Осада (СИ) - Кирилл Берендеев

А она, эта фальшь, разрушила жизнь Святослава гораздо раньше.

Корнеев ссутулился, сжался в кресле. Вернувшись из поездки в госпиталь, он долго не мог придти в себя. Петренко не было рядом, верный его товарищ, странно, но с ним отношения были куда более простыми и дружескими, чем с сыном, – его зам уехал на север отвоеванной территории. Местные власти, как только завершилась война, всюду требовали внимания военных, любую проблему решали с их помощью, будь то прокладка временного моста через реку или восстановление троллейбусного движения от Симферополя до Ялты.

Хорошо, что он не дождался звонков с соболезнованиями, потому как не смог бы на них ответить, не подобрал бы слов. Россия неожиданно оказалась очень далеко, даже спутниковые телефоны сбоили. Это когда он взял Симферополь, аппарат раскалился от звонков. Связь была скверной, часто прерывалась, но все же была. Сейчас полное молчание. Словно они, его армия и все жители, кто еще оставались в Крыму, оказались отрезанными незримой стеной от внешнего мира. И все проблемы приходилось решать самому, не прибегая ни к чьей помощи, никого не прося, не требуя, не надеясь даже.

Зараза, доставшаяся ему в наследство с пятьдесят восьмой, куда набирали и уголовников, и наркоманов, и всех, кого удалось нагрести, лишь бы пополнить состав, проявила себя почти немедля, как он ни боролся с ней. Сразу после объявления о конце войны, в городах и поселках полуострова начались массовые погромы, в которых участвовали и его воины, коли их можно назвать так; горячие головы остановить удалось только через неделю. А по их окончании началось повальное мародерство, а в Феодосии и откровенный бандитизм. Беженцы потекли из городов и поселков Крыма рекой. Кто в пока еще целую Украину, а кто и в горы.

И еще не забывать о зомби. Он вздохнул. Странно, но за последние дни мысли о живых мертвецах  отошли на второй план, затерялись в суматохе и беготне; да и последние себя проявляли не слишком активно, словно отсиживались где-то, как это не раз бывало за время вторжения. Вот и сейчас затихли, и только в Тамани продолжались локальные стычки со спецназом ФСБ, который не смог сдержать натиск мертвецов и отдал власть ходячим трупам. А потом через полуостров потекли беженцы, самых разных национальностей и вер, многие были с оружием, схватки возникали постоянно. Кавказ, он такой. И теперь, когда его объяла гражданская война, люди спешили в Крым, считая его землей обетованной. Еще бы ведь там армия.

А следом двигались зомби. И порой не различить было, где они, а где изможденные, измученные дорогой люди. Бойцы, охранявшие Керчь, часто и не разбирали. Им тоже приходилось несладко, ведь замены не было с начала кампании. И теперь, судя по тому, что происходит с Россией, не предвиделось. А ведь круглосуточно приходилось отбивать атаки живых и мертвых, первые вступают в перестрелки, едва достигнув берега, вторые набрасываются со спины на дежурящих на блокпостах, едва те отвлекутся. Корнеев часто ездил в Керчь, еще во время кампании, говорил ободряющие слова, тогда ему самому верилось в скорое окончание.

Сейчас не верится ни во что. Он вздохнул еще раз, склонился еще ниже над столом. Почувствовав, как невыносимо устал, не за прожитые годы, но за несколько последних дней. Камнем на шею, горбом на плечи. Невыносимо устал, хоть криком кричи. Вот только помощи ждать неоткуда и ему. Никому из осажденных на проклятом полуострове.

86.

После празднеств город долго приходил в себя. Вернулся. но не полностью. Или не совсем. Сам ритм сломался, переменился, Косой заметил это числа двадцать седьмого – двадцать восьмого, дней он не разбирал, словом, когда ему понадобилось вновь пройтись среди опостылевших живых и прикупить продуктов. А как раз до того ему приснилась та женщина, что с ним была… та самая, мертвая.

Но во сне она оказалась живой, он знал ее, он холил и лелеял ее, дорожа каждой минутой, проведенной вместе, они бродили по парку и спускались к водам Ижевского пруда, она кормила уток, жирных, наглых, требующих больше хлеба, едва не давящихся им, глядя на них у Косого возникала странная подспудная мысль – а почему бы не зажарить пару, как он это делал прежде, когда они с Чумой сумели изловить на свалке одну из таких красоток и оприходовать ее до прибытия хозяев. Тогда еще и утка послужила яблоком раздора. А он, во сне вспомнив об этом случае, поднял глаза на женщину, и попросил у нее пойти в кафе, ведь ныне у него есть деньги, пусть он ночует на кладбище, но он нашел сокровище и теперь достаточно презентабелен, чтобы позволить себе такую роскошь.

Женщина посмеялась, когда Косой заговорил о сокровище. Заметила, что прежде он говорил о сокровище иначе, имея в виду ее, ныне его мнение изменилось? Он помотал головой, прижал ее к себе, но она сослалась на время, поспешила уйти. А он отправился домой, как странно, не на кладбище – небольшой уютный домик предстал его глазам, наверное где-то на окраине Ижевска, он не помнил таких, хотя с уверенностью вошел, снял пальто, на улице было прохладно, налил себе рюмку коньяка, присел у камина, разжег огонь. На журнальном столике валялись ненужные бумаги, предназначенные для сожжения, какие-то записи, черновики, все то, что отслужило свой срок. Он задумчиво проглядывал листы еще раз, комкал и бросал по одному в огонь. И вдруг обнаружил пачку писем, перевязанных шелковой лентой. Начал читать – и безмерно удивился. Письма оказались написаны его почерком, и все адресованы куда-то в другой город, кажется, совершенно незнакомой женщине. Нет, почему незнакомой, просто имя другое, не то, что она говорила ему, а он с удовольствием повторял, наслаждаясь каждым слогом. В процессе чтения Косой несколько раз прерывался, удивляясь на себя, на нее, и более на то, каким образом письма попали в охапку бумаг, предназначенных к уничтожению. И, еще больше, оттого, что не нашел ни единого ее письма. Перерыл все, все бумаги не только на столе, но и в ящиках письменного стола. Нет, ничего. И проснулся.

После долго бродил по кладбищу. Нашел ее могилу. Поговорил, долго, дотошно рассказывал сон, спрашивал, пытался сам найти ответ, безуспешно. Было ли то озарением его прошлой жизни или фантазией, навеянной прошлой встречей? – а может и тем, и другим одновременно? Он не знал. Он только спрашивал у безмолвной могилы, в которой даже не осталось тела – давно, очень давно оно было еще раз убито и сожжено.

Поплакав немного, Косой вернулся к себе. А наутро увидел перетяжку возле выхода на вокзал, встречавшую гостей. Вместо привычного «Добро пожаловать!» было спешно нацарапано «Гажаса ;тиськом!». Он покачал головой, не особо удивившись этой странной фразе. Вроде бы видел где-то прежде подобное, но… кажется это снова относилось к его прежней жизни. Сейчас, когда мертвые ушли неведомо куда, оставив его в полном одиночестве, без их помощи и поддержки, Косой чувствовал как и эта, нынешняя его жизнь покидает его, становясь все тоньше и призрачней, покуда не сольется с прежней, так, что различить их он будет не в состоянии.

На вокзале было много суеты: торговля велась вовсю. С приезжавших поездов разгружали товары, с окрестных улочек стекались многочисленные покупатели. Давка, крики, духота, – у Косого закружилась голова. Он взял только самое необходимое у первого же вагона, не особо задумываясь о цене, сам не понимая, почему все еще экономит, ведь денег у него порядком. На всю зиму, а то и до весны. И все же выгадывал и торговался, покуда ноги сами не вынесли его из гомона, давки, затхлого воздуха пакгаузов к Ижевскому пруду.

Здесь он видел ее. Бродил с ней. Расстался. И вернулся, желая встречи.

Косой прошелся по аллее вдоль пруда, посидел на лавочке. Со сна, странным образом ярко запечатлевшимся в памяти, многое изменилось, сама аллейка, скамейки, где он обнимал и лелеял ту женщину, берег пруда. Даже прохожие и то казались чужаками. Хотя нет, ведь это он среди них чужак. Косой поднялся и медленно побрел на автобус, уводящий его домой.

Следующие дни прошли в какой-то полудреме. Он ждал продолжения своего сна, но так и увидел – ни женщины, ни нового своего жилья, ни писем, что он старательно распаковывал и читал, нежных любовных писем, похожих на те робкие объятия, что он получал от женщины, давно уже сгинувшей в небытии.

Кажется, уже начался сентябрь, когда он вновь ощутил потребность пройтись среди живых и поискать прежних своих товарищей. А заодно и закупиться продуктами – последнее время, думая о ней, он стал больше есть. Прежде он выбирался из своего убежища нечасто и ненадолго, кроме тех дней, когда пытался вернуться в общество живых, чувствуя себя богатым, по крайней мере, обеспеченным, и желая стать таковым же в глазах горожан. После, устав от шумных людей, бежал их, и теперь высовывался как крот из норы, только по необходимости. В этот раз, когда ему довелось появиться в городе, Косой был до крайности удивлен необычным для середины пятничного дня шумом и движением. Собственно, поэтому он и покинул пределы Северного кладбища, выбрался за ворота, посмотреть, к чему вся эта суета и гам, страшась, не по его ли душу, не его ли дома касается. Но нет, обошлось и на этот раз.