Инсургент - Вероника Рот

— Руки за голову, — она произносит это грозным голосом, будто ожидает, что мы не послушаемся. Я бросаю взгляд на Тобиаса. Почему все ведут себя так, будто мы хотим напасть на них?

— Мы вошли через переднюю дверь, — говорю я медленно. — Думаете, мы бы поступили так, если бы хотели причинить вам вред?

Тобиас не оборачивается. Он только касается пальцами затылка. Через мгновение я делаю то же самое. Бесстрашные окружают нас. Один из них обыскивает Тобиаса, а другой забирает оружие из-за пояса. Третий, круглолицый мальчишка с розовыми щеками, сконфуженно смотрит на меня.

— Нож в заднем кармане, — говорю я. — Только дотронься до меня, и я заставлю тебя пожалеть об этом.

Он бормочет что-то вроде извинения. Его пальцы аккуратно достают нож, чтобы не задеть меня.

— Что происходит? — спрашивает Тобиас.

Первый солдат обменивается взглядами с остальными.

— Мне жаль, — говорит она. — Но нам приказано схватить вас, как только вы прибудете.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Перевод: Марина Самойлова, Ника Аккалаева, Маренич Екатерина, Воробьева Галина, Мартин Анна, Вероника Романова

Редактура: Анастасия Лапшина, Юлия Исаева, allacrimo, Любовь Макарова, Индиль

Они окружают нас и ведут к лифту, не надевая наручники. Несмотря на бесконечные вопросы о причинах нашего ареста, никто мне не отвечает и даже не обращает на меня внимания. В конце концов, я сдаюсь и веду себя тихо, как Тобиас.

Мы идем на третий этаж, нас заводят в маленькую комнату с полом из белого мрамора, вместо черного. Тут нет мебели, кроме лавки вдоль задней стены. Каждая фракция должна иметь камеры для нарушителей, но прежде я в них никогда не бывала. За нами закрывается дверь, щелкает замок, и мы остаемся одни. Тобиас садится на лавку и хмурится. Я меряю шагами комнату. Если бы у Тобиаса были хоть какие-то предположения о причинах ареста, он бы со мной поделился, так что я решаю воздержаться от вопросов.

Если Искренние не присоединились к Эрудитам, как сказал Эдвард, то с чего нам оказали такой странный прием? Что мы такого сделали? Если они не на стороне Эрудитов, значит единственное преступление — это быть заодно с Эрудитами. Делала ли я хоть что-то, чтобы расценить это как пособничество Эрудитам? Я прикусила нижнюю губу так сильно, что вздрогнула. Да. Я стреляла. Я стреляла в нескольких Бесстрашных, когда они находились в моделировании, но возможно Искренние об этом не знают, впрочем, даже я сама не считаю, что этого достаточно для оправдания.

— Ты можешь успокоиться? — спрашивает Тобиас. — Меня это раздражает.

— Зато меня успокаивает.

Он наклоняется вперед, опираясь локтями о колени, и смотрит между кроссовок:

— Рана у тебя на губе говорит об обратном.

Я сажусь рядом с ним и прижимаю колени к груди одной рукой, моя вторая рука свисает свободно. Он довольно долго молчит, а я все сильнее сжимаю свою руку вокруг ног. Такое чувство, что, чем я меньше, тем в большей безопасности.

— Иногда, — произносит он. — Я думаю, что ты мне не доверяешь.

— Я доверяю тебе, — говорю я. — Конечно, доверяю, как ты можешь думать иначе?

— Мне кажется, что есть что-то, что ты мне не рассказываешь. Я рассказываю тебе то, — он мотает головой. — То, что больше никому никогда не расскажу. Я вижу, что с тобой что-то происходит, но ты ничего мне об этом не говоришь.

— Так много всего произошло. Ты знаешь, о чем я, — говорю я. — И вообще, что на счет тебя? Я могу задать тебе тот же самый вопрос.

Он касается пальцами моей щеки, спускается к моим волосам. Он игнорирует мой вопрос, так же как и я его.

— Если это из-за твоих родителей, — говорит он мягко. — То скажи мне, и я тебе поверю.

Его глаза должны быть яростными, учитывая обстоятельства, но они спокойны и печальны. Это переносит меня в знакомые места, безопасные места, где признаться, что я стреляла в одного из лучших друзей, было бы легко, где я бы не боялась того, как будет смотреть на меня Тобиас, узнав об этом.

Я накрываю его руку своей:

— Да, все именно так, — говорю я слабым голосом.

— Хорошо, — произносит он и наклоняется, чтобы меня поцеловать.

В этот момент дверь открывается. Несколько людей входят друг за другом: двое Искренних с оружием, темнокожий старый мужчина — Искренний, Бесстрашная женщина, которая мне незнакома, еще Джек Кан — представитель фракции Искренность.

По нормам своей фракции, он молод для лидера — всего лишь тридцать девять, но по нормам Бесстрашных это пустяки. Эрик стал лидером Бесстрашных в семнадцать лет. И, возможно, это одна из причин, почему Бесстрашные не воспринимаются всерьез другими фракциями. Джек красив, с коротко подстриженными темными волосами, высокими скулами и живыми, раскосыми глазами, как у Тори. Несмотря на свою внешность, он не слывет обаятельным, возможно потому, что он Искренний, а они считают очарование обманом. Я доверяю ему достаточно, чтобы рассказать, что происходит, не тратя времени на любезности. Это уже кое-что.

— Мне сказали, что вы не понимаете, почему вас арестовали, — начал он. — Для меня это означает, что либо вы ложно обвиняетесь, либо хорошо притворяетесь. Единственное…

— В чем нас обвиняют? — перебиваю я.

— Он, — Джек посмотрел на Тобиаса. — Обвиняется в преступлениях против человечества. Вы обвиняетесь в том, что были его сообщником.

— Преступления против человечества? — Тобиас наконец-то говорит рассержено. Он смотрит на Джека яростным взглядом. — Это какие?

— Мы видели видеозапись нападения. Вы управляли моделированием, — отвечает Джек.

— Какие же вы видели кадры? Мы забрали все с собой, — говорит Тобиас.

— Вы взяли лишь копию. Все кадры Бесстрашных, зарегистрированные во время нападения, были отправлены на другие компьютеры по всему городу, — сказал Джек. — Мы видели, что вы осуществляли управление моделированием, и что оно было почти уничтожено прежде, чем перестало работать. Тогда вы остановились, скорее всего, согласовали свои действия, и вместе украли жесткий диск. И есть только одна возможная причина: моделирование было закончено, и вы не хотели, чтобы об этом узнали.

Я чуть не рассмеялась. Мой великий героический подвиг, единственная важная вещь, которую я когда-либо делала, была истолкована, как пособничество Эрудитам…

— Моделирование не прекратилось, — говорю я. — Это мы его остановили, вы…

Джек махнул рукой:

— Мне не интересны ваши отмазки. Правда восторжествует, когда вы оба будете допрошены под воздействием сыворотки правды.

Кристина рассказывала мне однажды о сыворотке правды. Она говорила, что самая трудная часть инициирования Искренних заключалась в ответах на личные вопросы перед всей фракцией под воздействием этой сыворотки. Мне не нужно было лезть в глубины своего сознания, чтобы понять, что сыворотка правды это последнее, чего я хочу.

— Сыворотка правды? — я мотаю головой. — Нет, ни за что.

— Вам есть что скрывать? — говорит Джек, приподнимая брови.

Я хочу сказать ему, что любой человек, даже с каплей достоинства, хочет держать некоторые вещи при себе, но я не хочу вызывать подозрения, поэтому отрицательно качаю головой.

— Тогда отлично, — он смотрит на часы. — Сейчас полдень, допрос в семь. Не стоит к нему готовиться. Вы не сможете ничего скрыть, находясь под воздействием сыворотки.

Он разворачивается на каблуках и выходит из комнаты.

— Какой приятный парень, — произносит Тобиас.

Группа вооруженных Бесстрашных сопровождает меня в ванную. Я не тороплюсь, позволяя рукам покраснеть в горячей воде, смотрю на свое отражение в зеркале: когда я была в Отречении, и мне нельзя было смотреть в зеркала, я думала, что за три месяца во внешности человека многое может измениться. Сейчас же понадобилось всего три дня, чтоб изменить меня. Я выгляжу старше. Возможно, из-за коротких волос или из-за одежды; все, что произошло, накладывает свой отпечаток. Так или иначе, я всегда думала, что буду счастлива, когда перестану быть похожей на ребенка. Но все, что я чувствую — это ком в горле. Я больше не дочь, которую знали мои родители. Они никогда не узнают меня такой, какой я стала.

Я отворачиваюсь от зеркала и толкаю дверь ногой. Когда Бесстрашные заводят меня в комнату, я задерживаюсь у дверей. Тобиас выглядит так же, как при нашей первой встрече: черная футболка, короткие волосы, строгое выражение лица. Его вид заставляет меня волноваться. Я помню, как схватила его за руку вне класса, всего на несколько секунд, то, как мы сидели вместе на скалах рядом с пропастью, и чувствую приступ тоски по тому, что было когда-то.

— Голодна? — спрашивает он и предлагает мне бутерброд со своей тарелки. Я беру его и сажусь, положив голову Тобиасу на плечо. Все, что нам остается, это сидеть и ждать, что мы и делаем. Съедаем всю еду и сидим до тех пор, пока не становится неудобно. Потом ложимся на пол рядом, наши плечи соприкасаются, и мы смотрим на какое-то пятно на белом потолке.