ОНО - Стивен Кинг

Она оперлась о раковину, поймав в зеркале над ванной отражение своего бледного лица с черными глазами, а затем стала ждать появления этого глаза, шепота, смеха, стонов, крови.

Она не помнила, сколько времени она простояла там в ожидании всех этих воспоминаний двадцатисемилетней давности. И только голос миссис Керш заставил ее вернуться:

— Чай, мисс!

Она отпрянула от раковины, нарушив полугипнотическое состояние, и вышла из ванной комнаты. Если в этих трубах и была какая-нибудь магия черная, она либо исчезла сейчас, либо… спала.

— Мне так неудобно…

Миссис Керш посмотрела на нее ясно, немного улыбаясь.

— О, мисс, если бы вы знали, как редко ко мне заходят, даже по вызовам из компаний, вы бы не говорили так. Знаете, одного типа из водопроводной компании, который приходит снимать показания моего счетчика, я скоро совсем закормлю!

Изящные чашечки и блюдечки стояли на круглом кухонном столе — чисто-белые с голубой каемкой по краям. Там же стояла тарелка с маленькими пирожными и печеньем. Кроме сладостей, там был оловянный чайник, испускающий пар и благоухание. Ошеломленная, Бев подумала, что единственное, чего не хватает, так это крохотных сандвичей — «тети-сандвичей», как называла их она — в одно слово. Три основных вида «тети-сандвичей» — со сливочным сырком и маслинами, с кресс-салатом и с яичным салатом.

— Присаживайтесь, — сказала миссис Керш, — присаживайтесь, я налью вам чаю.

— Но я не мисс, — сказала Беверли, показывая кольцо на левой руке. Миссис Керш улыбнулась и махнула рукой. — Я зову всех симпатичных молоденьких девушек «мисс», — сказала она, — так, привычка. Не обижайтесь.

— Нет, ничего, пожалуйста, — сказала Беверли. Но по какой-то причине она вдруг почувствовала неловкость: было что-то в улыбке старухи, что показалось ей немного… что? Неприятно-фальшивым? Но это смешно, не правда ли? — Мне понравилось все, что вы здесь сделали.

— Правда? — спросила миссис Керш и налила ей чаю. Чай выглядел темным и мутным. Беверли не была уверена, стоит ли ей пить его… она даже не была уверена, хочется ли ей вообще оставаться здесь. На дверной табличке над звонком было написано «Марш», — прошептал вдруг внутренний голос, и она испугалась.

Миссис Керш передала чай. «Спасибо», — сказала Беверли. Чай действительно оказался мутным, однако аромат был дивным. Она попробовала. Замечательно. Нечего пугаться тени, — сказала она сама себе.

— Ваш кедровый комод — отличная вещь.

— Антиквариат! — сказала миссис Керш и засмеялась. Беверли заметила, что красота старухи имела один изъян, достаточно обычный в этих северных местах. У нее были очень плохие зубы; крепкие, но плохие. Они были желтыми и два передних находили один на другой. Клыки казались слишком длинными, почти, как у животного.

Они были белыми… когда она подошла к двери, она улыбнулась и ты удивилась про себя, какие они белые.

Вдруг она уже не немного, а по-настоящему испугалась. Ей хотелось — ей было необходимо — оказаться как можно дальше от, этого места.

— Очень старая вещь, — воскликнула миссис Керш и выпила свою чашку одним глотком с каким-то неприятным хлюпающим звуком. Она улыбнулась Беверли, — нет, усмехнулась, — и Беверли увидела, что ее глаза тоже изменились. Уголки глаз тоже стали желтыми, древними, с красными прожилками. Ее волосы стали редеть, они уже были не белыми с желтыми прядями, а неприятно грязно-седыми.

— Очень старая вещица, — миссис Керш перевернула свою пустую чашку, хитро глядя на Беверли своими желтыми глазами. — Приехала со мной с родины. Вы заметили инициалы Р. Г.?

— Да, — ее голос, казалось, доносился откуда-то издалека, а в мыслях было одно: Если она не узнает, что я заметила перемену в ней, возможно, все будет хорошо, если она не увидела, если она не узнает…

— Мой папа, — сказала она, произнося, как «бапа», и Беверли отметила, что ее платье тоже изменилось. Оно стало топорщиться, сделалось черным. Камея превратилась в скальп, с широко разинутыми челюстями, как будто зевающими. — Его звали Роберт Грей, лучше известный, как Боб Грей, а еще лучше, как Пеннивайз Танцующий Клоун. Хотя это было не его имя тоже. Но он по-настоящему любил хорошую шутку, мой бапа. — Она снова рассмеялась, некоторые ее зубы стали такими же черными, как и ее платье. Морщины на лице стали глубже. Ее нежно-розовая кожа превратилась в болезненно желтую. Руки скрючились в когтистые лапы. Она ухмыльнулась:

— Съешь что-нибудь, дорогая, — тон ее голоса поднялся на пол-октавы, но в этом регистре он начал хрипеть и походил на скрип плохо смазанных дверей.

— Нет, спасибо, — Беверли слышала, что ее голос похож на голос маленькой девочки — которой — нужно — уходить. Казалось, она сама не понимает, что говорит.

— Нет? — спросила ведьма и ухмыльнулась. Ее когти заскребли по тарелке, и она стала запихивать в себя все, что лежало на ней, обеими лапами. Ее чудовищные зубы чавкали и грызли, чавкали и грызли, ее длинные черные когти вцепились в конфеты, крошки прилипли к ее подбородку. Ее смердящее дыхание напоминало давно гниющий труп. Ее смех походил на кваканье лягушки. Волосы выпадали. Оскаленный скальп клацал зубами.

— О, мой бапаша любил пошутить. Это все шуточки, мисс, нравится? Это бапаша родил меня, а не бамаша. Он витащил миня из своей задницы! Хи-хи-хи!!!

— Мне нужно идти, — Беверли слышала свой слабый тонкий голос — голос маленькой девочки, которую впервые прижали на вечеринке. Ноги ее ослабли. Она была почти уверена, что вместо чая она пила дерьмо, жидкое дерьмо из канализационных труб под городом. Она уже выпила немного, почти глоток. О, Боже, Боже, Господи, Иисусе Христе, помилуй меня! Пожалуйста, пожалуйста…

Женщина раскачивалась у нее перед глазами, уменьшаясь в размерах, — сейчас это была старая карга с головкой величиной с яблоко, которая сидела перед ней, раскачиваясь взад и вперед, взад и вперед.

— О, мой бапаша и я — это одно целое, — говорила она, — как я, так и он, и, дорогая, если ты умная, беги отсюда, беги откуда пришла, потому что, если ты останешься — это будет хуже смерти. Ни один человек, умерший в Дерри, по-настоящему не умер. Ты знала это прежде, поверь, это так.

Как в замедленной съемке Беверли подтянула ноги, как бы со стороны наблюдая за собой; она видела, как она вытягивает ноги из-под стола и от ведьмы в агонии от ужаса и не веря, ничему не веря, потому что она поняла вдруг, что уютная маленькая столовая — это вымысел. Даже видя ведьму, все еще хихикающую, хитро смотрящую своими древними желтыми глазами в угол комнаты, она видела, что белые чашки сделаны из кожи, содранной с синего замерзшего трупа.