ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

— Хорошо. Согласна. Может, я ошибаюсь. Может, все заварилось из-за романа Уэбберли и Юджинии. Может, письма и компьютер — важные улики, которые мы могли бы использовать для доказательства этой версии. А может, мы просто выдохлись.

Он взглянул на нее, оторвавшись на миг от управления автомобилем.

— Барбара, это не так.

Барбара заметила, что он смотрит на ее руки, и поняла, что заламывает их совершенно в духе беспомощных, несчастных героинь телесериалов.

— Ладно, одну можно.

— Что? — не поняла она.

— Сигарету. Одну можно. С меня причитается. Я потерплю. — Он даже нажал автомобильный прикуриватель и, когда тот выскочил из гнезда, передал его Барбаре со словами: — Закуривайте. В такой ситуации вы вряд ли окажетесь еще раз.

— Да уж, надеюсь, что нет, — проговорила Барбара мрачно.

Он снова бросил на нее взгляд.

— Я имел в виду курение в моем «бентли», Барбара.

— Что? А-а. Я говорила о другом.

Барбара вытащила из кармана сигареты и приложила кончик одной из них к раскаленной спирали прикуривателя. Глубоко затянувшись, она хмуро поблагодарила своего партнера за то, что он хотя бы раз позволил ей предаться дурной привычке. Они медленно пробирались к югу через вечерние пробки. Линли бросил взгляд на часы, нахмурился и передал Барбаре свой мобильный телефон.

— Позвоните Сент-Джеймсу и попросите его приготовить компьютер, чтобы мы его забрали, — сказал он.

Внезапно мобильник в ладони Барбары разразился звоном. Она откинула крышку, и Линли кивнул ей, разрешая принять

звонок.

— Хейверс слушает, — произнесла она.

— Констебль? — Это был старший инспектор Лич, и он скорее рычал, чем говорил. — Где вас носит, черт возьми?

— Мы едем за компьютером Юджинии Дэвис, сэр. — Подняв глаза на Линли, она скорчила гримасу и одними губами произнесла: — Лич.

— К черту компьютер! — сказал Лич. — Немедленно отправляйтесь на Портман-стрит. Между Оксфорд-стрит и Портман-сквер. Сами все поймете, когда приедете на место.

— Портман-стрит? — переспросила Барбара. — Но, сэр, вы же хотели, чтобы…

— Вы слышите так же плохо, как и обращаетесь с уликами?

— Я…

— У нас еще один наезд, — отрезал Лич.

— Что? — не поверила своим ушам Барбара. — Еще один? Кто на этот раз?

— Ричард Дэвис. Однако теперь у нас есть свидетели. И я хочу, чтобы вы с Линли выжали из них все, что можно, пока они не разбежались.

Гидеон

10 ноября

Открытое столкновение — единственный выход. Он лгал мне. Почти три четверти моей жизни мой отец лгал мне. Он лгал не только в том, что говорил, но и в том, о чем молчал. Он двадцать лет молчал, позволяя мне думать, что, когда мать ушла от нас, пострадавшей стороной были мы — он и я. На самом же деле правда состоит в том, что мать ушла от нас, догадавшись, почему Катя убила мою сестру и почему хранила об этом молчание.

11 ноября

Вот как все было, доктор Роуз. На этот раз никаких воспоминаний, если позволите, никаких путешествий во времени. Только факты.

Я позвонил ему. Сказал: «Я знаю, почему умерла Соня. Я знаю, почему Катя отказалась говорить. Ты подлец».

Он ничего не ответил.

Я продолжал: «Я знаю, почему мать ушла от нас. Я знаю, что случилось. Ты понимаешь, о чем я? Скажи что-нибудь, папа. Настало время говорить правду. Я знаю, что случилось».

Я слышал на заднем фоне голос Джил. Она задала ему вопрос, и по ее тону, по ее словам: «Ричард? Господи, Ричард, что там такое?» — я догадался о том, какое впечатление произвели на папу мои слова. Поэтому я не удивился резкости его ответа: «Сейчас приеду. Жди меня там».

Он доехал до дома удивительно быстро. Не знаю, как это у него получилось. Мне показалось, что с окончания нашего телефонного разговора до момента, когда он вошел в дом и решительными шагами поднялся в музыкальную комнату, прошло несколько минут, не больше.

Но за эти несколько минут я увидел их обоих. Я увидел Катю Вольф, которая брала жизнь в свои руки, которая шантажом и угрозами заставила вывезти себя из Восточной Германии и которая не остановилась бы и перед убийством, если бы это было необходимо для достижения поставленной ею цели. И я увидел своего отца, который сделал Катю беременной, очевидно в надежде произвести идеальный образчик для продолжения его рода. Он ведь отличался тем, что избавлялся от женщин, не сумевших родить здоровое потомство. Так он поступил со своей первой женой и, вероятно, планировал сделать то же самое со второй. Но он ошибся, не учтя, с какой скоростью будет действовать Катя, Катя, которая брала жизнь в свои руки и которая не ждала, пока жизнь даст ей желаемое. Из-за этого они ссорились. «Когда ты скажешь ей о нас, Ричард?» «При первом же удобном случае». «Но у нас нет времени! Ты знаешь, мы не можем ждать». «Катя, ты ведешь себя как истеричная дура». А потом моя мать предъявила Кате претензии в связи с беременностью и в связи с неудовлетворительным исполнением обязанностей по уходу за моей сестрой — как раз из-за этой беременности. Настал момент, когда отец мог бы проявить характер, но он не стал защищать Катю, оправдывать ее или открывать же не природу своих отношений с Катей. И тогда Катя вынуждена была взять дело в свои руки. Уставшая от бесконечных спорой с моим отцом и попыток защитить себя, измученная тяжелой беременностью, чувствуя, что ее предали, она не выдержала. И утопила Соню.

Чего она надеялась достичь этим поступком? Возможно, она думала, что освободит моего отца от бремени, которое не позволяло им воссоединиться. Возможно, она рассматривала убийство Сони как заявление о своих правах или чувствах. Возможно, она хотела наказать мою мать, власть которой над моим отцом была столь сильна, что Кате не удавалось сломить ее. Так или иначе, она утопила Соню, а потом стоически молчала, отказываясь говорить о своем преступлении, о краткой жизни моей сестры и о собственных грехах, которые привели ее к убийству.

Но почему? Потому что она хотела спасти человека, которого добила? Или потому что наказывала его за предательство?

Вот что я видел и о чем думал в те недолгие минуты, пока ждал прибытия отца.

«Что за блажь на тебя нашла, Гидеон?» Вот первое, что он сказал, когда вошел в музыкальную комнату. Я, как всегда в последние недели, сидел у окна и боролся с первыми кинжальными ударами боли в моих внутренностях. Они, эти удары, свидетельствовали, что я — испуганный, трусливый мальчишка, который дрожит тем сильнее, чем ближе финальная схватка. Я показал рукой на тетрадь, где содержались все мои записи за эти месяцы, и проклял себя за напряженность в голосе, за то, что говорила эта напряженность обо мне, об отце, о том, чего я страшился.

«Я знаю, что произошло. Я все вспомнил». «Ты хотя бы пытался брать скрипку в руки?» «Ты думал, у меня ничего не получится?» «Гидеон, ты пытался играть?»

«Ты думал, что сможешь притворяться до конца своей жизни?» «Черт возьми! Ты играл? Ты пробовал играть? Ты хотя бы взглянул на инструмент?»

«Ты думал, я буду делать то, что делал всегда?» «Я больше не намерен мириться с этим». Он двинулся, но не к скрипичному футляру, как я ожидал, а к стойке со стереосистемой, на ходу вынимая из кармана пальто новый компакт-диск. «Ты думал, что я сделаю все, что ты мне скажешь, потому что так я поступал всегда, верно? Подбрось ему что-нибудь, что выглядит мало-мальски правдоподобно, и он проглотит все: и крючок, и леску, и грузило».

Он развернулся. «Ты говоришь о том, чего не знаешь. Только взгляни на себя! Посмотри, во что она тебя превратила своей псевдопсихологической заумью! В жалкую мышь, которая шарахается от собственной тени».

«Так все было, да, папа? Так ты поступил? Лгал, изворачивался, предавал…»

«Хватит! — Он срывал с компакт-диска обертку, у него не получалось, и тогда он вцепился в нее зубами, как собака, и выплюнул обрывки целлофана на пол. — Я покажу тебе, как с этим нужно бороться. Так и надо было сделать с самого начала. Настоящий мужчина не прячется от своих страхов, а встает к ним лицом в полный рост. Настоящий мужчина не поджимает хвост и не убегает наутек».

«Это ты сейчас убегаешь».

«Черта с два я убегаю!» Он нажал на кнопку, открывая плеер. Всунул в него диск. Потом нажал клавишу «Play» и крутанул ручку громкости. «А ты слушай, — прошипел он. — Черт возьми, слушай. И веди себя как мужчина».

Он увеличил громкость до такой степени, что, когда музыка заиграла, я не сразу узнал, что это за произведение. Но мое непонимание длилось лишь долю секунды. Он выбрал его, доктор Роуз. То самое трио. «Эрцгерцога». Вот что он выбрал.

Началось Allegro moderato. Оно наполнило собой всю комнату. И, перекрывая звуки музыки, отец кричал: «Слушай! Слушай! Слушай то, что уничтожило тебя, Гидеон! Слушай то, чего ты так страшишься!»

Я зажал уши ладонями. «Я не могу». Но все равно я слышал. Я это слышал. И поверх музыки гремел отцовский голос: «Слушай то, чему ты позволил взять над собой верх! Слушай это простейшее музыкальное произведение, которое пустило под откос всю твою карьеру!»