Не вернуться никогда - Олег Верещагин

— Анласы отважные!

Дьяуса-воина,

Ветра-Вайу

Дети любимые!

Дорога морская,

Топи и чащи

Нам все покроны!

Новые земли,

Богами данные,

На щит поднимем,

Мечами вспашем,

Костьми засеем

Врагов бесчисленных!

Выйдем мы в поле —

Земля качнётся!

Выйдем на море —

Волны в берег

Ударят с громом!

Боги наши

И предки наши

На нас, анласов,

Своих потомков,

Из дальних пределов

Смотрят довольно!

Открыты для воинов

Врата посмертья!

Воины, смерти

В бою не страшитесь!

Нет лучше доли,

Чем за родной свой

Роди сражаться

И пасть в сраженье!!!

Мальчишки покинули место совета в несколько лихорадочном, приподнятом настроении. Они без нужды доставали оружие, излишне громко говорили и в открытую обсуждали свои планы — кое-кто уже взял штурмом город-другой, порубил сотню врагов и поднёс выкуп за невесту кому-нибудь из пати.

Впрочем, Вадим понял уже, что война и вправду сулила хорошую жизнь всем — от кэйвинга до полуневольников-лэти. Несмотря на кочевое прошлое, идеалом большинства анласов было осесть на землю, распахать хороший её кусок, а на остальной — развести коней и коров. Земля лежала перед ними — только бери, а уж взять-то любой из них не помедлит!

Вадим слегка отстал — ему было интересно посмотреть лагерь. А Ротбирт отстал за компанию с другом. Вокруг кипела суета — казалось, весь зинд собирается сниматься буквально сию секунду. На самом же деле выступать решено было лишь через два дня, но женщины уже перебирали скарб, мужчины правили упряжи для волов, чинили повозки и оружие, мальчишки играли в "поход" и "войну с карликами"…

Ротбирт, рассказывавший об увиденных охотничьих псах, вдруг осекся и замедлил шаг. Вадим даже ничего не успел спросить — крутнув головой, увидел сидящего на перекрещённых оглоблях старика.

Седой, как снег, с заплетённой в косу длинной бородой, но, тем не менее, ещё очень крепкий, он сидел, широко расставив ноги и сплетя длинные узловатые пальцы на навершии сучковатого посоха, упёртого в землю. Синюю хламиду в юношески тонкой талии перетягивал ремешок, на котором висели кошель и сакса.

— Атрапан, — шепнул Ротбирт. — Пойдём скорей, Вадомайр…

Кустистые, похожие на клочья северного мха брови атрапана шевельнулись, открыв глаза, показавшиеся Вадиму белыми… но нет, просто в них разлилась очень светлая голубизна. Невидимые за клювовидным носом и усами губы произнесли — отчётливо, негромко:

— Привет тебе, Вадомайр Славянин, отважный кэйвинг.

Ротбирт охнул и даже отстранился от Вадима, неверяще глядя на него. Вадим же шагнул вперёд и удивлённо спросил:

— Почему вы… — начал он по-русски, но перешёл на анласский, — …ты меня так называешь, старик? Я даже ещё не ратэст вашего кэйвинга, а ты меня называешь этим титулом!

Брови нависли, вновь скрыв голубизну:

— В "Речи Дьяуса" сказано: "Закрывающий глаза — слеп сдважды." Я сказал то, что видел.

Вадим, хмурясь, смотрел на старика, плотно сжав губы. Атрапан, казалось, уснул — и Вадим, пожав плечами, зашагал дальше.

Ни он, ни поспешивший следом Ротбирт не видели, как атрапан вновь поднял голову и, вскинув посох, начертил им в воздухе непонятный знак. Мало кто из анласов мог бы его прочитать… но это был знак "йра" — "искра".

Ещё его можно было прочесть как "ора".

Судьба.

Вадим мучился кошмаром. Темноликие огромные всадники вихрем носились вокруг, перескакивая через мальчишку — а он лежал на земле и не мог пошевелиться. Он отчаянно пытался освободиться от того, что мешало встать — и не мог. На северо-востоке горело небо, и в этом огненном зареве на всадниках и конях алел металл…

…Прикосновение к плечу разбудило его мгновенно, как и положено просыпаться воину. Но явь оказалась в первый миг такой непостижимой, что Вадим дёрнулся за топором.

И замер, поняв, что именно происходит. Поняв с дрожью и радостью.

Рядом с ним стояли двое ратэстов в полных доспехах. Каждый держал в правой руке факел, левая — лежала на рукояти меча. Шлемы и пляшущий огонь факелов мешали разглядеть лица — глазницы масок казались наполненными чернотой.

— Вставай и идём, — невозможно было определить даже, кто из них это говорит.

Вадим поднялся. Его неожиданно охватил озноб. Ночь была тёплой. А что такое "нервы" — Вадим давно и прочно забыл… по крайней мере, ему так казалось — но теперь его начало потряхивать. Подступившее ликование мешалось с жутью.

Один ратэст сделал шаг назад, второй — вперёд, и Вадим оказался между ними. Факелы чуть опустились.

На траве лежала ледяная роса — значит, скоро наступит утро… Вадим шёл, как во сне. Впереди, на фоне неба, в свете факелов обрисовались фигуры пяти коней; ещё двое ратэстов ждали в сёдлах.

Вихрь был не осёдлан, но стоял неожиданно спокойно. Вадим прыгнул ему на спину, стиснул коленями бока, пятками уперся в мослаки. Ратэсты выстроились квадратом, буквально сдавив Вихря своими конями. С места взяли в галоп, увлекая за собой…

…Вадим не мог понять, куда они скачут. Красные тени прыгали по кустам, траве и стволам деревьев. Ветер бил в лицо. Гремели копыта. В зрачках коней — безумных от скачки — металось пламя.

Впереди послышался звук трампета. Скакавшие первой парой ратэсты вскинули факелы и резко бросили руки вниз — загудело пламя… Все пятеро на полном скаку ворвались в дубовую рощу — Вадиму почудилось, что из-под конских копыт метнулись какие-то маленькие существа… но не звери… Впереди колебались огни — множество огней — но было очень и очень тихо.

Кони встали как вкопанные. Ратэсты соскочили наземь. Вадим — тоже. Он не рассчитал высоты, земля больно ударила по пальцам ног, но ратэсты даже не дали остановиться — стиснули латными боками, как только что их кони — Вихря.

Шаг. Шаг. Шаг.

Дубы тут образовывали естественное кольцо. Второе кольцо образовывали ратэсты — они стояли, уперев меч в правой руке в землю, а левую — с факелом — высоко подняв над головой.

В центре поляны полыхал костёр — языки пламени в ночном воздухе были почти неподвижны, но свист и гул пламени наполняли поляну. Возле огня застыл, сложив руки на посохе, атрапан. Вадим не мог различить, тот ли это, что назвал его кэйвингом — или другой. На противоположной стороне костра четверо ратэстов держали за верёвки, привязанные к ногам, могучего бука — зверь, наклонив голову, хрипло дышал, целя в пространство пиками рогов.

Ратэсты шагнули в стороны, освобождая Вадима. Почти физически ощущая на себе десятки взглядов, мальчишка пересилил себя — и пошёл к огню один.

Протянутый посох атрапана преградил ему путь в пламя. Огонь заливал тело Вадима жаром, и вскоре кожа его заблестела от пота, а губы пересохли — но мальчишка стоял каменно-неподвижно, глядя в пламя немигающими серыми глазами.

— Зачем ты пришёл? — невозможно было понять, кто спросил…

— Обрести силу всех и отдать силу всем! — звонко ответил Вадим; казалось, что эти слова, чеканенные из солнечной бронзы, повисли в воздухе над огнём костра.

— Будешь ли ты нам другом и опорой в ответ на наши дружбу и поддержку — в горе, радости, веселье, страхе, боли, счастье — во всей жизни воина?

— Буду, — без колебаний ответил Вадим.

— Клянёшься ли ты в верности туру — баннорту зинда анла-энграм?

— Клянусь, — жар становился невыносимым.

— Придёшь ли ты ко мне на помощь и после смерти?

— Приду, — твёрдо ответил Вадим. Сейчас он верил в свои слова.

— Чем же ты клянёшься мне во всём этом?

Жар почти физически толкал в грудь: "Отойди! Отойди!" Но отходить нельзя — наоборот, нужно будет сделать ещё шаг…

— Своей кровью и своей честью! Дубом, терновником и ясенем! Зелёными холмами и хрустальными реками! Именем предков и своим именем! — чётко и раздельно сказал Вадим.

— Дьяус слышит! Дьяус знает! Дьяус свидетель! — грянул хор мужских голосов. — Дьяус слышит!! Дьяус знает!! Дьяус свидетель!! Дьяус слышит!!! Дьяус знает!!! Дьяус свидетель!!!

Опустившись на колено, Вадим без колебаний протянул руку в огонь…

…Боль, которую он испытал вслед за этим, не шла ни в какое сравнение с чем-либо, ранее испытанным в жизни. Первым его желанием — слепым желанием тела — было — немедленно выхватить руку из пламени, но усилием воли Вадим заставил себя не думать об этом и, подняв голову, улыбнулся. По лицу его текли слёзы. "Если есть какие-то боги, — подумал он очень отчётливо от этой боли, — то пусть они дадут мне силы терпеть."

Хор нараспев говорил:

— Друзей в беде не оставляй.

Кто слаб — того не обижай.

Не разрушай, а создавай!

Слова на ветер не бросай.

Любовь свою не оскверняй.