Я боюсь мошек - Фредерик Дар

Где лучше всего схоронить моего товарища? Нечего размышлять: лучше болота кладбища не найти! Тогда в путь!

Мне потребовалось немало времени, чтобы достичь этих мокрых мест. От чудовищной усталости я стучал зубами. Я выбрал место, где водяные растения были особенно густы и пристроил покойника туда. Потом я положил сверху костыли, чтобы он не мог всплыть. Пройдет всего несколько дней, и уже никто не сможет его опознать. Тем более, что прежде, чем похоронить Ларье, я вытащил у него фальшивые документы, чтобы еще более усугубить тайну.

Я забросил рацию подальше и постоял с минуту над тинистой могилой, над которой вместо хризантем рос камыш.

Глава XII,

в которой, несмотря на размеры моих плеч, мне не по себе

В стороне дорожного поста движение становилось все интенсивнее. Итак, пришло время спустить шлюпки на воду, не занимаясь больше женщинами и детьми!

Я думал было пойти лесом, но это было бы неразумно. Преследователи должны были неминуемо обнаружить то, что осталось от Рыжика, и малышка Фрида (в немецких романах всех девчонок зовут именно так) наверняка заявила им, что, хотя я и чемпион по любви во всех весовых категориях, но в обращении со своим будущим родственником явно перешел всякие границы.

Нет, лучше поискать удачи в другом месте. Я перешел дорогу и обошел холм с другой стороны. Это шел не человек, а призрак! Если бы вы спросили меня, сколько будет дважды два, мне пришлось бы некоторое время искать приблизительный ответ. Я был вычерпан до дна. Изнеможение сделало меня просто бесчувственным. Плевал я на все! Я шел, потому что когда-то принял такое решение, и ему продолжали механически следовать мои мускулы.

Я не думал больше о Ларье. Точнее, если и думал, то в высшей степени равнодушно. В конце концов, ему хорошо там, где он теперь. Лучше уж кутить на том свете, чем заниматься подобным ремеслом.

Остатки злости вскипали время от времени в моей усталой душе. Удивительно, как зол человек. В одном углу рта у него всегда желчь, а в другом горечь. Человеку нужно зло. Это для него вроде главного органа. Может, оно и лучше? Может, зло вовсе не зло? Если бы мы были безупречны, мы не вынесли бы шаткости нашего положения. А когда питаешься пошлостью, безобразие нашего существования становится менее заметным. В сущности, мы таковы, какова наша жизнь. И потом, между нами, если бы все мы были святыми, то разве не сдохли бы от скуки? Мы ведь только играем в благочестие. За вашу святость, ребята!

Это как в армии: много званых, да мало избранных. Вот что нам подходит. Это развивает дух соревнования! Каждый может превзойти соседа. А мне нужен оливковый венок. Если это и не принесет мира моей душе, то даст хоть несколько капель оливкового масла.

На горизонте занималась заря. Я разглядел куст лесного ореха. Я знал, что мне нельзя идти дальше. Не ища нового сражения, я отбежал в сторону и повалился в кусты. Едва я улегся, как моментально заснул.

Меня разбудил звук ломающихся веток. Прежде всего в глаза мне брызнул луч солнца. Потом уже я увидел силуэты людей на свету. Немецкие голоса что-то мне кричали. Одни и те же два слога:

— Штейт ауф!

Да, на слух было примерно так. Я встал. Очевидно, этого они и требовали, потому что сразу заткнулись. Ну, и рожи! Их было с полдюжины, все с автоматами. Один из них держал на поводке собаку. Это четвероногое унюхало меня и привело их по моему следу. Меня положили на обе лопатки!

Поистине надо быть болваном, чтобы так влопаться. Ветер явно сменил направление, теперь он дул не в мои паруса.

Я подумал об ампулах, которые стянул, и сказал себе, что их необходимо уничтожить. Как это сделать? Я поднял руки вверх, чтобы показать им, что не собираюсь сопротивляться. Деревянный ящичек был у меня в правом кармане. Надо было придумать какой-нибудь трюк. Необходимо! Я не мог отдать эти образчики смерти в их грязные лапы!

Они ткнули меня стволами автоматов в зад и заставили идти. Я не знал ни слова по-немецки, но все понимал. Есть одинаковые способы выражаться на всех языках.

Я сделал шаг, два… Потом нарочно споткнулся о земляной ком и свалился, все еще с поднятыми руками. Всем своим весом я упал на ящичек и почувствовал, как он треснул подо мной. Чтобы довершить дело, я сделал неудачную попытку вернуть себе равновесие и раздавил его окончательно. Вот теперь все в порядке. Они могут делать со мной, что угодно, дело кончено.

Ударом ноги меня заставили выпрямиться. Потом отправились в путь, до дороги, где стояла военная машина. Меня засунули туда. Я был зажат между двумя типами, истекавшими потом. На сиденье, напротив меня сидели еще два типа с собакой. Гнусный пес! Жаль, что у него не было насморка. Ведь именно благодаря его носу я попался.

Все молчали. Машина быстро ехала по дурной дороге. Шофер измывался над тормозами, будто в первый раз сел за баранку. Никто, однако, не реагировал. На фрицев напало великое молчание. Они почти не глядели на меня, но, когда я поймал взгляд одного из них, то прочел в нем такую же нежность, как в глазах голодного волка.

Отдых немного успокоил меня. И к счастью, потому что пришло время собрать мысли и сосредоточить их в моей черепной коробке! Нужно было шевелить мозгами, мои ягнятки!

Вот как обстояло дело: я был схвачен с поличным после покушения на безопасность немецкого государства. Я угробил кучу ребят и учреждение исключительной важности! Это обещало мне соответствующую кару, будьте уверены!

Подарочка они мне не сделают. При мне был очень необычный материал, два явно липовых бельгийских паспорта и заряженный револьвер.

Больше, чем надо, чтоб заполучить особый режим — вы это хорошо понимаете, несмотря на ваш спокойный вид и опущенные глаза. Колымага еще некоторое время продолжала отплясывать по проселочной дороге, потом мы выехали на магистраль. Мы приближались к большому городу. Движение тут было интенсивным. Я чувствовал себя разбитым. С рождения терпеть не могу, когда меня внезапно будят. Я тогда никуда не гожусь все утро.

Мы проехали через многолюдные предместья. Потом въехали во двор огромной казармы, где копошились какие-то чудики в рабочей одежде. Машина пересекла прямоугольник двора из конца в конец и остановилась перед зарешеченной дверью. Мне велели выйти. Ударами сапог меня протолкнули по мрачным коридорам. Я поднялся по лестнице. И вот я, наконец, в большом канцелярского вида кабинете. Чувствовалась такая же затхлость, как во французских министерствах. Пресный запах заплесневелой бумаги и теплой пыли.

У выбеленной стены стояла короткая лакированная скамейка. Мои стражи сделали мне знак сесть. Это было очень любезно с их стороны.

Я уселся и стал ждать развития событий. Я был весь из нервов, как бифштекс в дешевом ресторане, и однако, в глубине моей души был покой. Тот покой, который приносит хорошо сделанное дело. Человек приходит на землю, чтобы вкалывать, это уж точно. Это повседневная истина. Если же вы находите что я слишком философствую, возьмите «Мысли» Паскаля, и научитесь соображать.

Мои палачи (это слово как будто переведено с немецкого) смотрели на меня очень внимательно. Они продолжали держать в руках автоматы, как будто это были перчатки. Поистине, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств мне не на что было надеяться. Одно мое движение и они наделают во мне дырок.

Подождем!

Прошло минут двадцать, и появился тип, которого приветствовали общим стуком каблуков. Это был молодой человек. Лет тридцать, самое большое. Высокий, худой, с лицом, как у щуки, и большими глазами. Очки в золотой оправе с очень выпуклыми стеклами увеличивали его глаза.

Он подошел ко мне, рассмотрел меня, как будто я был необыкновенным золотым самородком, и заговорил с одним из солдат. Потом он обратился ко мне по-немецки.

Я пожал плечами и похлопал себя по локаторам, чтобы показать, что он с тем же успехом мог обратиться ко мне по-малагасийски.

Щучья голова отдал приказ, и двое молодцов принялись меня обыскивать.

Вытащили все мои богатства, разложили их на столе, где вновь прибывший с ними ознакомился. Особенно он заинтересовался паспортами. Посчитав их настоящими, он улыбнулся мне.

— Бельгиец, не правда ли? — спросил он по-французски. Акцент был заметен, но он без труда говорил на нашем языке, я это понял сразу.

— Да, — ответил я.

— На кого вы работаете?

— На себя. Я кустарь-одиночка!

— Я думаю, что у нас есть еще дела, кроме шуток?

— У вас — может быть! Что касается меня, то моя задача выполнена, и я могу себе это позволить.

— Ваше имя Ван Ден Брук?

— Это написано в моих бумагах.

— Фальшивых, конечно?

— Кто знает!

— А что, шутки — это ваш способ защиты?

— Я не защищаюсь!