Труды по истории Москвы - Михаил Тихомиров

На другой стороне реки, против села Беседы, располагался Николо—Угрешский монастырь, отделенный лугами от села Петровского. Село Петровское с прекрасным парком и великолепным дворцом помещалось почти против Острова. Внизу, под горой, в Петровском возвышалась старинная шатровая церковь XVII века. Большой лес тянулся по высоким холмам вдоль Москвы—реки, вплоть до впадения в нее реки Пахры у Мячкова.

Несколько в сторону, между Николо—Угрешским монастырем и Люберцами, стояло село Котельниково с громадной двухэтажной церковью XVII века.

По Казанской железной дороге мы жили иногда в Косине. В те времена Косино привлекало к себе тремя озерами. Самое большое из них называлось Белым. По своей форме оно представляло как бы огромную тарелку. С одной стороны к Белому озеру примыкали дачи, а на стороне, ближайшей к станции Косино, стояла красивая церковь XIX века, окруженная оградой. Внутри ее стояла и другая церковь XVII века. Однако ввиду отсутствия леса в нашей стране, эта церковь, крохотная по своим размерам, теперь использована для сарая, а часть ее уничтожена.

Второе озеро среди болота называлось Черным. В те времена к нему также примыкали дачи. Там стояли купальни, к которым можно было ходить по мосткам.

В те годы я был еще маленьким мальчиком, и Белое озеро казалось мне громадным, а Черное таинственным и мрачным.

Третье озеро называлось Святым. Оно находилось также в болоте, среди высокого строевого леса. Теперь от этого леса ничего не осталось. Печально и пусто сверкает только торфяное озеро, хотя остались еще следы мостков, которые когда—то были сделаны по направлению к купальням. Они стояли на Святом озере. Это были мужские и женские купальни. На мостках между купальнями, насколько я помню, стояли крест и часовня. Туда шли многие богомольцы, чтобы окунуться в холодной воде Святого озера.

Иногда при входе на мостки стояли слепые и пели духовные стихи. Как сейчас помню, там я слышал стихи о Золотой горе, вместо которой нищие просили дать им возможность петь, потому что отнимут эту гору богатые люди. Слепые пели и об Алексее, Божьем человеке. Вокруг озера сложились таинственные рассказы. Уверяли, что озеро бездонное или имеет несколько доньев и т. д.

По Белорусской дороге, тогда называвшейся Александровской, мы никогда не жили, так как она находилась далеко на отлете от службы моего отца. По Николаевской дороге мы тоже никогда не жили, как и по Савеловской, потому что их вокзалы находились очень далеко от отцовской конторы, а в те времена разъезжать на конках представляло собой дело довольно затруднительное.

Переезды на дачу и с дачи в Москву представляли собой явление очень своеобразное, описанное в рассказах Лейкина и Чехова. Такой переезд совершался весною. Закончив расчеты с квартирными хозяевами, маломощные люди переселялись на дачу, тем самым сберегая квартирную плату за четыре месяца, что считалось выгодным, так как в целом очищалось примерно больше ста рублей, не говоря уже о том, что оставленную квартиру нужно было сторожить.

Для переезда заказывались так называемые полки. Это были особого рода телеги на четырех колесах, с широкой и ровной поверхностью, отчего полки были вместительными. Сверху вещи покрывались брезентом, который тщательно обвязывался веревками – для них устроены были особые крючья. Для перевозки нашей мебели обычно брали четыре таких полка. На каждом из них впереди восседал извозчик. Полок запрягался ломовой лошадью.

За несколько дней до переезда все вещи укладывались в сундуки или связывались в узлы. Надо было спрятать всю посуду, все мелкие вещи. Рано, …часов в шесть утра, подъезжали полки и появлялись ражие мужики, практически осматривавшие мебель. Посоветовавшись о том, куда и как поместить крупные вещи, они начинали выносить сперва самые большие предметы: шкафы, сундуки и пр. С большим кряхтеньем выносилась тяжелая мебель, например, невероятно длинный шкаф, служивший одновременно и комодом, и платяным шкафом.

Особое восхищение извозчиков вызывал всегда сундук, набитый книгами. Сверху он был украшен блестящей светлой жестью и имел солидный висячий замок. Сундук отличался тяжестью невероятной, и четыре ражих мужика поднимали его с большим трудом. При этом ни один возчик не верил в то, что в сундуке хранятся книги. Покачивая головой, они обычно говорили: «Да, видно, хозяин здесь деньги держит». Этим, по их мнению, и объяснялось то, что сундук отличался невероятной тяжестью.

После хлопот с укладкой вещей, особенно аквариума, у которого после таких переездок обычно выламывались стекла, выносились более мелкие вещи, укладывались стулья, матрасы и т. д. Наконец, все вещи на возах покрывались брезентом и закручивались сверху веревками.

Обычно при такого рода переездах помощь оказывал дворник, провожавший жильцов на дачу. Впрочем, помощь его была довольно оригинальной. В то время как возчики кряхтели под тяжестью какого—нибудь сундука, дворник вертелся рядом с ними и, поддерживая сундук мизинцем или левой ладошкой, всячески поучал, как надо нести вещи: «Да вы не туда. Да вы не сюда. Да вы поверните налево. Да вы выше, выше» и т. д. Так командовал дворник, после чего в уже опустевшей квартире он подходил к отцу и просил «на чаек» за усердную работу. Впоследствии в жизни я видел много подобных «дворников от науки», которые учили, как надо и как нужно писать, получая за свое усердие премии и поощрения.

С возами отправлялась кухарка и обязательно кто—нибудь из мальчиков. Менялись мальчики, естественно, в зависимости от возраста: вначале ездил старший брат, потом два других, потом ездил и я, наконец, Борис. Такая поездка считалась своего рода удовольствием. Возы ехали несколько часов. В дороге возчики обязательно в чайной пили чай. Если ехали по Курскому шоссе, то пили чай… у платформы Чесменка (теперь – Текстильщики). Чесменка называлась так в честь Орлова—Чесменского, которому принадлежал раньше дом и парк с прудом. К Чесменке подходило громадное подмосковное болото, носившее аппетитное название Сукино болото.

Обычным спутником таких путешествий была кошка, хранительница домашнего очага. У нас кошки, как и в других московских домах, почитались чрезвычайно. Родоначальницей наших кошек была красивая, дымчатая Кисуля Ивановна, которая привязалась к матери где—то на помойке. Почиталась она чрезвычайно и называлась исключительно по имени и отчеству… Впрочем, почитание кошек у нас было весьма своеобразное. Так, старший брат любил иногда носить кошек в сопровождении младших братьев на подносе, говоря, что это не кошка, а обезьяний бог Гануман. Впрочем, богу такое почитание не очень нравилось, и он предпочитал вскочить на какой—нибудь шкаф и там спрятаться от поклонников. Молитвенное воззвание «о, великий, премудрый Гануман» выводило божество из себя, и оно мгновенно вылетало из комнаты, удирая от поклонения.

Иногда кошки, которых обычно возили в корзине, завязанной какой—нибудь тряпкой или платком, во время поездки на возах вылезали на свет Божий и мчались по дороге. Тогда за ними устраивалась погоня. Кошку призывали различного рода ласковыми именами, а, поймав, предательски сажали опять в корзину.

Разгрузка… на новом месте проходила обычно вечером, после чего подсчитывались перебитые вещи. Получив «на чай», а иногда и поторговавшись насчет «чая», возчики торжественно уезжали обратно, а мы оставались до осени на даче.

Впоследствии, когда отец стал побогаче, а старшие братья сделались самостоятельными людьми, мы уже не производили таких сложных переездов, а ездили на дачу только с частью предметов.

Дачных воспоминаний у меня осталось немного или, вернее, очень много, но о них не стоит рассказывать. Одно из них запомнилось навсегда, несмотря на малозначительность этого случая. О нем стоит сказать несколько слов для того, чтобы показать, какое значение для малолетних имеет даже ничтожный случай.

Однажды в Перерве я прокатился на карусели и с большим вниманием продолжал стоять, глядя на вертящиеся кареты, и не имея больше пяти копеек для вторичного путешествия. Вдруг ко мне подошел человек в шляпе (мне было тогда семь лет) и сказал: «Малыш, что стоишь» Я тебя покатаю». Махнув рукою хозяину карусели, он добавил: «Катай его, сколько он захочет». Тут меня посадили на карусельную лошадь, и я бесплатно объехал кругом. Карусельщики тщательно подсовывали мне грушу, в которую было воткнуто кольцо. По тогдашнему времени тот, кто вытащил кольцо из груши, получал право еще раз бесплатно прокатиться на карусели. Но я был еще так мал, что после сделанной поездки предпочел слезть, хотя воспоминание об этом бесплатном путешествии осталось на всю жизнь.

Другой случай был связан с баловством. Мы жили в Печатниках и, по обыкновению, там воспитывали поросенка. Поросенок попался хороший, но жирел очень плохо, о чем мама сетовала, так как приближался август месяц – надо было переезжать в Москву и резать поросенка. Увы, мама не знала о том, что поросенок имел каждый день хороший моцион. Я в отсутствие матери приходил на крытый двор, где помещался поросенок, брал деревянные чурки и швырял их в поросенка, гонял его во дворе из конца в конец. Конечно, в это время я воображал себя знаменитым охотником…