Газета День Литературы # 128 (2007 4) - Газета День Литературы

А я огляделся. Комнатка была небольшая, квадратная и тоже походила на сундучок. Куда ни взглянешь – какие-то полочки, подвески, шкатулки. И через всю стену – старинный шкаф для белья. А сверху на шкафе – на подставочке птица. Она как живая, но сделана, наверно, из гипса. Это был голубок. Я подошёл поближе и дотронулся до головки. Она была холодная, мёртвая и походила на льдинку. А потом взгляд мой уперся в штору. Она вся тяжелая, с большими кистями и закрывала почти всё окно. Но только зачем? И я резко отдернул штору, а потом распахнул окно. И сразу же в комнату хлынул прохладный и лёгкий воздух. А вместе с ним надвинулось на меня что-то густое, парное, точно я нырнул в тёплую речку. Но это шумели сосны. Они как будто громко дышали, что-то рассказывали, и я замер, не смея дышать. Но вот мой слух различил другие, совсем посторонние звуки. Но что это, что? Да это же птицы! Это, наверно, грачи, – подсказала душа. И сразу же в груди что-то растаяло, просветлело, и мне стало легко-легко. А грачи кричали уже где-то рядом, на расстоянии ладони, и мне подумалось, что они вызывают меня, приглашают. Я засмеялся, я был почти что счастливый, грачи закричали так сильно, – и моё сердце забилось прямо у горла… И в этот миг они опять закричали, захлопали крыльями, наверно, что-то не поделили. А потом грачи стали стихать, успокаиваться, – и тогда оживали сосны. Они шумели тихо, размеренно и почему-то напомнили море. А море я любил сильнее всего. Ах, море, море, когда мы снова увидимся, когда же?..

Но мои мысли опять перебили птицы. Они так загалдели, точно на них кто-то наставил ружьё. Да что же с ними? Ну что же? – И опять на помощь пришла душа. – Да у них, наверно, грачата. Да, да, грачата. Они вылетели из гнезда, а родители их пасут... И в этот миг меня отвлекли. В дверь кто-то вежливо постучал. Я открыл – на пороге был Лёня. На нём – белая отглаженная рубашка. И всё на нём в одежде блестело, переливалось, точно он – именинник, а не жена.

– Пойдем пока прогуляемся. А потом за стол...

Мы вышли на высокое крыльцо. Грачи продолжали кричать, и я осторожно спросил:

– Они и ночью вас беспокоят? Поди, даже снятся?

– Ох, не говори! Всё нутро моё вынули. Вначале я вроде терпел, а потом эти гады достали. Я бы их всех размазал, вот так! – И он поднял кверху сжатый кулак. – Ведь птичий грипп разносят. Право наше начальство – загранотряды надо делать, надо раздавать ружья. А что? Что прикажете? Выбить бы их дотла! Ты понимаешь?! – Он весь дрожал, лицо раскраснелось. Таким я его давно не видел и потому стал утешать:

– Не шуми. Все наладится.

– Что наладится? Они нас погубят.

– Но ты же, Лёня, биолог... – но я не докончил, потому что меня понесло совсем не туда, не туда. – Лёня, ты вообще меня поражаешь. Неужели жеребят посылаешь на бойню? Не жалко?

Он внимательно посмотрел на меня и захохотал:

– Ох, дитя ты, дитя. Прав Егор Гайдар – с такими Америку не догонишь. – Он замолчал и сразу потемнел лицом. А на лбу выступил пот, видимо, волновался. И я тоже молчал. И тогда он не выдержал, опять напал на меня, но голос уже веселый: – Значит, ты бойни боишься? Ты, поди, уже мясо не кушаешь, а только манную кашку. А про жеребят ты запомни: у меня есть перекупщик. Этот Джапар и гонит молодняк прямо до Кокчетава. А там уж другая цена, другие законы. И денежки, понятно, получше. И мне навар, и Джапару хватает на девок. Видел бы ты, как его бабы любят. Они ведь сразу видят богатеньких...

– А ты, Лёня, купец.

– Нет, кацо, я – дэловой человек. Ты знаешь, сколько получает учитель? Я ведь ушёл из зоотехников-то, далеко от дома... Теперь вот здесь – учительствую. Ой, да ты прости, сам ведь вкалываешь за две тыщи с копейками. Это ж – позор наш, велосипед даже не купишь. Так что школа для меня – только стаж... – Он усмехнулся, дёрнул плечами: – Признаюсь, милый, тебе – я уж давно не готовлюсь к урокам. А на кой ляд к ним готовиться? Ведь в классе сидят дети дебилов. Спился народишко-то, скурвился. Так что, так что... Давай для ясности помолчим.

Он как-то кисло, подавленно улыбнулся и посмотрел внимательно на меня. Потом опять улыбнулся:

– Ну вот что, пойдем на мои бахчи. – Он открыл какие-то воротца, и мы вошли в огород. Глаза у Лёни блестели, он оживился: – Понимаешь, занялся тут опытами. Посадил ранних огурцов, помидоров. Даже арбузы рискнул. Да, да... Вначале делаю рассаду, а потом высаживаю в горшочках, В прошлом году было три сотки, а собрали – не увезти. Лето стояло сухое, арбузное. Первый иней пал десятого сентября. Тёща где-то автофургон раздобыла да на базар свезла, так ты знаешь, сколько денег-то?.. Ох, прости, извини, ты же деньгами брезгуешь. – Он подмигнул мне и шагнул вперед. У кучи с перегноем остановился.

– Во, гляди, нынче под арбузами у нас сразу пять соток, остальное – огурчики, дыньки. А картошку я посадил вдоль забора. Правда, в посёлке ещё есть участок, – он махнул рукой в сторону дальних домиков.

– А полоть тебе кто будет?

– Понятно кто – школьники. Платить не надо, а пользы выше ушей. Биология, значит, на практике.

– Ты б им хоть покупал по мороженке.

– Обойдутся. Всё равно будущие алкаши.

– Что ты сказал?

– Я-то ничего, а ты ступаешь на плети. Поосторожней, а то идёшь, как медведь. Выходит, не любишь землю, дружок. А может, с ними ты заодно? – И он показал рукой на грачей: – Лезут, черти, не остановишь. Права жена – пора нам вооружаться. – Он отвернулся от меня и продолжал говорить сам с собой.

Плечи у него ссутулились, он походил на старика. И я опять пожалел:

– Успокойся, Лёня. Скоро тебе жену поздравлять.

– Ой, не говори. У них тоже, наверно, праздник. Но я им устрою. – И он опять показал рукой на грачовник: – Ты погляди! По три гнезда на каждой сосне. Но ничего! Ритуля за них крепко взялась. А то ведь орда чёрная. Птичья орда. – Он опять стал волноваться. Его красивые светлые волосы скатались в сосульки, а на щеках проступили складки. Как быстро мы стареем и увядаем... Он так изменился, состарился. Да что с тобой, Лёня?! – Что-то билось во мне, просилось на волю, но я сдержался. Зато грачи без остановки кричали. Иногда они пролетали прямо над нашими головами. Им хотелось, наверное, напасть на нас. Я даже видел, как они целились прямо на наши головы и снижались. А Лёня вел меня всё дальше и дальше:

– Вот это, миленький, мое богатство. И огурчики, значит, свои, помидорчики, а в гараже у нас джип стоит. Что ты на это скажешь? Что-то ты, миленький, замолчал? – Глаза у него блестели, точно выпил вина. Но мне не нравились ни эти глаза, ни это снисходительное слово "миленький". Откуда оно? Называл бы лучше по имени. Но Лёня не давал мне задуматься:

– Всходы по весне были добрые. Если б не птицы. Только листик проклюнется – они тут как тут. И прямо живьём, целиком глотают. Хорошо Рита придумала. Теперь немного боятся... Да вон посмотри. – И он показал рукой направо. Там была воткнута палка, на которой трепыхалась чёрная тряпка.

– Что это?

– Птица, миленький. Живое пугало – ты усёк?

Мы подошли поближе. Я взглянул на палку и обмер. К верхнему концу палки был привязан грачонок. Он был еще живой, трепыхался. Он пробовал даже взлететь, но веревочка не отпускала. Иногда ему удавалось подняться на целый метр, может, выше, но через секунду он уже обессилено падал. Крылья стукались о палку, терялись перья.

– Что это, Лёня?

– Ох, недотёпа. Да это же пугало. Живое пугало. Ритуля придумала. И птица видит сверху и не садится. А что делать? Ты подскажи. Они и птичий грипп принесут. Тут не до жалости. И не смотри так на меня. Нет, миленький, не смотри-и...

Но я плохо слышал. Я подошёл почти вплотную к грачонку и хотел к нему прикоснуться. Но рука сразу отдёрнулась, как обожглась. Ведь мне показалось, что он умер, вот только что умер у меня на глазах. Я собрал всю волю и взял грачонка за твёрдый, почти каменный клювик. Глаза открылись – разошлась тусклая плёночка. Из клюва что-то вытекло, наверное, кровь. Я подержал клювик секунду, потом отпустил. Грачонок опять трепыхнулся, и надо мной закружились птицы. Так много – целое облако. Я вспомнил, что когда-то видел уже столько же птиц. Они также кричали, а мы шли по тополиной аллее. А рядом вздыхали трубы, давили на сердце. И на глазах у меня были слезы... И другое, другое я тоже вспомнил:

– Помнишь, Лёня?.. Ты помнишь?..

– 0 чём ты?

– Когда-то ты хотел стать птицей? Ты ещё не раздумал?.. – Я хотел ещё что-то добавить, но помешали грачи. Они кричали, хлопали крыльями, одна из них особенно громко кричала, подлетая почти к самой земле. Я взглянул вперёд, туда, куда хотела опуститься птица. И вдруг меня обожгло, опалило, как будто в глаза мне плеснули молнию... Нет, десятки, тысячи молний. Там, впереди, на высоком, кривеньком колышке метался в муках ещё один грачонок. У него ещё были силы, движение, и под этим напором колышек гнулся и пригибался. А рядом с ним, отступив метров на пять, стоял ещё колышек, а рядом – третий, четвертый. И на каждом корчилось по грачонку. Все они были ещё живые, все хотели взлететь, но верёвка мешала.