Воспламенение - Сьюзен Коллинз

Это путь к озеру, несомненно. Если Гейл вообще решит пойти за мной, он будет вынужден потратить очень много сил, которые могли бы пойти на охоту. Его отсутствие на обеде мэра, несмотря на то, что вся его семья была там, особо бросалось в глаза. Хейзелл сказала, что он остался дома больной, но это было, очевидно, ложью. Я также не смогла найти его на Празднике Урожая. Вик сказал, что его нет, потому что он охотится. Это, вероятно, было правдой.

Спустя несколько часов я дохожу до дома, стоящего около озера. Возможно, «дом» — это громко сказано. Это всего лишь одна комната. Приблизительно двенадцать квадратных футов.[11] Мой отец считал, что давным-давно тут было много зданий (здесь до сих пор можно увидеть некоторые части фундамента), и люди ездили сюда на отдых: играть и ловить рыбу в озере. Этот дом пережил другие, потому что он сделан из бетона. Пол, крыша, потолок. Только в одном из четырех окон осталось стекло: потрескавшееся и пожелтевшее от времени. Здесь нет никакого водопровода и электричества, но камин все еще работает, а в углу лежит охапка дров, которые мы с отцом собрали несколько лет назад. Я развожу небольшой огонь, рассчитывая, что туман скроет, выдающий меня дым. Пока огонь разгорается, я расчищаю снег, налетевший из окон без стекол, пользуясь веником, который отец сделал для меня, когда мне было примерно восемь и я играла здесь в «дом»..[12] А затем я сажусь на бетон рядом с крошечным очажком и, греясь, жду Гейла.

Проходит на удивление мало времени, прежде чем он появляется. С луком на плече, мертвая дикая индейка, которую он, должно быть, встретил по пути, весит у него на поясе. Он стоит в дверном проеме, как будто раздумывая, заходить или нет. Он держит нераскрытую суму с едой и флягой и перчатки Цинны. Он не будет принимать подарки, потому что злится на меня. Я совершенно точно знаю, что он чувствует. Разве не точно так же я поступала со своей матерью?

Я смотрю в его глаза. Его характер не может скрыть под маской боль от чувства предательства, которое он испытывает из-за моей помолвки с Питом. Наша встреча сегодня — последний шанс для меня не потерять Гейла навсегда. Я могла бы потратить часы на попытки объяснить, и даже потом он, возможно, откажется от меня. Вместо этого я начинаю с главного в моей защите.

— Президент Сноу лично угрожал убить тебя, — говорю я.

Гейл слегка приподнимает брови, но на его лице, на самом деле, нет никакого страха или удивления.

— Кого-нибудь еще?

— Ну, вообще-то он не давал мне копию списка. Но могу предположить, что он включает в себя обе наши семьи, — говорю я.

Этого хватает, чтобы он подошел к огню. Он садится перед очагом и начинает греться.

— Если не что?

— Если ничего теперь, — говорю. Очевидно, это требует несколько большего количества объяснений, но я понятия не имею, с чего и каким образом начать. Так что, я просто сижу и уныло смотрю в огонь.

После минуты такого времяпрепровождения Гейл нарушает тишину:

— Ладно, спасибо за предупреждение.

Я поворачиваюсь к нему, собираясь удержать, но попадаю в ловушку его глаз. Я ненавижу себя за то, что улыбаюсь. Это не веселый момент, но я, полагаю, никто не может осудить меня за это. Все равно мы все будем уничтожены.

— У меня действительно есть план, ты же знаешь.

— О да, держу пари, что просто потрясающий, — говорит он, бросая перчатки мне на колени. — Вот. Мне не нужны старые перчатки твоего жениха.

— Он не мой жених. Это всего лишь часть игры. И это не его перчатки, а Цинны.

— Тогда верни их. — Он надевает перчатки, сгибает пальцы. — По крайней мере, я умру в комфорте.

— Оптимистично. Конечно, ты не знаешь ничего из того, что произошло, — говорю я.

— Ну, так приступай, — произносит он.

Я решаю начать с вечера, когда мы с Питом были коронованы как победители Голодных Игр, и Хеймитч предупредил меня насчет гнева Капитолия. Я рассказываю ему о беспокойстве, которое преследовало меня даже, когда я вернулась домой, о президенте Сноу в моем доме, убийстве в Одиннадцатом Дистрикте, о напряжении в толпах, о последнем отчаянном усилии — помолвке, о президентском знаке, говорящем о том, что всего этого было недостаточно, что мне придется заплатить.

Гейл ни разу не перебил меня. Пока я рассказываю, он убирает перчатки в карман и превращает еду из сумки в обед для нас. Режет хлеб и сыр, убирает сердцевину из яблок, отправляет каштаны в огонь, чтобы те поджарились. Я смотрю на его красивые руки, умелые пальцы. Покрытые шрамами, такими же, какие были у меня, пока Капитолий не стер их все с моего тела, но сильные и ловкие. Руки, которые орудуют на угольных шахтах, очень точно устанавливают самые сложные ловушки. Руки, которым я доверяю.

Я делаю паузу, чтобы глотнуть чая из фляги, прежде чем рассказать ему о своем возвращении домой.

— Да уж, наломала ты дров, — говорит он.

— Я еще не закончила, — отвечаю ему я.

— На сегодня я услышал достаточно. Давай уже переходить к этому твоему плану, — говорит он.

Я делаю глубокий вдох.

— Мы сбежим.

— Что? — спрашивает он. Я действительно застала его врасплох.

— Мы идем в лес и сбегаем в него, — говорю я. Выражение его лица невозможно понять. Он начнет смеяться надо мной, отвергая это как глупость? Я собираюсь спорить, подготавливая аргументы. — Ты же сам говорил, что считаешь, что мы смогли бы это сделать! В то утро Жатвы. Ты сказал…

Он подходит ко мне, и я чувствую, как меня отрывают от земли. Комната начинает кружиться, и мне приходится обхватить руками Гейла за шею, чтобы удержаться. Он счастливо смеется.

— Эй! — протестую я, но тоже смеюсь.

Гейл ставит меня на землю, но не позволяет отпустить его.

— Хорошо, давай сбежим, — говорит он.

— Серьезно? Ты не считаешь это безумием? Ты пойдешь со мной? — Некоторая часть груза моих проблем теперь переходит на плечи Гейла.

— Я считаю это безумием. Но я все равно пойду с тобой. — Он согласен с этим. И не просто согласен, а рад этому. — Мы можем сделать это. Я знаю, что можем. Давай сделаем это прямо сейчас и никогда не вернемся.

— Ты уверен? — спрашиваю я. — Потому что это все довольно сложно… С детьми и со всеми. Мне не хотелось бы пройти пять миль в лес, когда ты….[13]

— Я уверен. Я совершенно, абсолютно, на сто процентов уверен. — Он наклоняется, чтобы прикоснуться своим лбом к моему, и притягивает меня ближе. Его кожа, все его существо, излучает тепло от того, что мы так близко к огню, и я закрываю свои глаза, впитывая его теплоту. Я вдыхаю запах его мокрой от снега кожи, и дыма, и яблок, запах всех зимних дней, которые мы делили до Игр. Я не пытаюсь отстраниться. В конце концов, почему я должна? Его голос снижается до шепота:

— Я люблю тебя.

Именно поэтому.

Я всегда не могла понять, когда приходят такие вещи. Они случаются слишком быстро. В одну секунду ты предлагаешь план спасения, а в следующую… тебе приходится иметь дело с чем-то вроде этого. Я выдаю, должно быть, самый худший из всех вариантов ответа:

— Я знаю.

Это звучит ужасно. Как я полагаю, он не может не любить меня, но я не чувствую ничего подобного в ответ. Гейл начинает отстраняться, но я удерживаю его.

— Я знаю! И ты… Ты знаешь, что значишь для меня. — Этого недостаточно. Он отцепляет мои руки. — Гейл, я не могу думать ни о чем другом сейчас. Все, о чем я думаю, каждый день, каждую минуту, с тех пор, как они вытянули имя Прим на Жатве, это то, как мне страшно. И, кажется, не остается места ни для чего, кроме этого. Если бы мы могли оказаться где-то в безопасности, возможно, это изменилось бы. Я не знаю.

Я могу видеть, как он проглатывает свое разочарование.

— Значит, мы пойдем и найдем его. — Он возвращается к очагу, где начинают подгорать каштаны. Он переворачивает их на огне. — Придется долго убеждать мою маму.

Полагаю, он в любом случае по-прежнему собирается идти. Но счастье исчезло, оставив вместо себя такое знакомое напряжение.

— Мою тоже. Мне просто нужно заставить ее понять причину. На это потребуется много времени. Убедиться, что она осознает, что у нас нет другого выхода.

— Она поймет. Я много наблюдал за ней и Прим во время Игр. Она не скажет тебе нет, — говорит Гейл.

— Надеюсь. — Температура в доме, кажется, упала на двадцать градусов за какие-то секунды. — Вот Хеймитч будет реальной проблемой.

— Хеймитч? — Гейл отвлекается от каштанов. — Ты же не позовешь его с нами?

— Я должна, Гейл. Я не могу оставить его и Пита, потому что их… — Он пронзает меня сердитым взглядом. — Что?

— Прости, но я не знал, насколько большой будет наша компания, — огрызается он.

— Потому что их замучают до смерти, пытаясь узнать, где я, — говорю я.

— А что насчет семьи Пита? Они никогда не пойдут. На самом деле они, вероятно, не смогут дождаться, чтобы донести на нас. Мне кажется, он достаточно умен, чтобы понимать это. Что, если он решится остаться? — спрашивает Гейл.