ОНО - Стивен Кинг

Но пока этот день не пришел, семиклассник, которого, возможно, звали Стрингер Дэдхем, сказал, что он придумал «изменение скорости», подачу, направленную против Белча Хаггинса. Белч принял подачу идеально (она была медленной) и ударил старый мяч Снаффи так сильно, что с него слетела оболочка и пролетела над площадкой, как большая белая моль. А сам мяч продолжал лететь вверх в темное небо, все больше и больше разваливаясь. И Эдди вспомнил, как Стрингер Дэдхем грязно выругался тихим голосом, когда он летел, оставляя след в небе. А шестеро мальчишек по-обезьяньи карабкались на забор, стараясь не выпустить его из виду. Эдди запомнил каркающий смех Тони Трэкера и его крик: «За такие штуки надо гнать со стадиона! Слышите? Надо бы убрать его со стадиона «Янкиз»!»

Питер Гордон нашел мяч недалеко от ручья, где три недели спустя должен был открыться клуб Неудачников. То, что осталось от него, было меньше трех дюймов в диаметре, он был похож на петушиный глаз, и его уже никак нельзя было перевязать веревкой.

Не сговариваясь, мальчишки принесли остатки мяча Тони Трэкеру, который осмотрел его без слов, окруженный молчаливыми игроками. Если наблюдать за ними с какого-то расстояния, то этот кружок мальчишек, стоящих вокруг высокого человека с большим вылезающим из брюк животом, мог показаться каким-то религиозным собранием. Как бы почитанием какого-то святого образа. Белч Хаггинс даже никуда не побежал. Он стоял среди остальных мальчиков, как человек, который точно не знает, где он находится. То, что Тони Трэкер отдал ему в тот день, было по размеру даже меньше, чем теннисный мяч.

Эдди, заблудившийся в этих воспоминаниях, уходил от того места, где был «дом», проходя через насыпь, где стоял подающий, и дальше на лоно природы. Он немного постоял, оглушенный тишиной; затем подошел к забору. Забор был еще более ржавым, чем тогда, и весь зарос каким-то уродливо вьющимся диким виноградом. Глядя через забор, Эдди мог видеть, как резко земля уходила вниз, тоже вся заросшая буйной зеленью.

Барренс походил на джунгли больше, чем когда-либо, и он впервые за много лет подумал, почему такое место вообще называется пустошью, его можно было назвать по-разному, но никак не пустошью. Почему не Диким лесом или Джунглями?

Пустошь. Звучание этого слова было угрожающим, почти зловещим, но оно вызывало в памяти не сплетение кустов и деревьев, борющихся за место под солнцем, а картины песчаных дюн, тянущихся в бесконечность, серые плиты пустыни. Майк когда-то говорил, что они все пустоши, и казалось, это правда. Их семеро, и ни у кого нет детей. Даже сейчас, в дни расцвета и зрелости.

Он смотрел сквозь цепи забора, прислушиваясь к далеким звукам машин на Канзас-стрит и к далекому плеску бегущей внизу воды. Она сверкала в весеннем солнечном свете, как блики стекла. Бамбук все еще рос внизу, болезненно белея, как поганка среди зелени. А еще ниже, в заболоченной земле, окаймляющей Кендускеаг, была предполагаемая трясина.

Я провел самое счастливое время моего детства там, среди этого месива, — подумал он и вздохнул.

Он уже собирался уходить, когда что-то приковало его внимание: цементный цилиндр с тяжелой стальной крышкой наверху. «Пещеры Морлоков», — называл их Бен, смеясь губами, но не глазами. Если вы подойдете к одному из них, то увидите, что он доходит вам до пояса (если вы, конечно, ребенок), и заметите слова «Департамент общественных работ Дерри», выбитые в металлическом полукруге. И вы можете услышать булькающий звук внутри. Как будто там работала какая-то машина.

Пещеры Морлоков.

Это туда мы ходили. В августе. В конце. Мы ходили в одну из «пещер Морлоков» Бена, в канализационную трубу, но спустя некоторое время она перестала быть канализационной трубой. Она стала… стала… чем?

Патрик Хокстеттер упал туда. Беверли видела, как Оно схватило его. Это как-то связано с Генри Бауэрсом, ведь так? И…

Он повернулся и пошел в сторону заброшенного склада, больше не глядя на Барренс; ему не нравились мысли, которые он вызывал. Он хотел домой к Мире. Он не хотел оставаться здесь. Он…

— Лови, парень! — он повернулся на звук голоса и увидел мяч, летящий через забор прямо к нему. Мяч ударился о гравий и подскочил. Эдди поймал его. Он сделал это, не думая, и это было сделано очень красиво, почти элегантно.

Он посмотрел на то, что показалось ему мячом, и все внутри его похолодело и опустилось. Когда-то это было мячом. Сейчас это была смотанная проволока; оболочка мяча была сорвана. И он увидел, что проволока куда-то тянется. Она проходила поверх забора витой паутиной и исчезала в Барренсе.

О, Господи, Господи, опять Оно здесь со мной!..

— Давай сыграем, Эдди, — послышался голос с другой стороны забора, и Эдди с ужасом узнал голос Белча Хаггинса, которого убили в туннеле под Дерри в августе 1958 года. А сейчас здесь был Белч собственной персоной, пытающийся перелезть через забор. На нем была полосатая униформа бейсбольной команды Нью-йоркских «Янкиз», разрисованная осенними листьями на фоне зелени. Это был Белч, но это также был прокаженный, отвратительное существо, восставшее из могилы, где он провел долгие годы. Плоть сего обрюзгшего лица сходила гниющими полосками. Одна глазница была пуста. Что-то шевелилось в его волосах. На одной руке у него была бейсбольная перчатка. Он просунул разлагающиеся пальцы своей правой руки через отверстие в заборе; когда он шевелил ими, слышался ужасающий скрежещущий звук, и Эдди подумал, что он сходит с ума.

— Надо бы убрать его со стадиона «Янкиз», — сказал Белч и усмехнулся. Отвратительная жаба, белая и извивающаяся, выпрыгнула из его рта и упала на землю. — Ты меня слышишь? Надо бы убрать его с этого чертового стадиона! А между прочим, Эдди, ты не хочешь поиграть подающим? Я делаю это за десять центов. Черт, я буду делать это бесплатно.

Лицо Белча изменилось. Желеобразный нос провалился, открывая два ряда красных щелей, которые Эдди видел в своих снах. Его волосы поползли с висков, превращаясь в белую паутину. Гниющая кожа на лбу спала, открывая белую кость, покрытую слизью, как мутные линзы прожектора. Белч исчез, появилось нечто, что стояло под балконом дома № 29 на Нейболт-стрит.

— Бобби подает мне за десять центов, — монотонно напевал он, начиная перелезать через забор. Он оставлял куски плоти на острых проволочных узлах забора. Забор трясло и шатало под его весом. Когда он дотрагивался до листьев дикого винограда, они становились черными. — Он делает это в рабочее время. 15 центов сверхурочно.

Эдди пытался закричать, но только сухой бессмысленный шелест вырвался из его горла. Его легкие свистели, как самые старые в мире мехи. Он посмотрел на мяч в своих руках, и неожиданно кровь начала капать с витой проволоки. Она падала на гравий и исчезала между камешками. Эдди бросил то, что было мячом, и попытался сделать несколько шагов назад; глаза вылезли из орбит, он вытирал руки о рубашку. Прокаженный добрался до верха забора. Эдди видел силуэт его головы на фоне неба — как сушеная тыква с отверстиями на Хэллуин. Язык его свисал фута на четыре; он извивался по забору, как змея выползающая изо рта прокаженного. Одна секунда, другая…