ мясо выдали тушей…»

И вот запись Игоря Дедкова, которая буквально берет за душу:

«Вечером ходил в магазин за хлебом и чаем. Впереди меня выкладывал из сумки свои покупки мужчина лет пятидесяти трех-четырех: пачку вермишели, буханку черного хлеба, два куска сыра, две банки рыбных консервов (ставрида) и четыре плавленых сырка — „разные“, сказал он кассирше, то есть разных сортов.

И я как-то неожиданно для себя всмотрелся в это богатство рабочего пожилого человека, пришедшего в магазин после работы, и слезы прихлынули к глазам от простой и ясной мысли: это же он после получки пришел и купил, что мог, получше, и потому сырков этих плавленых разных набрал и консервов, и сыра — другого ничего не было. Ах, не о сытости я болею, не о пище, о другом — о справедливости и равных человеческих возможностях…»