Голубой пакет - Георгий Брянцев

— А что? — спросил комендант.

— Куда же девалась машина? — задал вопрос гестаповец. — С машиной им управиться было труднее.

— Они могли угнать машину, — робко высказал свое мнение начальник полиции.

— Нелепость! — воскликнул гестаповец. — Она не могла пройти незамеченной через пункты жандармерии. Мы имеем теперь проверенные данные о всех машинах, шедших в нашем направлении. Машины с курьером среди них нет.

— Что же вы предлагаете? — обратился к нему комендант.

— Искать, — ответил начальник гестапо. — Искать по маршруту ее следования, а не вблизи города…

Вошедший дежурный прервал его и попросил снять телефонную трубку. Гестаповец подошел к телефону.

Звонил его заместитель.

Он доложил:

— Только что видел Филина. Занимательная история. Он получил письмо от небезызвестного Новожилова…

— Командира партизанского отряда? — недоуменно спросил начальник гестапо.

— Совершенно верно.

Все присутствовавшие на совещании замерли и насторожились.

— Дальше! — потребовал начальник гестапо.

— Новожилов хочет прислать к нему свою дочь и просит, чтобы он пристроил ее где-либо в городе на работу, желательно около себя. И советует Филину выдать дочь за свою сестру. Понимаете? Между прочим, эта дочка владеет немецким языком. Филин уверен, что это партизанская разведчица или связная. Он хорошо знает Новожилова и отлично помнит, что у того есть три сына и никогда не было дочери. Я предполагаю, что партизаны замыслили какую-то комбинацию.

— Когда она должна явиться?

— Об этом в письме не сказано, но, очевидно, в ближайшее время.

— Гм… Да… Так… Сейчас я приеду, — проговорил начальник гестапо и положил трубку.

Взгляды всех остановились на нем.

— Что-нибудь новое? — с затаенной надеждой в глазах поинтересовался майор Фаслер.

— Да, новое, — ответил начальник гестапо, — но не имеющее никакого отношения к машине. Простите, но мне надо быть у себя.

Присутствующие переглянулись.

11

От домашних дел Костя освободился в двенадцатом часу ночи. Он успел выкупаться, принес воды из колонки, прополол грядку с луком, поставил подпорки возле расцветающих кустов золотого шара, сбегал к знакомому железнодорожнику и выпросил у него бутылку керосина. Потом он зашифровал телеграмму, спрятал ее и стал ждать своего времени.

Мать уже спала во второй комнате, а может быть, только делала вид, что спит.

Костя прошелся босиком по прохладному полу, вымытому им же, погасил свечку и вышел во двор.

Ночь стояла тихая, теплая. Со станции доносилось пыхтение и гудки маневрового паровоза, свистки сцепщиков и стрелочников, лязг буферов. Костя прошел до калитки и, убедившись, что она заперта, вернулся. Он сел на маленькую скамеечку, сделанную еще отцом, и прислонился спиной к стене дома.

Звезд на небе было такое множество и горели они так ярко, что видны были пышные кусты золотого шара, горшки с фикусами и олеандрами, вынесенные на лето на воздух, скворечня на крыше сарая, береза-двойняшка, растущая в самом углу, у забора…

К сеансу Костя был готов. Он еще ни разу не сорвал ни приема, ни передачи, хотя причин к этому бывало больше чем достаточно.

Как-то весной на станцию прибыл эшелон с вражеской пехотой и простоял двое суток. В саду Головановых ночевал целый взвод, а Косте предстоял прием. И он принял важное сообщение, хотя по двору беспрерывно расхаживал часовой.

А в конце мая у них в доме две недели стоял гитлеровский офицер интендантской службы, занятый отгрузкой леса в Германию. Но и тут Костя ухитрился провести все сеансы. Он забирался на чердак, в погреб, устраивался под открытым небом в саду, укрываясь в специально сделанном окопчике.

А что стоили встречи с Калюжным? От него Костя получал донесения, ему одному вручал ответы.

Условия каждой встречи приходилось заново изобретать, тщательно продумывать, чтобы она не походила на предыдущую и не навлекала на себя подозрений.

Очень сложно было доставлять Калюжному уже расшифрованные телеграммы с заданиями разведотдела или с важной ориентировкой. Их приходилось носить через весь город, прибегая к помощи тайников, условных «почтовых ящиков», где Костя прятал телеграммы и откуда Калюжный или Чернопятов позже их брали.

Как-то, идя с рынка, где он извлек из тайника очередное донесение, Костя попал в облаву. Полиция ловила воров, ограбивших буфет при офицерском клубе. В донесении шла речь о расправе с заместителем бургомистра города и перечислялись подробности этой операции. Едва Костя успел сунуть в рот исписанный листок, как полиция схватила его и стала выворачивать карманы. А однажды случилось еще хуже. С депешей от Калюжного, не успев забежать домой, пришлось идти на работу. А донесение было особо важным: разведотдел фронта извещался о том, что в окрестностях города, в одном из бывших домов отдыха, открыта школа «Абвера» по подготовке диверсионных кадров. Подполье называло фамилии предателей, завербованных в школу.

Только вошел Костя в депо, как начался поголовный обыск. Гестаповцы искали листовки, разбросанные в тот день по городу. Выйти из депо нельзя: у входа стоял эсэсовец Фалькенберг.

Костя нашелся. Подойдя к знакомому слесарю, он попросил у него щепотку самосада и скрутил из телеграммы такую огромную «козью ножку», что слесарь от удивления вытаращил глаза. И никогда в жизни не бравший папиросы в рот, Костя выкурил «козу» до конца.

Часто смерть почти настигала Костю, шла по его пятам или забегала и ждала его впереди. И не раз спасала Костю только случайность.

Но комсомолец Костя ясно сознавал, ради чего он идет на смертельный риск. И как ни трудно было порой, он не сворачивал с избранного пути.

…Время шло медленно. Тишина клонила ко сну. Боясь дремы, Костя встал и тихо вошел в дом. Он закрыл окна внутренними ставнями, зажег в углу за печкой две свечи, потом вновь вышел во двор и вернулся с радиостанцией и батареями.

Разложив все на столике, он неслышно отворил дверь во вторую комнату и вгляделся в полумрак. Мать лежала на кровати одетая, прикрыв глаза рукой.

— Мама! — шепотом позвал Костя.

Она встрепенулась и повернула голову:

— Ты что, сынок?

— Работать надо, мама…

Она знала, что от нее требуется, встала, сунула ноги в домашние туфли, накинула на голову темный платок и вышла во двор, чтобы ходить, прислушиваясь к каждому шороху, до той поры, пока сын не позовет: «Пора спать, мама».