Дом одиноких сердец - Елена Михалкова

— В конце концов, я ничего не должна тебе, — произнесла она вслух, стоя с чашкой перед окном. — Останется квартира — замечательно, не останется — ты не имеешь права обижаться.

Но почему-то собственные правильные во всех отношениях слова ее совершенно не успокоили. Имел Максим право обижаться или нет, но сегодня он обиделся.

Даша не знала, как объяснить мужу то, что было вбито в нее с детства: чужое брать нельзя. Это нехорошо, не по-человечески. Даже если у тебя есть возможность воспользоваться чужим и тебе не грозит никакое наказание, главным наказанием должна быть твоя собственная совесть.

Как-то в детстве Даша нашла у подъезда кошелек с деньгами. Их было не очень много — рублей десять или двадцать, хотя сам по себе факт находки уже был маленьким чудом: Даша никогда ничего не находила. Но главным чудом был кошелек — маленький, белый, с красными и черными котятами, разбегавшимися в углы кошелька. Один котенок поворачивался к ней лукавой мордочкой, и его нарисованные усы топорщились на перегибе. Даша готова была отдать все деньги и еще добавить собственные карманные, хотя их было смехотворно мало, лишь бы кошелек с котятами остался у нее.

Конечно, она показала находку родителям и честно рассказала, что пыталась найти владельца: осмотрелась вокруг, догнала далеко впереди идущую женщину, спросила, не теряла ли та деньги. Нет, та не теряла. Да у нее и не могло быть такой прелестной вещи, Даша сразу поняла, а спрашивала только для очистки совести. «И теперь ты считаешь, что можешь спокойно оставить вещь себе?» — спросил тогда отец, внимательно глядя на нее.

И по его интонации, по словечку «спокойно», по жесту с оттенком легкой брезгливости, каким он показал на кошелек, Даша сразу поняла, что маленького счастья не будет, потому что папа думает иначе, чем она. И он был прав, конечно, потому что чужое брать нельзя, какие бы оправдания для себя ты ни придумывал.

— Нет, папа, я не оставлю, — заторопилась объяснить девочка, чтобы папа и мама не подумали о ней плохо. — Я хотела тебя попросить: давай вместе объявления расклеим, а? Нужно только бумажек побольше нарезать, чтобы на все подъезды хватило…

Маленькая Даша протараторила все быстро, запнулась, забыв, что еще хотела сказать, и в паузе заметила на лицах родителей облегчение — облегчение, которое стоило для нее десятка таких волшебных кошельков. Они не разочаровались в ней, они не подумали, что их дочь мелкая обманщица, которая только и жаждет присвоить чужое!

Они вместе писали объявления, вместе расклеивали их, и, когда пришла хозяйка кошелька — молодая, уверенная в себе, высокомерная, — отец настоял на том, чтобы Даша сама вышла отдать ей потерю. Он-то хотел, чтобы все благодарности достались дочери, чтобы она испытала в полной мере гордость от своего поступка. Но особых благодарностей не последовало: дама небрежно сказала «спасибо», сунула Даше пять рублей и ушла, унося с собой красных и черных котят.

— Ну ничего, — успокаивающе проговорил папа, чувствуя, что сцена получилась не совсем такой, как он предполагал. — Зато хорошее дело сделали.

Даша проглотила рыдания, кивнула и ушла в свою комнату. Папа был прав, она сделала доброе дело, и стыдно реветь только из-за того, что тебе очень хочется какую-то вещь. Чужое брать нельзя.

«Чужое брать нельзя! Как же Максим не понимает!» — воскликнула Даша мысленно, стараясь почувствовать себя оскорбленной. В углу шумно вздохнул Проша, и она спохватилась — пора гулять.

Они шли по парку, мокрому после дождя, и пес с удовольствием забегал в лужи и стоял там, косясь на Дашу и ожидая ее реакции. Но сегодня хозяйка почему-то не реагировала на его обычные шалости, и Проша, острым собачьим чутьем уловив, что что-то не в порядке, перестал привлекать к себе внимание и просто бежал чуть впереди, время от времени оборачиваясь и проверяя, где Даша. Та шла за ним, помахивая поводком, и размышляла о том, что же ей делать дальше.

Выступление ее у нотариуса было, конечно же, показательным — теперь она могла самой себе сознаться. Даже произнося «я не собираюсь ни от чего отказываться», она знала, что все равно откажется. Просто ей хотелось наказать сыновей Боровицкого, таких самодовольных и убежденных в собственной правоте людей. Ей опять вспомнился разговор с Максимом, она поморщилась и ускорила шаг.

Впереди показалась раскидистая сосна. Даша подошла к ней, заглянула в дупло и обнаружила пару хвоинок и кленовый листок, занесенный случайным порывом ветра. Тяжело вздохнув, она пошла дальше и сама не заметила, как оказалась около ворот пансионата «Прибрежный». Глядя сквозь решетку на скамеечки, около которых бродили старики, она испытала неожиданный приступ тоски — тоски по старому, умному, понимающему человеку, гулявшему с ней три раза в неделю, по его неторопливой речи с анахронизмами, со старомодными словечками, по его словесным портретам, заставлявшим ее задумываться о людях, которых она никогда не видела. Даша сглотнула ком в горле. Как все неправильно! Он не должен был умирать! Или не должен был оставлять после себя противную пустоту, постоянное желание обернуться и увидеть сухопарую фигуру под корявой раскидистой сосной, машущую рукой ей вслед.

— Ладно, будем взрослыми людьми, — сказала негромко Даша самой себе и приготовилась возвращаться, но тут заметила человека, явно спешащего к ней.

Это была маленькая старушка с аккуратно уложенными вокруг головы седыми завитками, напомнившими Даше старые английские фильмы про буколическую деревенскую жизнь. Для полного совпадения образа старушке не хватало в руках срезанных роз и длинных садовых ножниц, а в остальном она была оттуда, из фильмов, и даже шляпка на ней была с мелкими аккуратными цветочками. «Где, интересно, она такую шляпку отыскала?» — подумала Даша с интересом, приглядываясь к пожилой женщине. Та была уже совсем близко и наконец, запыхавшись, подошла к самой ограде.

— Здравствуйте, — кивнула она головой, отчего седые завитки колыхнулись. — Вы Даша, правда? Я вас сразу узнала.

— Да, здравствуйте… — несколько растерянно отозвалась Даша. — А как вы меня узнали?

— Так по собачке, по собачке. Мне про нее Петр Васильевич, упокой господь его душу, рассказывал. Я ведь вам, деточка, сочувствие подошла свое выразить. Очень, очень я вам соболезную. Такой был человек удивительный, что просто слов нет!

Старушка достала маленький платочек и утерла им слезы, быстро покачивая головой в завиточках.

— Спасибо, — прочувствованно сказала Даша. — Вы хорошо его знали?

— Дружили мы с ним, — вздохнула та. — Он ведь много времени здесь проводил, все меня расспрашивал — про жизнь мою, про знакомых… Да он всех расспрашивал! Ой, — спохватилась старушка, — а что ж мы с вами через решетку-то разговариваем? Заходите, деточка, заходите ко мне сюда. Поговорим, вспомним Петра Васильевича…

Предложение было настойчивым, и Даша решила, что отказываться неудобно. К тому же ей хотелось поговорить о Боровицком с человеком, который, по-видимому, хорошо его знал. Она зашла внутрь, оставила Прошу за уже знакомым ему кустом, а сама пошла по тропинке рядом с маленькой и очень старой женщиной.

Звали ее Римма Сергеевна, но через десять минут Даша мысленно окрестила новую знакомую «божий одуванчик». Во-первых, она была похожа на цветок этими своими беленькими кудряшечками, легкими и тонкими, которые теребил ветер. Во-вторых, показалась Даше существом немного не от мира сего, но исключительно добрым и безобидным. Ей явно нужно было выговориться — и она рассказывала Даше свою историю, но не жалуясь, а словно представляясь: вот, мол, я, Римма Сергеевна, и вот моя история. Собственно говоря, истории как таковой и не было, а была обычная жизнь обычной женщины, учившей детей французскому языку, а под старость лет заделавшейся репетиторшей. Удивительным было только одно — в дом престарелых, носивший деликатное название «Патронажный пансионат „Прибрежный“, Римма Сергеевна Красницкая определила себя сама. Как и бывший преподаватель математики Иван Сергеевич Яковлев по прозвищу Виконт.

— Вот об этом-то меня Петр Васильевич и расспрашивал, — охотно делилась Красницкая, то и дело останавливаясь у клумб и изучая цветы. — Как, мол, попала-то сюда? А я ему все честно и рассказывала. Да что тут рассказывать? Детей у меня не было — бог не дал. Муж помер, царствие ему небесное, когда мне сорок пять лет было — в одну секунду упал и умер, в трамвае, сорок пятом. Совпадение такое — мне сорок пять лет было, и номер у трамвая сорок пятый. Родители давно уже умерли. Вот я и подумала — кто за мной на старости лет ухаживать будет? Денежек накопила — и сюда. А тут, Дашенька, хорошо! Птички так поют замечательно… Людей много интересных — вот хоть Петр Васильевич приезжал, говорил со мной. И сестры у нас заботливые, и Лидия Михайловна старается, делает все как лучше.