Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89» - Вадим Ярмолинец

– Митя, налейте мне тоже, если не сложно.

Я исправно выполнил просьбу.

– Не страшно, что я вас Митей называю? – спросила она. – Такое имя милое, старомодное. Дмитрий мне кажется официальным.

– Совершенно не страшно.

Мы чокнулись и выпили. Вместо закуски она на секунду приложила изящный нос к черному кожаному ремешку золотых часиков и коротко, едва заметно, потянула воздух. Типа закусила. Я бы с удовольствием тоже понюхал ее запястье, но довольствовался огурчиком, который теперь показался мне теплым и вялым. Осетрину есть не хотелось. Точнее говоря, было страшно.

Музыка тем временем сменилась на почти человеческую. Это был Supermax, который воспринимался лучше Макаревича, невзирая на десятилетнюю давность.

I’m a love machine it town

The best you can get

Fifty miles around!

– Ты чего, лопать сюда пришел?!

Подошедшая к столу Татьяна взяла меня за руку и потащила к танцующим. Оказавшись среди них, я отпрыгал подальше от взгляда хозяйки дачи и, пристроившись в тылу пестрого хореографического коллектива, отдался, как говорится, ритму. Все мое танцевальное мастерство сводится к тому, что я часто и высоко подпрыгиваю, стараясь по возможности попадать в ритм и иногда вращаясь в воздухе наподобие дервиша. Рукам я даю полную свободу и мышцам лица тоже, из-за чего человек, незнакомый с моей исполнительской техникой, может заподозрить меня в идиотии. Но предусмотрительно принятые на грудь сто грамм позволяют мне не обижаться на критиков. Главное, следить, чтобы в танце я держался подальше от мебели, бытовой техники, ваз и других хрупких предметов интерьера. На этот раз, как, впрочем, и обычно, я пил и потом танцевал легко и с удовольствием, ощущая благодаря водке и музыке ту свободу, в которой мой организм так нуждался в последние недели.

И так я пропрыгал всю песню про Love Machine in Town, а затем стал прыгать под песню про наркомана, в смысле растамана, Камилло, курящего косяк на своей Ямайке. По ходу дела я наблюдал за другими танцующими. Среди них было штуки три парня. Один сразу привлекал внимание интенсивным загаром и такой короткой стрижкой, словно он только что вышел из парикмахерской. Он был в ослепительно белой рубашке с подкатанными рукавами, очень облегающих голубых левисах и желтых остроносых туфлях из сертификатного. Он все время держался возле фигуристой девушки, которая танцевала босиком, на цыпочках, очень плавно и сдержанно двигая узкими бедрами и держа руки высоко поднятыми, что помогало ей демонстрировать изумительную грудь с проступающими из-под красной майки ее остриями. На майке было написано блестками I’m all your’s. В мягкий дачный воздух Малороссии пер танком грубый немецкий голос:

Rastaman Camillo

Life make him feel low.

So he sits, and he starts to smoke

Says that life is not a joke.

Ого-го-ого-го!

Ай-яй, ай-яй!

Глаза у нее были закрыты сиреневыми веками с блестками. Парень в белой рубашке, широко расставив ноги и полуприсев, двигал широкими плечами, словно хотел принять бедра танцовщицы в свои объятия. Я бы тоже принял их в свои объятия. Тем более она, судя по надписи, не возражала бы. Бог мой, сколько я хотел принять народу в свои объятия, даже подумать страшно!

Насмотревшись на замечательную грудь, я вернулся к столу, за которым теперь сидели Наташа и небольшая блондинка в военной рубашке из очень тонкого хлопка. Она была, кажется, соученицей Наташиной сестры. Загорелый тоже подсел к столу, устроившись рядом с Ниной Ефремовной. Сделал он это довольно уверенно, и я еще подумал, что он, наверное, по отчеству ее не зовет. В отвороте белой ткани видна была увесистая золотая цепь.

Напротив девушек сидел Михаил Михайлович.

– Нет, я этого не понимаю, как ты, советский человек, – он обращался к блондиночке, – можешь носить рубашку с американскими флагами?

– А что тут плохого, Михал Михайлович?

– Как что?! Американцы – наши враги!

– Чего это они наши враги? – блондиночка пожимала плечами. – Мы же с ними не воюем. Мой папа в Америку плавал. Судно их в Нью-Йорке стояло. И другие наши заходят. Круизы там делают по Карибскому морю. А эту рубашку он, кстати, в Турции купил. Она и не американская вовсе. И она вообще не настоящая военная.

– Да какая разница, где он ее купил?! – кипятился Михаил Михайлович. – Если на ней написано ю-са арми?

– Так сейчас модно, Михал Михайлыч, – под его натиском девушка порозовела. – Вон полная толкучка таких рубашек. Полгорода в них ходит. Это модно.

– Модно! Вот то-то и оно! – Михаил Михайлович сменил возмущение в голосе на тон доброго наставника. – Ты что думаешь, мода вот так вот ниоткуда берется? Ее разрабатывают. Для таких вот как ты, молодых и наивных. И направляют в нужном направлении.

Интересно, подумал я, это он под газом или искренне в роль вошел? Танина маман, словно не вникая в суть разговора, коснулась кончиками пальцев военной ткани, заметив негромко, но с одобрением:

– Материал – просто воздушный.

– Ну, так пусть наши тоже заведут таких людей и пусть создают что-то модное! Кто же против? – блондиночка бросила благодарный взгляд на хозяйку дачи. – А так выходит, сами не можем, а чужое не разрешаем. Просто противно!

– У меня один приятель сейчас из рейса пришел из Италии, – подключилась к разговору Таня. – Говорит, там сейчас самые модные джинсы разорваны на колене или прямо под жопой. И чтобы бахрома белая висела.

Поставив колено на стул, она потянулась к бутылке с шампанским, налила в бокал, потом выгребла рукой лед из ведерка и тоже бросила в бокал.

– Вопрос о том, что мы можем и что не можем – в данном случае второстепенный, – продолжал Михаил Михайлович, бросив раздосадованный взгляд на дочь, которая так бесцеремонно сорвала его лекцию. – Это вопрос патриотизма. Ваша родина здесь. А вы носите рубашку с армейскими знаками другой страны. Для вас вообще смысл слова патриотизм понятен?

– Как сейчас помню было время, когда ношение джинсов считалось непатриотичным, – вдруг вставил загорелый парень. Я как-то пришел в школу в джинсах. Дешевенькие такие джинсики “Сузуки”. И меня прямо с урока отправили домой переодеваться. Учительница тоже что-то про патриотизм лепила.

– И правильно поступила! – Одобрил Михаил Михайлович. – Потому что в школу следует ходить в форме.

– Я не против формы, но это было в классе девятом, где форму уже никто не носил. Просто считалось, что джинсы разлагают наши неокрепшие умы. Когда это было? В 1973 году что ли. Ну, да я школу окончил в 1974, значит в 73-м. Ну и что добились этой акцией? Эти запреты только способствовали популярности джинсов. Покажите мне хоть одного молодого человека в этой стране, у которого бы не было джинсов, или который не хотел бы их иметь! Стоило ли отправлять меня тогда домой?

– Я сейчас про джинсы не говорю, я говорю про рубашку с американской военной символикой. Значит, по-вашему, ее следует разрешить?

– По-моему, на нее просто не надо обращать внимания. Ну, поносят годик, выбросят и забудут. А запреты превращают обычную тряпку в объект постоянного вожделения. Завалите этими рубашками магазины, их завтра будут покупать также часто, как наши гимнастерки. Если бы за этим столом в таких рубашках сидел не один человек, а два, то один из них в следующий раз бы ее уже не надел. Одну и ту же одежду носят только в армии.

– Вы... – Михаил Михайлович замялся. – Я, извините, вижу вас впервые, чем вы вообще занимаетесь, что позволяет вам говорить об этом так... уверенно?

– Нас не представили. Меня зовут Анатолий. Я занимаюсь разработкой логических формул поведения в заданных ситуациях в Новосибирском университете.

– Младший научный сотрудник? – спросил Михаил Михайлович с довольно побитым видом, но все еще с надеждой ущемить не в меру умного гостя хоть в чем-то.

– Руководитель группы.

Жена Михаила Михайловича поднялась и слегка неверной походкой направилась в дом.

– Натаха, мне кроссовки подарили, а они на размер меньше, – сказала Таня. – А тебе как раз будут. “Пума”. Синие, такие типа замшевых с тремя белыми полосками, хочешь примерить?

– Конечно!

Сестры поднялись. Михаил Михайлович, которому явно добавить к разговору было нечего, осталось только проявить заботу о жене.

– Нин, ты в порядке? – крикнул он в ее роскошную спину

Поскольку ответа не последовало, он пробормотал извинение, и поднявшись, последовал за супругой.

Я взял бутылку водки и спросил Анатолия:

– Вам налить?

– Нет, спасибо, у меня сегодня на вечер намечен ряд мероприятий, которые требуют исключительной трезвости. А вы чем занимаетесь?

– В газете работаю.

– Идеологический фронт.

– Он самый.

– А-а, фронт-не фронт, – он закинул руки за голову и зевнул. – Это уже потеряло значение. Система явно восстанавливает баланс. Ну, ладно, налейте половинку.

Я налил.

– Какую систему вы имеете в виду?

– Ну, смотрите, есть вещи, которыми государство заниматься не должно и не может. Раньше у нас со всем чужеродным бились не на жизнь, а на смерть, а сейчас так, несут по привычке старую ахинею, но в целом махнули на все рукой. Под видом перестройки. Вы что, сами не видите?