Там, где умирают корабли - Уильям Дитц

Осужденных вызывали в алфавитном порядке, а значит, у Дорна еще было время посмотреть, как вершится здесь правосудие. Стараясь никого не толкать, он пробрался в первый ряд и замер, вытянув шею.

У судьи Дженис Тал были собранные в замысловатый пучок волосы, сильно выщипанные брови, глаза с припухшими веками и узкогубый, похожий на прорезь, рот. Суд оказался пустой формальностью. Выкрикивалось имя, и человека, отозвавшегося на него, втаскивали на платформу, где ему зачитывалось обвинение в бродяжничестве. Затем у обвиняемого спрашивали, что он может сказать в свое оправдание, и стук деревянного молотка обрывал жалкие попытки что-то объяснить. Затем наступала тишина, и над карьером разносился голос судьи, усиленный мощным динамиком:

— Виновен согласно предъявленному обвинению. Приговорен к пяти годам принудительных работ.

После этого измученных мужчин, женщин или детей отводили в дальний угол карьера, где для них уже были подготовлены цепи.

Наконец Дорн услышал собственное имя.

— Восс… Дорн… вызывается на платформу!

Как и большинство его одноклассников, Дорн много времени потратил на изучение особенностей характера и поведения учителей, чтобы использовать их слабости в своих интересах. Сейчас, понаблюдав за судьей, он тоже сделал ряд выводов. Она не чувствовала сострадания к обвиняемым, а если и чувствовала, то тщательно это скрывала. Ни горькие слезы, ни мольбы не могли тронуть ее сердца. Только троих признала она невиновными, и каждый из них продемонстрировал манеры и уверенность представителя высших классов общества. Поэтому Дорн взошел на платформу подобно вельможе, который наносит визит вежливости. Выпрямив спину и вздернув подбородок, он взглянул судье Тал прямо в глаза:

— Добрый день, ваша честь!.. Меня зовут Дорн Восс. Глаза у судьи всегда были полуприкрыты. Сейчас веки ушли

вверх на добрую четверть дюйма.

— Зачитывайте обвинение! — велела она охраннику. Охранник с четкостью автомата повторил заученный текст:

— Обвиняется в бродяжничестве, в отсутствии средств к существованию и определенного места жительства.

Женщина посмотрела на Дорна уже спокойнее:

— Вы слышали обвинение, гражданин Восс. Что вы можете сказать в свое оправдание?

Дорн выпрямился еще больше:

— Я невиновен, ваша честь. Я — младший сын в уважаемой семье, мои родители — бизнесмены, и у меня снят номер в отеле «Пристанище космонавтов». Звонок в гостиницу или Милфордскую академию подтвердит мои слова.

Дженис Тал в раздумье постукала ручкой по нижней губе:

— Да, я в этом не сомневаюсь, но, к несчастью, такое расследование стоит денег. Поэтому мы больше полагаемся на удостоверения личности и другие свидетельства невиновности, такие, как кредитные карточки или наличные. У вас есть удостоверение личности или кредитная карточка?

В горле у Дорна застрял комок, и он с трудом выговорил:

— Нет, ваша честь, я потерял их, когда упал в реку. Судья пожала плечами:

— Так все говорят, разница только в деталях! А теперь скажите, гражданин Восс, или как там ваше настоящее имя, в каком колледже училась ваша мать?

Дорн почувствовал, как дрогнуло его сердце. Неужели это возможно? Неужели судья знакома с его матерью? Если так, то вот оно, спасение!

Он почти выкрикнул:

— Университет Мехноса, ваша честь! Дженис Тал одобрительно кивнула:

— Очень хорошо! Мы были дружны с ней в то время. Очень жаль, что она умерла. Позавчера это известие было во всех газетах. В некрологах сообщалось, что Мэри окончила с отличием этот университет. Да, и у нее был сын вашего возраста, только я подозреваю, что почище вас!

Судья повернулась к охраннику:

— Виновен, пять лет принудительных работ. Уведите самозванца!

Охранник махнул рукой в сторону лестницы, но Дорн не обратил внимания на его жест.

— Моя мать умерла? Как?! Когда?

Но судья уже не обращала на него внимания. Охранники схватили Дорна под руки и потащили с платформы. Избиение началось, как только он коснулся ногами земли. Удары были частыми и точными. Дорн пытался защищаться, но упал и больше уже не мог встать. Он только сжался в комок, стараясь прикрыть живот и голову.

Его могли бы забить и до смерти, если бы следующий обвиняемый с ругательствами не накинулся на судью. Охранники бросили Дорна и побежали спасать Тал. Дорн медленно поднялся и заковылял туда, где сидели остальные. Все его тело болело, но, к счастью, кости не были повреждены.

Он присел на бетонный блок. К нему двинулся какой-то человек, но, увидев выражение лица Дорна, решил оставить его в покое. Отвернувшись ото всех, юноша пытался осмыслить то, что сказала судья. Горе буквально поглотило его, рыдания сотрясали тело, по щекам катились слезы. Мать погибла, и весьма вероятно, что и отец тоже. Только так можно было объяснить то, почему Дорн перестал получать письма от родителей, а школа — плату за его обучение.

Но почему молчат поверенные в делах родителей или хотя бы Натали? Правда, она может и не знать о случившемся. Дорн поймал себя на том, что больше жалеет себя, чем родителей, и ужаснулся…

Горечь утраты, чувство вины и отвращение к самому себе овладели Дорном. Он думал о том, какой был дурак, что проиграл все деньги, о тех письмах, которые, может быть, пришли в школу и которые он теперь уже никогда не прочтет.

И все же память о том, что его родители не признавали себя побежденными ни при каких обстоятельствах, заставила его собраться с духом. Он перестал рыдать, дыхание стало ровнее. Но юноша все равно ощущал тяжесть одиночества, которое, он это знал, отныне будет долго преследовать его.

Бас, усиленный мегафоном, прогремел над всем карьером:

— Встать, подонки! До ночи вы должны пройти десять миль! Так что стройтесь в шеренгу и надевайте браслеты, да поживее!

Дорн догадывался, что, правильно выбрав место в цепи, он может получить кое-какие мелкие удобства на марше, но не знал, какие и как ими воспользоваться. Поэтому он просто снял шарф с руки и обмотал им левую ногу. Колодка сидела туго, но зато, когда стражник замкнул ее, боли не было.

Осужденным пришлось ждать еще около часа, пока судья поставит отпечаток большого пальца на все листы в четырехдюймовой стопе дел, просмотрит протокол заседания и точно так же пропечатает его. Потом мужчина в грязно-серой чалме перевел на счет Биржи труда причитающуюся им сумму в кредитах и отдал приказ охранникам.

К шеренге подошел полненький доктор в сопровождении двух помощников, и Дорн вновь почувствовал слабую надежду. Впрочем, эта надежда быстро увяла. Доктор осматривал ноги заключенных, прослушивал каждого стетоскопом и отдавал необходимые предписания, но Дорн понял, что он выступает здесь в роли высококвалифицированного технического специалиста, нанятого, чтобы уменьшить износ машин.

Впрочем, доктор опрыскал царапины и ссадины Дорна дезинфицирующим составом, велел сделать ему укол антибиотика и дал юноше пригоршню поливитаминов. Но больше всего Дорн обрадовался паре крепких сандалий, которые выдали всем, кто не имел обуви. Они были страшны на вид, но без них было бы невозможно выдержать долгий путь.

Первые километры показались Дорну почти прогулкой. Он успел отдохнуть, молодой организм быстро восстановил силы, и юноша чувствовал себя достаточно хорошо. Сначала колонна двигалась медленнее, чем ему хотелось бы, но, выйдя на шоссе, они ускорили шаг и дальше шли в хорошем стабильном темпе. Взрослые и дети высыпали из ближайших хижин поглазеть на бесплатное зрелище. Как и стражников, от осужденных их отличало только наличие вида на жительство да пара кредитов на черный день; однако они ликовали, хотя бы на краткий миг почувствовав свое превосходство.

Но были среди них и добрые души, которые совали куски хлеба в руки самых слабых заключенных или склоняли головы в молитве.

Вскоре они цопали на участок дороги, где старое покрытие было снято и укладывалось новое. Сотни обнаженных, мокрых от пота спин поблескивали на солнце, когда ломы рабочих взлетали в воздух и с глухим стуком вновь опускались. Рабочие не были закованы в колодки, но Дорн подумал, что тем не менее они тоже рабы. Рабы экономики, которые могут получить только то, что им дадут. Иначе зачем им соглашаться на такую работу? И если даже им было так тяжело, то на что мог надеяться он?

Прошел час. Потом другой. Звенели цепи. Ветхие лачуги по обеим сторонам дороги жались к обочине, грозя обрушиться прямо на проезжую часть. Только в сумерки колонна вышла за город, и трущобы сменились полями, одинокими фермами да редкими куполами храмов. В храмах мерцали свечи и гудели молитвенные барабаны.

Когда солнце село, воздух стал свежее, й Дорн с удовольствием вдохнул его полной грудью. Казалось, и остальным стало полегче, колонна пошла быстрее, но вскоре движение снова замедлилось. В отличие от Дорна, который с самого начала был здоровее всех, остальные рабы страдали от самых разных недугов.