Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

Большую часть ночи меняли шестерню первой передачи у Сомова… Обычно шестерни эти летели на пути к Востоку, когда каждый тягач тащил за собой груз тонн в пятьдесят. По ледяному куполу гружёным тягачам положено идти на первой передаче, а это значит, что её шестерня находится в работе значительно больше времени, чем предусмотрено расчётом, и, следовательно, быстрее изнашивается. Гаврилов и Никитин несколько лет назад представили докладную записку, обосновывая необходимость особой обработки этой шестерни для антарктических тягачей, но бумага та, видимо, попала в долгий ящик.

А менять шестерню в условиях похода было делом до крайности кропотливым и мучительным. Следовало снять облицовку и радиатор, отсоединить коробку передачи от планетарного механизма поворота и от двигателя, вытащить её, весом в полтонны, на божий свет, снять крышку, сбить с вала шестерню и заменить её новой. И проделать все операции в обратном порядке.

Восемь часов меняли, будь она проклята! И то спасибо Тошке, — не будь Тошки, на ремонт ушло бы суток двое. Походники — люди крупные и сильные, но это несомненное достоинство превращалось в свою противоположность, когда требовал ремонта главный фрикцион. А маленький и юркий Тошка раздевался до кожаной куртки, ужом заползал в двигатель, словно в спальный мешок, сворачивался там калачиком и орудовал ключом, а пальцы шплинтовал с ловкостью фокусника. «Мал золотник, да дорог!» — не дожидаясь похвалы, восторженно отзывался о себе Тошка, когда его вытаскивали за ноги, силой распрямляли и уводили греться.

А детали все были тяжёлые, стальные, и не каждую сподручно поднять артелью. Коробку передач — ту Валера вытаскивал краном своей «неотложки», шестерни и облицовочные щиты поднимали руками, а двадцать — тридцать килограммов на куполе при морозе на все сто тянут. Без рук, без ног остались, полумёртвые притащились на камбуз, даже Лёнька Савостиков в тамбур забрался с третьей попытки. Никто не смеялся над Лёнькой — поработал он побольше крана.

Спасли тягач, а за ужином молчали, в непривычной тишине сидели, сосредоточенно глядя каждый в свою тарелку, и пронизывало эту тишину какое-то напряжение. Ухом старого солдата уловил его Гаврилов. Наэлектризованная тишина, плохая, подумал он, будто перед артналётом. Заметил, что вилка в руке Сомова подрагивает, задерживается у самого рта, словно Сомов хочет что-то сказать и никак не найдёт нужного слова. На пределе Вася, подметил Гаврилов, исхудал, каэшка висит, как на пугале, борода пошла сединой, это в его-то тридцать пять лет. Понять бы, где он, верхний предел усталости.

— Чего буравишь? — Сомов зло посмотрел на Гаврилова.

Так и есть, угадал — не выдержал Василий. Бывало, цапался с ребятами, однако на него ещё не кидался. Зря, Вася… Как говорит Лёнька, в разных весовых категориях мы с тобой работаем. Капитан Томпсон рассказывал, что, когда молодым матросом умирал от морской болезни, боцман расквасил ему физиономию — и вылечил. Может, так и было, но у нас свои законы, мы и без мордобоя обойдёмся.

— Давай, давай, — кивнул Гаврилов, продолжая с аппетитом есть макароны по-флотски. — Выговаривайся, раз припёрло.

— И скажу! — Сомов бросил вилку на стол.

— Слово для прений имеет знатный механик-водитель товарищ Сомов! — выскочил Тошка. — Часу хватит, товарищ механик?

Никто не улыбнулся.

— Чай пить будете? — заикнулся было Петя, но ему не ответили — все неотрывно смотрели на Сомова.

— Давай жми, — поощрил Гаврилов, тоже кладя вилку на стол. — Про то, как я поход затеял на твою погибель. Точно?

— Орден на нашей крови захотел получить? — сдавленно крикнул Сомов.

Мёртвое молчание повисло над камбузом.

— Все так думают? — спокойно спросил Гаврилов.

— Что ты, батя, — подал из угла голос Давид. — Разве можно, батя…

— Орденов у меня шесть штук, не нужно мне седьмого, Вася.

— Это не ответ! — вставил Маслов.

Так, отметил Гаврилов, Сомов и Маслов — уже двое.

— Я кого неволил? — проговорил он пока всё ещё спокойно. — Силком за собой тащил? Отговаривал, кто хотел лететь?

— Ну, глупость сделали. Не полетели, — угрюмо сказал Маслов. — Пошли с тобой. Нам друг с другом юлить ни к чему, не один пуд соли вместе съели. Ответь людям, батя.

— Зачем на смерть повёл? — уже не крикнул, а скорее простонал Сомов. — Ну, сам на ладан дышишь — твоё дело, потешил свою командирскую спесь. А за что меня погубил и этих сопляков? За что, — яростно ткнул пальцем в покрытые заиндевевшим стеклом фотографии детей, — их сиротами сделал?

— Не хотел говорить, а скажу, — решился Маслов, — теперь всё равно. Знаете, что Макаров на Большую землю радировал? — «Поезд под угрозой гибели» — радировал!

— Из-за, тебя, краснобай, остались! — набросился на Валеру Сомов. — «Не огорчайте батю, ребята, пошли вместе…» Распелась канарейка! Вот и пошли… Выхаркивай теперича лёгкие, чтоб батя не огорчался!

Валера прикрыл рукой глаза.

— Подонок, ты, Васька, — сплюнув, сказал Игнат. — Думал, просто жмот, а ты ещё и подонок!

— За подонка — знаешь? — Сомов рванулся к Игнату и затих, прижатый к месту тяжёлой рукой Лёньки.

— Драться не дам, я с Игнатом согласный, — хмуро сказал тот.

— Куда мне драться… — Лицо Сомова скривилось, голос дрогнул, перешёл в шёпот: — Подохнуть бы спокойно…

— Все высказались? — тихо спросил Гаврилов.

И, подождав мгновение, взревел:

— Эй, ты, мокрица, протри глаза, слёз на дорогу не хватит! Разнюнился… баба! Слюни распустил… На тот свет собрался? Туда тебе и дорога, живые по такому сморчку плакать не будут! — И свирепо повернулся к Валере: — Зачем их уговаривал, кто разрешил?! Пусть бы улетели к чёртовой матери, чем гирями на ногах висеть! Молчать, когда начальник поезда говорит! (Всё свирепея.) Да, виноват — баб в поход взял! Зачем свой троллейбус бросил, если кишка тонка? (Сомову.) А ты чего писал «с благодарностью принимаю приглашение», когда знал, что я не в Алушту собрался? (Это Маслову.) Тьфу! Я вам дам помирать, на том свете тошно будет!

Перевёл дух, бешеным взглядом обвёл притихших людей:

— Чего носом стол долбишь? (По адресу Лёньки.) За девками бегать легче, чем по Антарктиде ходить? А вы? (На братьев.) Полудохлый тюлень веселее смотрит! Зарубите себе на носу каждый: помереть никому не позволю. Пригоним хотя бы полпоезда в Мирный — ложись и помирай, кто желает. Тебя, Сомов, отстраняю от машины, сдай Жмуркину Антону. С тобой, Маслов, разговор особый. Всем пить чай и располагаться на отдых.

— Не вставайте, ребята, сам разолью, — заторопился Петя. — Пейте, ребята, пока горячий.

— Раз пошла такая пьянка… — сбивая напряжение, пошутил Алексей Антонов, — разреши, батя, каждому по сигарете.

Закурили, молча и с наслаждением подымили.

— Ты главное ответь, — поднял голову Сомов. — Когда с Востока уходили, знал или не знал