Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

Взяв лыжи в Сокольниках, т. е. при входе в парк, там, где раньше находился «Круг», мы быстро пробегали Сокольнический парк и обычно пили чай в чайной. Чай стоил пять копеек на человека. Подавалась «пара чая». Она состояла из маленького чайника, где был заварен чай, и большого с кипятком; кипятку можно было брать сколько угодно, его немедленно приносили. К этому полагались или две конфетки «монпасье», или два куска сахара. За дополнительный сахар или конфеты нужно было платить отдельно.

Обычно мы брали белый ситный, а иногда раскошеливались и заказывали яичницу с колбасой, которую нам приносили на большой сковороде и которую мы уплетали с большим удовольствием. Насколько я помню, никакой водки наша компания из пяти – шести студентов не употребляла, да, впрочем, в городских чайных и добыть эту водку можно было только по особому заказу и по особой договоренности. Ее тогда приносили в виде кипятка в чайнике, так как установить по цвету, что это была за жидкость – кипяток или водка – с первого взгляда было невозможно.

На западной, вернее, на северо—западной стороне к Москве примыкал громадный Измайловский парк, переходящий в лес по направлению к Кускову. От него осталось теперь только одно название «Терлецкий лес». От чего происходит это название, я не знаю, но в то время это было запущенное и довольно красивое место.

Разница растительного покрова в Лосином острове и в Измайлове была весьма ощутительная. В Лосином острове преобладали громадные строевые сосны, иногда ели; в Измайлове преобладали различного рода вязы, липы и другие высокие, красивые лиственные деревья.

За Таганкой город кончался. Между Крутицкими казармами и Симоновым монастырем лежали обширные капустные поля. Здесь находились также пороховые погреба. Сам монастырь красиво возвышался на… берегу Москвы—реки. От него теперь осталась только половина прежней постройки, хотя архитектурой этого монастыря Москва могла бы гордиться не в меньшей степени, чем гордятся своими замками французы и немцы.

За Симоновым монастырем располагались различного рода картофельные и капустные поля, доходя до Тюфелевой рощи на берегу Москвы—реки. Это, собственно, была уже не Москва, а подгородное место. Громадные пространства заняты были здесь капустой, картофелем, морковью, свеклой, огурцами и прочими огородными растениями. Огородный пояс занимал большие площади и доходил до Чесменки (Текстильщики) и Перервы.

К Симонову монастырю примыкала небольшая роща, также почти уничтоженная. В этой роще находился маленький «Лизин пруд», тот самый пруд, который описан был Карамзиным в его повести «Бедная Лиза». По Карамзину, Лиза утопилась в этом пруду от несчастной любви. Во времена же моего детства утопиться в этом пруду при самом яростном желании… было невозможно. Пруд был мелководный и грязный.

Замоскворечьем город кончался за Садовым кольцом. Дальше тянулись различного рода слободы, селения и луга. Например, у деревни Котлы существовали большие огороды. Зюзино лежало в пяти километрах от города и отделено было от него различного рода полями. Коломенское казалось далеким селом, и от Москвы его отделяло расстояние примерно в пять – семь километров.

На западе Москвы село Фили представляло собою настоящую деревню, где находилась знаменитая церковь конца XVII века, сохранившаяся до нашего времени.

Кунцево, которое я плохо знал в то время, было очаровательным уголком. К нему примыкали те местности, которые описаны Забелиным в его книге «Древний Сетунский стан». Забелиным описана и… Сетунь, небольшая речка, которая текла в красивых берегах. Еще в начале революции берега Сетуни представляли собою очаровательную сельскую местность. Здесь стояли остатки дворянских усадеб. Вдоль реки тянулись заросли черемухи. Она великолепно цвела в весеннее время.

Ближайшие подмосковные дачи располагались не больше, чем в двадцати верстах вокруг Москвы. Десять верст расстояния от столицы уже казались достаточными для того, чтобы жить на даче – на свежем воздухе. Сейчас это кажется каким—то странным анахронизмом. Например, Пушкино в те времена казалось довольно отдаленным местом. Что же касается до Троицкой лавры, современного Загорска, то поездка туда совершалась весьма торжественно, как дальнее путешествие, занимавшее в одну сторону от двух с половиной до трех часов времени при поездке по железной дороге.

Мои родители снимали дачи несколько в стороне от железной дороги, так как отец любил сельское уединение. Кроме того, дачи поблизости от железнодорожных станций стоили дорого. По Ярославской дороге мы жили, например, в таких местах, как село Тайнинское, село Медведково, в двух—трех километрах от Лосиноостровской. Медведково было в те времена очаровательной местностью поблизости от Свиблова. Оба села стояли на Яузе и были окружены вековым лесом.

По Нижегородской железной дороге мы жили сравнительно редко, потому что мать считала местности по этой дороге сырыми, а это она находила своего рода преступлением. Всю свою жизнь мама была уверена, что ее дети могут заболеть туберкулезом, хотя никто из нас туберкулезом никогда не болел. Она отличалась хорошим сложением, высокой грудью, но всю жизнь боялась умереть от болезни легких. И действительно, умерла от катара легких, неизвестно когда и где полученного, хотя никто из детей болезнями легких никогда не страдал.

По Нижегородской дороге, насколько я помню, мы жили в Кучине, где впоследствии были устроены поля орошения. Позже, после смерти матери, жили в Салтыковке, местности тогда очень красивой.

Излюбленной железной дорогой у нас была Курская. Первоначально, когда дети были маленькие, мы жили в Печатниках – деревне, находившейся у станции Люблино по правой стороне, если ехать от Москвы. Теперь, конечно, невозможно узнать Печатники, а раньше там находился громадный пруд, запруженный высокой плотиной. На ней стояла лесопильная мельница – предмет моего восхищения в детские годы.

Печатники представляли собою простую деревню, застроенную крестьянскими избами. Там, впрочем, стояло несколько дач, специально построенных для сдачи в аренду, но не отличавшихся особыми удобствами и красотой.

Главная привлекательность Печатников заключалась в том, что на другой стороне железной дороги находилось имение Люблино. Оно принадлежало купцу Голофтееву, владевшему большим пассажем («рядами») в Москве. На месте этого Голофтеевского пассажа в настоящее время выстроено большое здание «Детского мира».

Люблино в свое время принадлежало Дурасову, который выстроил там своеобразный дом, многократно описанный в различного рода архитектурных изданиях. Этот дом напоминал собою по плану анненский орден (орден Святой Анны, полученный одним из Дурасовых). Здание получилось красивым, но и нелепым по внутреннему расположению.

К голофтеевскому дому примыкали дачи, которые [купец] сдавал в аренду, и парк, переходивший в великолепный сосновый лес. К парку примыкал большой пруд. Этот пруд был только частью серии прудов. Выше Люблина речка была также запружена. Здесь находились дачи Толоковникова, от чего и место называлось Толоконниками; еще выше располагался монастырский пруд, у которого стояли также дачи по его бокам, и еще выше – Кузьминки.

За Люблином лежали поля и леса, тянувшиеся далее по направлению к Николо—Угрешскому монастырю. Монастырь располагался в очаровательной местности, поблизости от Москвы—реки. Здесь были три пруда, расположенные под монастырем и в самом монастыре. К монастырю прилегала прекрасная роща, а за ней находились песчаные дюны. Это был изумительный по красоте ансамбль.

К Николо—Угрешскому монастырю добирались или прямой дорогой через … «дворики» (так назывались два или три постоялых двора, размещавшиеся на большой дороге из Москвы к Николо—Угрешу между Люблином и Кузьминками), а иногда ходили пешком по другой дороге, через деревню Капотню, где стояла деревянная церковь XVII века. Капотня, древнее село, красиво выделялась на высоком холме. На низменных лугах под Капотней уже в годы моей юности были устроены поля орошения, и это, конечно, очень портило местность.

Позже Люблино опустошил страшный ураган 1903 года. Он уничтожил люблинский лес, вырвав с корнем огромные деревья. Я как сейчас помню это печальное зрелище. Впрочем, как мальчишка я весело бегал по поваленным деревьям, забавляясь тем, что по ним можно было бегать, как по каким—то мосткам.

Ураган не пощадил и голофтеевскую усадьбу, а в Перерве… вырваны были только немногие деревья. Поэтому монахи уверяли, что за монастырь заступились святые. Позже, когда Печатники уже совсем превратились в грязную деревню, окруженную только огородами, мы жили в Перерве. Конечно, тот, кто побывал в современной Перерве, никак не поверит, что в ней можно было жить на даче на свежем воздухе, но ведь и Юрий Долгорукий не поверил бы, что на месте старого бора стоит теперь современный Кремль.