Исцеляющий миры. На расколе миров. Часть 1 - Таня Некрасова

Оливия мило хихикнула в кулачок и взяла руки сестры в свои:

— Ещё как сможешь! Гляди! — И старшая девочка принялась виртуозно наигрывать сложную мелодию, управляя пальцами Габриэль.

Точно. Оливия? Что с ней в этом мире? Габриэль вскочила с кровати и вбежала в на первом этаже гостиную. Сон и не думал уходить, он сидел за инструментом и играл любимую песню Оливии.

— Ты? — Голос Габриэль звучал сипло ото сна.

Девочка в плаще профессионально орудовала по черно-белым клавишам худыми узловатыми пальцами с обломанными и посиневшими ногтями, прикрыв глаза в сладострастной поэзии звуков.

— Что ты… В смысле… как я… как я попала домой? Ничего не помню!

Девочка не выказала реакции, будто клеймо незваной гостьи её не смущало.

— А, наручники! Куда они делись? Мне же не привиделось? — Габриэль присела на диван, изучая красные следы на запястьях. Ноги гудели от долгой ходьбы и беготни по лесу, ладони и подбородок зудели там, где была разодрана кожа — травмы, полученные при ударе об пол космического судна. На одежде засохла грязь, и теперь она охотно отваливалась от подошв кед. — Не приснилось, — ответила она сама себе, почесав затылок (кажется, в волосах кто-то поселился). — Это ты помогла мне?

— Я помню, что бежала в лесу… — Габриэль вскрикнула. — Адам! Он… Ты не знаешь, что с ним? О, ну почему ты такая неразговорчивая?

Габриэль поднялась и приблизилась на шаг к странной девочке — очень осторожно, чтобы не спугнуть. На вид девочке можно было дать не больше тринадцати или четырнадцати лет. Волосы станут оттенком светлее, если их хорошенько вымыть с шампунем. По запекшейся крови над правой бровью и зашелушеваниям грязи на щеке можно заключить, что девочка видела не много положительных моментов в жизни, её черезмерная худоба и неопрятный вид только подтверждали это предположение.

Габриэль сделала шаг, затем еще один. Внутри нее роилось столько вопросов, что терпеть игнор было невмоготу.

Ноты развалились, гневно взревели, когда руки девочки ударили по клавишам. Она отпрянула от Габриэль, словно ей грозил смертельный выстрел, а не человеческое прикосновение. В мгновение ока девочка очутилась у стеклянных дверей.

— Ты должна вспомнить, — двойным голосом сказала она.

— Что вспомнить? — опешила Габриэль, в глубине души радуясь, что вырвала из девочки хоть какие-то слова.

— Я не могу тебе ответить. Ты должна прийти к этому сама.

— И что будет, если я не вспомню? Что такого важного я могла забыть, чтобы меня преследовало существо вроде тебя? Спасибо, конечно, что спасла. Дважды спасибо, — припомнила Габриэль стычку с бандой сектантов. — Но ты — уж не обижайся — пугаешь меня, до чертовски пугаешь! Это…

От природы болтливая Габриэль переживает любой эмоциональный подъем необычным даже для неё обилием речи. Если её очень напугать, то вместо того, чтобы свалиться в обмороке или убежать, она просто откроет рот и не закроет его до той поры, пока не задохнётся. Мало кто в этом мире осмеливался дослушать до конца не поддающиеся контролю изречения Габриэль, вот и девочка в плаще вытворила, что умела, лишь бы пресечь бессмысленный лепет. Все во благо тишины.

Габриэль опрокинулась на спину, перед глазами будто опустился и заново поднялся занавес. Она погрузилась в поток воспоминаний, которые, однако, никогда не переживала. Яркие картинки небывалой реальности атаковали ее сознание, они выскакивали в памяти урывками, как сцены наспех склеенной киноленты.

В видениях Габриэль узнала Адама и профессора Нортона, но с ними были ещё несколько новых лиц: молоденькая девушка и взрослая женщина, одинаковые в чертах, и два совершенно непохожих молодых человека, один из которых, если она не ошиблась, был тем самым пришельцем, ранее стрелявшим в неё из бластера.

Крайнем видением Габриэль наблюдала рассыпающихся в пепел людей, безуспешно убегающих от сгущающейся тьмы, лавиной обрушившейся на Станвелл и пожирающей всё живое на своём пути. А в центре этого хаоса стояла она — одинокая и обезумевшая от горя.

Габриэль закричала: сначала в видении, а потом и в реальности. И крик её совпал со звоном бьющегося стекла. Она окончательно пришла в себя, когда услышала сопереживающий голос Адама. Адам звал её по имени и тормошил за плечи, верно, рассудив, что с ней стался какой-то припадок.

Габриэль села так резко, что чуть не разбила Адаму лоб. Ум протрезвел. Выкатив глаза, она осматривалась вокруг себя, негодуя:

— Что это была за чертовщина?

— Не знаю, но теперь всё хорошо, — с долей оптимизма выдохнул пришелец. — Я сперва решил, что тебя отравили.

— Отравили? — Не без помощи, Габриэль поднялась с пола, чтобы грохнуться на диван. — Нет! Это всё та странная девочка в плаще!

— Какая девочка? — Адам посмотрел на подругу глазами полными жалости. — С тобой точно всё хорошо? Выглядишь… безумно.

— Стоп. Адам? А ты что здесь делаешь? Как… — Габриэль с трудом отвела взгляд от пришельца к осколкам стеклянной двери. По правде говоря, она не была удивлена его воскрешению настолько, насколько могла бы, потому что первенство в этом деле одержала тётушка Мэй.

— А, это… — Адам смущенно пристроился рядом с Габриэль на диване. — Это все «Терра». Они включили в мой набор функцию «внутренний анабиоз» на случай, если нужно будет временно умереть. Я посылаю искусственный сигнал центральной нервной системе о том, что я умер, а рега-боты замораживают все мои внутренние органы, чтобы они не омертвели. Главное не забыть установить таймер. — И Адам продемонстрировал запястье с «часами».

Габриэль соскочила с дивана, точно ужаленная. Из-за стремительной смены положения в пространстве голова закружилась, но девушка справилась со слабостью, не разрешив себе снова садиться.

— Опоссум! — подавилась она возмущением. — Ты — грёбаный опоссум! Нет, ты хуже опоссума! Почему ты не сказал, что так умеешь?

— Я же предупредил, что собираюсь притвориться мертвым, помнишь?

Габриэль вышагивала по гостиной, исступленно жестикулируя. Её уши и щеки горели, как цветы бальзамина, которые стояли в маленьких темных горшках по периметру входной арки, крича своим увядающим видом о нужде в пересадке.

— Притвориться мертвым и умереть по-настоящему — это две разные вещи, Адам! Может, для тебя это обыденность, но у нас на Земле