Суворов - Сергей Анатольевич Шаповалов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Через пару часов мы уже подходили к деревне. Старик работал на винограднике, подвязывая голые лозы к кольям.
– Эй, дед, что за деревня? – спросил у него Багратион по-немецки.
Старик смотрел на нас, открыв рот от ужаса. Наверное, он никогда в жизни не видел столько вооружённых оборванцев.
– Муттен, господин, – ответил он. – Позвольте спросить, кто вы такие? Уж не восставшие мертвецы? Неужто апокалипсис грядёт?
– Он самый, – пошутил Багратион.
Генералу подвели уставшего коня. Бока у коня ввалились. Ребра торчали.
– Князь, не желаете проехаться верхом? – спросил Багратион у Константина. – Конь только один.
– Нет, – отрицательно покачал головой Константин. – Вы генерал, а я всего лишь майор.
Багратион взобрался в седло, скинул промокший насквозь плащ.
– Шире шаг! – скомандовал он. – Подтянуть ремни, оправить одежду. Русская армия идёт или стадо баранов?
Ему преградил дорогу французский часовой. Совсем молодой солдат с сонной физиономией.
– Стой, кто идёт? – крикнул он.
– Не видишь сам, дуралей? – накинулся на него Багратион. – Русский генерал едет.
– Ружьишко отдай, – солдаты отняли у часового ружье и дали хорошего пинка.
Багратион подъехал к штабу и спешился у крыльца. К нему выбежал дежурный офицер.
– Как доложить? – спросил он.
– Генерал Багратион.
– Ба-гра-тьён? Простите, из чьей дивизии? – не понял француз.
– Багратион, – поправил офицера генерал. – Из армии Суворова.
Адъютант глупо улыбнулся, но разглядев солдат оборванных, грязных, босых, попятился в дом.
– Разрешите с французов сапоги снять, – спросил один из унтеров.
– Снимайте, – позволил Багратион и вошёл в штаб.
Мы ринулись за ним.
Полковник только встал с постели и ещё застёгивал мундир.
– У меня всего сто пятьдесят человек и две пушки, – сказал он.
– Да хоть десять тысяч, – ответил Багратион, – мне все равно. – И устало опустился на стул. – Вы арестованы. Потрудитесь отдать вашу шпагу.
Константин опустился на табурет возле горячей печи, и тут же потерял сознание. Я до того ослаб, что еле смог его удержать от падения. Рюмка коньяка привела его в чувства.
– Могу вам предложить бобовую похлёбку, – сказал лейтенант интендантской службы. – Бараньи мозги с тушёной капустой.
– Пока моих солдат не накормят, есть не буду, – отказался Багратион.
* * *
Только на следующее утро арьергард спустился с гор. Измученных, обмороженных солдат принимали в домах местные пастухи и виноделы. Кормили, согревали.
– Это же не французы – разбойники и не австрийцы – дармоеды. Это – русские. Они такие же, как мы, – загадочно говорили швейцарцы. – Французы тащили со двора все подряд. Австрийцы требовали, грозили расправой. А русский солдат будет с голоду умирать, но без разрешения зёрнышка не возьмёт.
Суворова поселили в гостинице монастыря. Ему совсем стало плохо. Всего трясло. На лбу от жара выступала испарина. Главнокомандующего напоили горячим молоком. Проспав пару часов, он заявил, что чувствует себя отлично и потребовал карты местности. Вскоре вернулись из разведки казаки. Притащив с собой пленённого офицера. Допросив француза, Суворов срочно созвал военный совет.
– Господа, – начал он мрачно. – Как не прискорбно мне это вам говорить, но все наши старания пошли прахом. Мы спешили на помощь к Римскому-Корсакову. Сейчас я узнал, что Массена перехитрил нас всех. Римский-Корсаков разбит. Австрийский корпус Гоце уничтожен. Сам генерал Гоце – убит.
– Что по этому поводу говорят из Вены? – произнёс Багратион, кинув грозный взгляд на подполковника Вейротера.
– Я вместе с вами шёл в колонне, – с возмущением ответил австриец. – Я сам не пойму, что хочет наш штаб.
– Что здесь непонятного? – удивился генерал Милорадович. – Уничтожить русскую армию. И не просто уничтожить, а опозорить. Вот вам!
Он свернул фигу и сунул в нос Вейротеру. Тот в негодовании схватился за шпагу.
– Только попробуйте! – предупредил Багратион. – Я прикажу вас расстрелять прямо во дворе монастыря. Среди солдат найдутся много охотников продырявить вас, когда узнают правду.
– Но, господа! – вскричал австриец. – Я действительно ничего не знал о планах генштаба.
– Вот что я нашёл здесь у коменданта. – Ввалился в комнатку генерал Розенберг, показал всем листок в виде театральной афишки. – За голову главнокомандующего русской армии дадут золота столько, сколько она весит. Как вам, господа?
Суворов внимательно рассмотрел афишку, усмехнулся:
– Так голова моя сухенькая, маленькая. За неё много не получишь.
Вошёл генерал Дерфельден мрачнее декабрьской тучи. Снял шляпу.
– Докладывайте, – приказал Суворов.
– Не хочу вас расстраивать, господа, – сказал генерал, подходя к столу с картами. – Но мы в западне.
– Конкретней, – попросил Суворов.
– Одна бригада из дивизии Мортье прошла в тыл и перекрыла все дороги из Муттенской долины через Росштокский перевал. К Цюрихскому озеру назад не пробиться.
– Где сам Мортье, удалось разведать? – спросил Суворов.
– Сама дивизия Мортье, девять тысяч, пятьсот штыков и бригада Гумбера три тысячи, пятьсот штыков, а с ними бригада из дивизии Лекурба – всего шестнадцать тысяч штыков – готовятся атаковать нас в лоб со стороны Швица. Наконец, бригада Молитора и дивизия Сульта спешно направляются в районе Молис – Гларис, с тем, чтобы занять позиции и закрыть единственный путь отхода из долины. Все! Мышеловка захлопнулась. У нас осталось два плана: умереть или …
– Не стоит произносить название второго плана, – настойчиво попросил генерал Багратион.
Все смотрели на Суворова. Он смотрел на карту, и нельзя было понять, что творится в его душе. Спасти нас могло только чудо.
– И так, мы остались одни, – произнёс он медленно, но голос его был твёрд. – Маленькая истощённая армия. У нас нет продовольствия. У нас нет артиллерии… Но самое паршивое – к нам никто не придёт на помощь. Господа, дайте мне пару часов все обдумать. Я вас позову.
Суворов говорил, как можно спокойнее. Он закрыл глаза и опустил голову, чтобы не выдать волнение. Офицеры тихо вышли из штаба.
– Выберемся, господа, – уверенно произнёс Багратион. – Старик знает, что делать. Был бы кто другой, но Суворов французам нет по зубам.
– Выберемся! – подтвердил Милорадович. – Или погибнем.
– Хлебушка бы кусочек, – пожаловался Розенберг. – Сыр этот швейцарский уже опостылел.
– О чем вы, Андрей Григорьевич? – загудели офицеры.
– Я о хлебе. И о сыре местном, – жалобно простонал Розенберг. – В Петербурге его тоненькими пластиночками к вину подают с фруктами. – Выпучив глаза проревел: – Вырвемся отсюда, в рот больше эту гадость не возьму! – И уверенным широким шагом пошёл прочь.
Прорыв
У меня разбухли ноги и пожелтели пальцы. Ходить было очень больно. Георгий намазал мне
