Думаю, как все закончить - Иэн Рейд

Наверное, стоило промолчать, но я поддалась любопытству.

– А почему пришлось усыпить свиней?

– На ферме так бывает. Это не всегда приятно.

– Они что, заболели?

Он оборачивается и смотрит на меня.

– Забудь об этом. Не думаю, что тебе понравится правда.

– Просто расскажи. Я хочу узнать.

– Здесь, на такой ферме, иногда бывает трудно. Это работа. Мои родители несколько дней не заходили в загон, чтобы проверить, как там свиньи. Они просто бросали еду внутрь. Свиньи день за днем лежали в одном и том же углу, и через некоторое время папа решил, что надо бы рассмотреть их получше. Когда он вошел внутрь, свиньи выглядели неважно. Он понял, что они испытывали некоторый дискомфорт. Папа решил, что лучше попытаться сдвинуть их с места. Он чуть не упал навзничь, когда поднимал первую свинью. Но ему это удалось. Он поднял ее и перевернул. И обнаружил, что брюхо свиньи кишит личинками. Их были тысячи. Как будто снизу ее целиком покрывал движущийся рис. Со второй было еще хуже, чем с первой. Обеих свиней буквально съели заживо. Изнутри наружу. И этого нельзя было заметить, если просто посмотреть на них издалека. С некоторого расстояния они казались довольными, расслабленными. Вблизи все было совсем по-другому. Я же говорил тебе: жизнь не всегда приятна.

– Охренеть.

– Свиньи были старые, и, вероятно, у них отказала иммунная система. Возникла инфекция. Гниль. Они же, как ни крути, свиньи. Живут в грязи. Вероятно, все началось с небольшого пореза, и на рану сели мухи. Так или иначе, папе пришлось усыпить свиней. Это был единственный выбор.

Джейк выводит нас и снова идет вперед, снег хрустит у него под ногами. Я пытаюсь идти по его следам, где подошвы немного спрессовали снег.

– Бедные животные, – говорю я. Но мне все понятно. Да-да, понятно. Их пришлось усыпить, чтобы избавить от страданий. Подобные мучения невыносимы. Даже если решение окончательное. Два ягненка. Свиньи. Я подумала, это и впрямь не подлежит обсуждению. Назад пути нет. Может, им повезло вот так уйти после всего, что они пережили. По крайней мере, теперь им уже не больно.

В отличие от замерзших ягнят, нет ничего успокаивающего или гуманного в образе тех свиней, которых Джейк подсадил в мой разум. В голову вдруг приходит мысль: а что, если страдания не заканчиваются смертью? Откуда нам знать? Вдруг лучше не станет? Может, смерть – это не выход? Что, если личинки по-прежнему будут питаться, питаться, питаться… а жертва будет их чувствовать? Эта возможность пугает меня.

– Тебе надо поглядеть на кур, – говорит Джейк.

Мы подходим к курятнику. Он отпирает дверь, и мы ныряем внутрь. Куры уже сидят на насестах, так что мы не задерживаемся там надолго. Но все-таки я успеваю наступить в какое-то жидкое, незамерзшее дерьмо, почувствовать неприятный запах и увидеть, как одна из последних куриц, не забравшихся на насест, расклевывает собственное яйцо. Дело не только в сарае – каждый уголок имеет свой особый запах. Это место с его курицами, сидящими на тонких жердочках и смотрящими на нас, кажется мне жутким. Похоже, птицы больше недовольны нашим присутствием, чем овцы.

– Они иногда так делают, съедают яйца, если вовремя не собрать, – говорит Джейк.

– Отвратительно, – вот и все, что я могу сказать. – У вас, наверное, нет соседей?

– Ну, не совсем. Зависит от того, как ты определяешь слово «сосед».

Мы выходим из курятника, и я рада избавиться от этой вони.

Обходим дом, я прижимаю подбородок к груди, чтобы согреться. Мы сошли с тропы и теперь сами прокладываем себе путь по неубранному снегу. Обычно я не чувствую себя такой голодной. Я умираю с голоду. Поднимаю глаза и вижу кого-то в доме, в окне второго этажа. Тощая фигура стоит, глядя на нас сверху вниз. Женщина с длинными прямыми волосами. У меня замерз кончик носа.

– Это твоя мама? – Я машу рукой. Нет ответа.

– Наверное, она тебя не видит. Здесь слишком темно.

Женщина все стоит у окна, а мы продолжаем идти, пробираясь по щиколотку в снегу.

У меня онемели ноги и руки. Щеки покраснели. Я рада оказаться внутри. Дую на ладони, чтобы они поскорее оттаяли, когда мы входим в маленькую прихожую. Чувствую запах ужина. Какое-то мясо. Кроме того, снова запах горящего дерева и отчетливый атмосферный аромат, который есть в каждом доме. Его собственный запах, о котором обитатели даже не догадываются.

Джейк кричит: «Привет!» Его отец – должно быть, это его отец – отвечает, что они спустятся через минуту. Джейк кажется рассеянным, почти нервным.

– Тебе нужны тапочки? – спрашивает он. – Может, они и великоваты для тебя, но эти старые полы довольно холодные.

– Конечно, – говорю я. – Спасибо.

Джейк роется в деревянном ящике слева от двери, набитом шляпами и шарфами, и достает пару поношенных синих тапочек.

– Мои старые, – говорит он. – Я знал, что они там. То, чего им не хватает внешне, они восполняют комфортом.

Он держит их в обеих руках, изучая. Как будто баюкает.

– Я люблю эти тапочки, – говорит он скорее себе, чем мне. Вздыхает и протягивает их мне.

– Спасибо, – говорю я, не уверенная, что мне стоит их надевать. В конце концов, я так и делаю. Они не подходят мне по размеру.

– Ладно, сюда, – говорит Джейк.

Мы переступаем порог, поворачиваем налево, в маленькую гостиную. Уже темно, и Джейк поворачивает выключатели на некоторых лампах, пока мы идем.

– А что делают твои родители?

– Они нас ждут.

Мы входим в большую комнату. Гостиная. Внутри, в отличие от внешнего облика, дом ближе к тому, что я ожидала увидеть. Старинная мебель, ковры, множество деревянных столов и стульев. Каждый предмет мебели или безделушка индивидуальны. И декор… не хочется быть придирчивой, но мало что сочетается друг с другом. И все выглядит древним. Здесь нет ни одной вещи моложе двадцати лет. Наверное, это может быть очаровательно. Мы как будто перенеслись в прошлое на несколько десятилетий.

Музыка усиливает ощущение путешествия во времени. Кажется, Хэнк Уильямс. Или Билл Монро. Может, Джонни Кэш? Звучит как винил, но я не вижу, откуда доносится музыка.

– Спальни наверху, – говорит Джейк, указывая на лестницу рядом с гостиной. – Больше там ничего нет. Я покажу тебе, когда мы поедим. Я же говорил, это не шикарный дом. Он старый.

Правда. Все старое, но удивительно аккуратное, опрятное. На пристенных столиках нет пыли. Подушки не испачканы и не порваны. В каком старом фермерском доме нет пыли? Ни ворса, ни шерсти животных, ни вылезших нитей, ни грязи