Голубой пакет - Георгий Брянцев

Костя надел наушники и сел за стол.

Армейский радиоцентр уже ждал и подавал свои позывные. Костя ответил, тщательно отрегулировал настройку и, убедившись, что на приеме ничего нет, перешел на передачу.

Костя отстукивал ключом автоматически, думая в это время о том, что враг слушает его точки — тире и тщетно пытается их разгадать.

Три дня назад он передал телеграмму в несколько строк обычных знаков. Если бы гитлеровцы только знали, о чем говорят эти точки — тире! А речь шла о том, что к воинской платформе прибыли два состава: один с авиабомбами, а другой с горючим; что на бывшем выпасе, между городским кладбищем и лесом, гитлеровцы оборудуют новый аэродром и на нем уже ночует до сорока бомбардировщиков.

Костя искоса взглянул на часы: прошло пять минут. Хорошо. Очень хорошо. Осталась четвертая часть телеграммы. Значит, он уложится в семь минут…

С шумом распахнулась дверь, и на пороге появилась мать. Ужас исказил ее лицо. Тяжело дыша, держась одной рукой за дверной косяк, а другой за сердце, она выкрикнула каким-то придушенным голосом:

— Родной!… Спасайся!… Немцы!…

Горло Кости перехватило горячей волной. Он оборвал передачу и сдернул с головы наушники.

— Где?

— Лезут через ворота… валят забор.

Костя вскочил. В виски и затылок сильными, ощутимыми толчками застучала кровь.

— Беги в сад! — строго приказал он.

— А ты?

— Беги не медля! — крикнул Костя, и мать, всхлипнув, скрылась.

Костя подскочил к двери, накинул на нее крюк, вставил ножку стула в дверную ручку, подтащил диван. Сердце колотилось гулко, на лице выступила испарина. Он замер прислушиваясь. Кругом было тихо, и не хотелось верить, что пришла беда.

Он обвел глазами кухню, будто запоминая все, что здесь находилось, и в это время ясно расслышал приглушенные голоса. Он потушил одну свечку и решил: «Выберусь через окно в сад». Отключить питание от рации, выдернуть антенну, сжечь на пламени свечи шифровку было делом двух — трех секунд.

В сенях раздались шаги, и кто-то забарабанил в дверь.

«Успела ли скрыться мама?» — мелькнула тревожная мысль.

Костя схватил радиостанцию, прижал ее к груди и бросился во вторую комнату, к окну, выходившему в сад. Надо было осторожно, без шума открыть ставню, распахнуть окно и выпрыгнуть в куст сирени. А от него три шага до пролома в соседском заборе.

Придерживая одной рукой рацию, Костя потянул ставню на себя. Но тут звякнуло стекло, и перед его лицом мелькнуло острое жало плоского немецкого штыка. Костя едва успел отпрянуть. Штык скрылся и блеснул вторично.

«Окружили!…» — пробежало в сознании.

А в дверь ломились, колотили прикладами. Раздавались требовательные выкрики и грубая брань.

Мысль Кости работала скачками, но вместе с тем так остро, как это может быть лишь в минуты смертельной опасности. Он понимал, но не хотел верить, что настал конец.

— Держись, Костя! — зло крикнул он и с силой ударил рацию об острый угол печки. Осколки разлетелись по всей комнате.

Кругом стоял грохот. Казалось, качается весь белый домик. Барабанили в окна, в двери. Над головой послышался тяжелый топот, посыпалась штукатурка с потолка. Значит, гестаповцы разобрали черепицу и уже проникли на чердак…

Костя стоял посреди комнаты и дрожал, как олень, окруженный со всех сторон волками.

И вдруг неожиданно пришло странное спокойствие. Теперь он знал, как поступить. Он опустился на колени возле буфета, приподнял половицу и извлек из-под нее большую противотанковую гранату, обвязанную промасленной тряпкой. Костя отбросил тряпку, снял предохранитель гранаты и стал ждать. Он слышал, как кто-то бился в дверь всем корпусом и натужно кряхтел. Затрещав, дверь слетела, и в комнату ворвались, разъяренные гестаповцы.

Костя дунул на свечу и бросил гранату. Взрыв потряс весь домик до основания. Сильная взрывная волна вышибла ставни, окна, вздыбила пол, потолок, перевернула мебель…

12

Части Н-ской армии, теперь полностью укомплектованной и заново вооруженной, после многодневных тяжелых боев стали на отдых. Разведотдел армии разместился в небольшой освобожденной от фашистских захватчиков, разоренной и почти безлюдной деревеньке.

Начальнику разведотдела полковнику Бакланову отвели однокомнатную избу, сложенную из крепких сосновых бревен. На стене уже была пришпилена карта. Под нею стоял железный несгораемый ящик с двумя ручками по сторонам. Кроме соснового стола и железного ящика, в избе было полдюжины табуреток и стояла походная раскладная кровать, прижавшаяся к глухой стене. На сером шерстяном одеяле лежали автомат с запасными дисками к нему и две чешуйчатые гранаты «Ф-1», похожие на сосновые шишки. На надувной резиновой подушечке красовалась артиллерийская фуражка с выцветшим околышем.

На столе стояли два полевых телефона, пепельница из консервной банки и солдатский котелок с торчавшей из него деревянной ложкой. Полковник Бакланов, уже немолодой человек с крупными чертами лица, в очках, чем-то напоминавший усталого учителя, сидел за столом над раскрытой папкой и читал ориентировку главного разведывательного управления.

Ориентировка говорила о том, что фашистская Германия, не успев еще залечить тяжелые раны, полученные зимой, доукомплектовывает остатки разбитых частей, формирует новые и гонит их на восток. В район Курска непрерывным потоком движутся воинские эшелоны противника, колонны автомашин, тяжелая артиллерия, новые самоходные пушки. Идет грандиозная перегруппировка войск, подтягиваются резервы, перебазируется авиация стратегического назначения.

Бакланов отвел уставшие глаза от фиолетовых машинописных строчек, снял очки, захлопнул папку и встал. Он был высок, держался прямо. Теперь в нем без ошибки можно было узнать старого кадрового офицера.

Спрятав папку в несгораемый ящик, Бакланов заглянул в котелок. Гречневая каша застыла. Он попробовал взять ее ложкой, но каша поддавалась плохо. Бакланов чиркнул зажигалкой, поднес ее к потухшей папиросе и направился к койке, расстегивая на ходу поясной ремень. В это время кто-то постучал в дверь.

Бакланов застегнул ремень и разрешил войти.

Стремительно вошел начальник отделения капитан Дмитриевский. Молодой, быстрый, он подал полковнику расшифрованную радиограмму и сказал:

— От Чернопятова.

— Садитесь, — сказал Бакланов, прошел за стол и стал читать полученное сообщение.

Вдруг он поднял глаза на Дмитриевского и строго сказал: