Джокер Сталина - Борис Орлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потом он подумал о том, что, наверное, стоило бы попросить людей и в Особом отделе ЦК. Говорят, что этот отдел очень маленький и подчиняется напрямую товарищу Сталину, но все-таки человек двадцать-тридцать они найдут… наверное. Ну хотя бы полтора десятка, чтобы на основные направления послать… Вот жаль только, что до сих пор никто не знает, кто возглавляет этот отдел. С начальником бы поговорить – было бы дело… А так только и известно, что Санька Белов в этом отделе все время пропадает…
Ворошилов уже не слушал, что докладывают Киров, Малышев, Гинзбург и новый нарком авиапрома Григорович[66], он пытался сообразить: как бы ему поговорить с Беловым так, чтобы тот доказал начальнику этого самого Особого отдела необходимость выделить людей в действующую армию? Что бы такого этому юному диверсанту пообещать? Как бы это ему растолковать поделикатнее?..
Надмит в который раз заставлял Александра медитировать, но ничего не изменялось: Белов просто кипел от ярости и ненависти. Ярость была направлена на бестолковое руководство Красными Армиями СССР, Германии и Италии, а вот ненависть – на него самого. Каким дебилом, каким имбецилом надо быть, чтобы не суметь объяснить этим сиротам-недоумкам, что война в первую очередь – нормальное снабжение, обеспечение, разведка и связь?!! Почему он не нашел нужных слов растолковать, что времена лихих атак по герою Алексея Толстого: «Пулеметы, не пулеметы, – “даешь, сукин сын, позицию!” – и рубать»[67] – давно и безвозвратно ушли?!! Ну как так вышло, что немцы – умные и толковые немцы, чуть ли не первые создатели тактики применения штурмовых групп специального назначения – теперь словно завороженные повторяют следом за отечественными командирами тупую мантру: «Классовое сознание – основа основ современной войны»?!! Кретины, мать их за ногу об угол в перехлест в мертвый глаз! Много им их классовое сознание помогало во время их гражданской заварухи? И снова здрасьте: перед атакой выкатывают на позиции радиоустановки и начинают вещать: «Братья-поляки! Гоните офицеров – буржуев и помещиков! Мы несем вам свободу!» Интересно: почему нет сообщений хотя бы об одном случае, когда бы поляки послушались этой агитации?..
Боевые действия продолжались по всем фронтам. Попытку польских частей прорваться в Прибалтику легко парировали войска Белорусского фронта, а две армии вновь созданного Прибалтийского фронта немедленно заняли территорию бывших Прибалтийских губерний Российской империи, дабы не допустить новых эксцессов. Занятие Прибалтики прошло практически бескровно. Сопротивление Красной Армии оказали только гарнизоны Ревеля и Двинска, которые туземцы зачем-то переименовали в малопонятный «Таллин» и труднопроизносимый «Даугавпилс». Да с острова Даго, получившего в так называемой «Эстонии» совсем уж невыговариваемое название «Хийумаа», по кораблям Объединенного Балтийского флота пару часов вела огонь шестидюймовая береговая батарея, пока ее окончательно не засыпали бомбами самолеты Краснознаменного Балтийского флота и не закидали до умопомрачения своими тяжелыми снарядами «Роте Шлезен», «Роте Шлезвиг-Гольштейн» и «Марат».
Но первые успехи только лишь вскружили голову. Не так уж сложно придавить лимитрофы, у которых вся армия – тысяча велосипедистов, а весь флот – полкорабля в порту. Куда сложнее оказалось навести в Прибалтике хоть какое-то подобие порядка. И если в Латвии, за которую по договоренности отвечали немцы, новым законам подчинились достаточно быстро – а попробуй не подчинись, если бойцы ротфронтовских дивизий расстреливают с удивительной легкостью и вешают с поистине поразительной непосредственностью! – то в Эстляндских районах Прибалтийского края гуманизм РККА и НКВД вышел боком. То тут, то там ночами гремели выстрелы, а на отдаленные хутора представителям новой власти не рекомендовалось соваться даже днем без солидной охраны.
Вот уже десятый день, как Белов находился в Германии. Ирма Тельман, к его глубочайшему облегчению, окончательно переключилась на Василия, очередных кандидаток от Муссолини-старшего с успехом отсек Муссолини-младший, и теперь Сашка, предоставленный почти самому себе, прогуливался по берлинским предместьям: патриархальному лесу Груневальд и по берегам озер Хафель и Гросер-Ванзе. Хотя сказать, что он путешествовал в одиночку, не получалось: везде и всюду с ним была Светлана. Тату. Сестренка. Во всяком случае, Белов искренне рассчитывал, что мелкая считает его именно братом и больше никем иным…
– Саша, а ты есть не хочешь? – спросила Светлана Сталина, прерывая его размышления.
– Проголодалась? – он заботливо наклонился к девочке. И, увидев ее утвердительный кивок, сказал: – Сейчас. Найдем, где перекусить можно.
Искать долго не пришлось, и минут через десять они уже сидели, греясь в лучах яркого августовского солнца во дворике небольшой забегаловки – чего-то среднего между чайной, закусочной и маленькой пивной. Света с аппетитом уплетала жареные сосиски, а Александр, решивший ограничиться одним пирожком «Рунца»[68], уже прикончил немудреное угощение и теперь сидел, попивая сидр – совсем молодой и почти безалкогольный.
Рядом за столом расположились, беспечно галдя, немецкие пионеры, наслаждались воскресным днем рабочие и их семьи, а чуть в стороне молодой парень в форме группенфюрера[69] ротфронтовца, яростно сверкая глазами, обещал прильнувшей к нему белокурой медхен[70] быстро разбить польских буржуев и вернуться домой с победой.
Сашка скользил по ним взглядом и вдруг ощутил какую-то странную душевную теплоту. Вот те, кто в другой реальности были страшными, невероятными врагами – такими врагами, которых и представить себе было сложно, а сейчас – сейчас друзья. Хорошие и верные друзья, чем-то похожие на гэдээровцев, которых он когда-то очень давно в будущем встречал в «Артеке» и в студенческом общежитии. Только, кажется, еще лучше: как ни крути, а теперь между ними не лежит эта пропасть коричневой чумы нацизма, и нет причин вспоминать: кто, с кем, кого и за что…
Он допил сидр и повернулся к Светлане:
– Ну что? По мороженому?
– Ага! – девочка расцвела и вдруг, с силой ухватив его за руку, крепко-крепко прижалась к нему. – Сашка, ты – такой… Такой!.. Всегда мой будешь! Вот! Ведь правда?!
И она рванула его, пытаясь развернуть к себе и заглянуть в глаза.
Александр не успел ответить. Рядом из-за стола пионеров грянула задорная песня. Ребята хором распевали про юного барабанщика из отрядов «Спартака», взрослые с улыбками оборачивались на них, а ротфронтовец, у которого Сашка разглядел значок дивизии «Спартак», даже начал выбивать пальцами по столешнице ритм.
– Хорошо поют, – проговорил Белов, внутренне радуясь возможности соскочить с неудобной для него темы. – Душевно…
– Хорошо, – согласилась Светлана, прислушиваясь к словам.
За два года пусть и не постоянного, но довольно частого общения с Сашей, она очень прилично выучила немецкий язык и теперь понимала слова песни почти без перевода. Она даже попробовала подпевать, но потом раздумала: очень уж слаженным был хор немецких пионеров.
А Сашка, глядя на распевающих ребят, вдруг вспомнил знаменитую сцену из фильма «Кабаре»: такой же тихий летний день, мальчишка в форме Гитлерюгенда поет сладким тенорком простенькую песенку, и все посетители вдруг вскакивают и в едином порыве подхватывают ее. Как же там было?..
Ленивое солнце не слепит глаза,В лесах – щебетанье птах,И скоро над нами пройдет грозаВедь завтра – в моих руках![71]
– …Саша, Саша, ну ты чего?! – Светлана трясла задумавшегося Белова за рукав. – Опять о чем-то задумался, да? А мороженое?
Он очнулся от своих мыслей и подозвал подавальщицу – дебелую тетку в кружевной наколке. Та выслушала новый заказ, уточнила, какое мороженое предпочитают молодые люди, и величественно, точно линкор, удалилась, преисполненная собственного достоинства.
Светлана принялась что-то рассказывать Сашке: кажется, делилась сведениями о бурно развивавшемся романе Ирмы и Красного, но он почти не слушал. У него вдруг возникло непреодолимое желание попробовать повторить сцену из фильма, вернее воссоздать ее. Ведь теперь будет все по-другому, верно?..
Он достал из кармана френча блокнот и быстро написал текст песни. Всего-то четыре куплета – ерунда. Вырвал листок и протянул его Светлане. Та быстро пробежала текст, затем подняла восхищенные глаза:
– Это – мне?..
– Да, – Белов еле заметно улыбнулся, – все слова поняла?
Песня была на английском, но в той, другой жизни ему не раз встречались переводы и на русский, и на немецкий языки. Вот немецким переводом он и воспользовался…