Часы Судного дня (СИ) - Иевлев Павел Сергеевич

— Ничего себе! — поразился я. — Так почему тогда все на них не ездят?

— Цена кусается. На нашем «Патре» за те же деньги можно жечь бензин годами.

— И какой эквивалент примерно? Ну, чтоб понять соотношение цен… На сколько тонн 92-го можно обменять на такой акк?

— Ну… Примерно на один средний НПЗ с собственной нефтяной скважиной.

Я замолк, пытаясь осмыслить цену, но не смог вообразить себе столько денег. Столько не бывает.

Мы сидели и молчали в темноте. Я пытался заснуть, но то проваливался в дремоту, то вздрагивал и просыпался. Камень не стал ни теплее, ни мягче. Кроме того, кажется, становилось душновато. Мне подумалось, что, возможно, нас ждёт не долгая смерть от жажды, а быстрая от удушья — с местных перфекционистов вполне станется подогнать двери до полной герметичности. Единственная радость — на стене стали наливаться розовым два квадратных камня. Значит, и в эту комнату доходят световоды, а на улице уже начинается утро. По крайней мере, не во мраке помрём.

Мне почему-то не было страшно, но зверски глодала досада, что я не отправил жену и дочку на ту сторону. Ведь единственные два проводника в этом срезе сидят тут, а значит, им не выбраться. Я бы этого Карлоса за такую подставу загрыз, наверное.

— Утро уже, — нейтрально сказал Андрей. Надо же, я думал, он спит.

— Утро, — подтвердил я, чтобы что-нибудь сказать.

— Раз до сих пор нас не вытащили, значит, уже не вытащат.

Я и сам так думал, но, когда это подтвердил Андрей, внутри как-то нехорошо ёкнуло и по рукам побежали мурашки противной слабости.

— Придётся уходить самим, — неожиданно закончил мысль Андрей.

— Чего? — не поверил своим ушам я. — Куда? Как?

Андрей встал с каменного пола и прошёлся вдоль стены туда-сюда.

— Да, вот здесь. За этой стеной репер. До него… — Андрей помолчал, — метров десять, пожалуй, или около того. Мы попадаем в зону действия.

— Есть что?

— Неважно. Долго объяснять.

Я и сам ловил в себе это ощущение лёгкого свознячка внутри, которое бывает возле прохода, но что толку, если между нами и им стена?

— Проблема в том, что я не оператор, а проводник. Я не могу полноценно работать с реперами. Жена пыталась меня научить, но это едва не кончилось плохо. У меня остался ее планшет, и я могу активировать репер. Но я не могу построить резонанс, и нас, скорее всего, выкинет на Изнанку.

— Это опасно?

— По сравнению с тем, чтобы остаться здесь, безопасно даже крокодилу на клык давать, — грубо ответил он, но тон был, надо сказать, самый похоронный.

Чего-то он не договаривал, ну да чёрт с ним. У меня тут жена с ребёнком, и еды у них максимум на неделю, если экономить. Вряд ли жена сможет прокормить наш домашний цирк рыбалкой и охотой, тем более что ни снастей, ни оружия у неё нет.

— Если со мной что-то случится — а вероятность этого весьма велика, — вздохнул Андрей, — тебе придется самому искать выход. Я не знаю, как. В прошлый раз меня просто вырубило — если бы не жена, там бы и остался. Изнанку не зря называют еще «холодом» — она буквально вытягивает жизнь из человека, а я, как оказалось, к ней особо чувствителен. Есть надежда на то, что просто повезёт. Если бы не это, я бы, наверное, предпочёл тут остаться — меньше мучиться.

Обнадёжил, нечего сказать. Может, и хорошо, что я не знаю, на что иду.

Андрей завозился в темноте, доставая что-то из рюкзака. Сначала очень долго ничего не происходило, но потом чувство сквознячка в солнечном сплетении начало потихоньку усиливаться. Ощущение было похоже на то, которое бывало при открытии прохода в гараже, но… не совсем. Стало как-то неуютно, неприятно, внутри что-то провернулось — и мир моргнул. Когда я открыл глаза, мы были уже не в комнате.

Пустая каменная площадка, накрытая шатровым сводом на четырех колоннах, была похожа на крытый перекресток. В обе стороны уходили дороги, но разглядеть, куда они ведут, было невозможно. Такое впечатление, что мы оказались в белом полупрозрачном шаре из тумана — предметы вблизи были яркими, резкими и отчётливыми, но чем дальше, тем больше они расплывались и теряли цвет. Уже в нескольких шагах всё казалось блёкло-серым, очертания смазывались как через тонкую плёнку воды, а метрах в двадцати уже окончательно ничего нельзя было разобрать. Я оглянулся в поисках Андрея, и увидел его лежащим на каменном полу. Выглядел он настолько бледно и нехорошо, что мне в первый момент даже показалось, что умер, но нет — дышал, хотя и еле-еле. Рядом с ним валялась прямоугольная пластина из чёрного полированного камня, — вероятно, тот самый «планшет». Я засунул ее Андрею в сумку, поднял его в сидячее положение, присел, и рывком подхватил бессознательную тушку на левое плечо. Чёрт, это было тяжело! Я не такой уж богатырь, а весил проводник, пожалуй, килограмм восемьдесят. Этак и спину себе сложить недолго. Оставалось надеяться, что идти недалеко, потому что далеко я так не уйду.

Выбирать маршрут не приходилось — все равно ни черта не видно. Я просто пошел туда, куда стоял лицом — по дороге в туман, стараясь удерживать равновесие с тяжёлым и крайне неухватистым телом на плече. Через десяток шагов заметил, что граница видимости отодвигается вместе со мной, а обернувшись увидел, что каменная арка на перекрестке уже потеряла цвет и резкость. Значит, центром видимости тут являюсь как раз я, и это хорошо — не придётся идти ещё и на ощупь. Мне и без того проблем хватало — через какое-то небольшое время к тяжести на плече и дрожи в икроножных мышцах добавилось нарастающее ощущение холода. И это был не обычный холод, какой можно почувствовать, если выйти зимой на улицу раздетым. Начавшись с лёгкого неудобства, он быстро перешёл в ощущаемую всей поверхностью тела физическую боль и нарастающую мышечную скованность. Окружающее пространство тянуло из меня тепло так, словно вокруг не воздух, а переохлаждённая среда с очень высокой теплопроводностью. Это был такой холод, какой чувствует человек, упавший в Ледовитый океан. Где-то я читал, что в той охлаждённой ниже нуля солёной воде время выживания всего несколько минут — дальше теплопотеря приводит к остановке сердца. Но в той книжке о тяжёлой судьбе полярных лётчиков ничего не было сказано о том, до чего это больно! Для того, чтобы приблизиться к этому ощущению, можете взять и плотно сжать в ладонях большой кусок льда — от холода через минуту вам станет больно, потом очень больно, а потом вы его бросите, потому что зачем же себя так мучить? А теперь представьте себе, что эта боль во всём теле, и бросить вам нечего. В общем, те, кто пишет, что смерть от переохлаждения легка и приятна, то ли сами не пробовали, то ли какое-то другое переохлаждение имеют в виду. Меня не тянуло прилечь и уснуть, я орал от боли и бежал, спотыкаясь, по дороге уже почти не видя куда, потому что в глазах всё плыло от слёз. Единственным тёплым местом во мне было левое плечо, как будто между мной и Андреем кто-то положил маленькую, но очень эффективную грелку. Если честно, я, видимо, только поэтому его и не бросил тогда. Хотя, возможно, просто не догадался. Я вообще плохо соображал в тот момент — мне было чудовищно, невыносимо больно, и сознание полностью было забито этим ощущением. Наверное, так же больно вариться заживо в кипящем масле — ведь сильный холод и сильный жар нервы транслируют в мозг одинаково. Я орал и бежал, ослеплённый и оглушённый болью, будучи одним комком боли и больше ничем. Черный смутно знакомый силуэт массивной башни, проступивший в стороне сквозь туман, я разглядел буквально чудом — и метнулся туда с дороги на последних каплях сил.

А потом всё разом кончилось и я, споткнувшись, врезался в кусты и, кажется, вырубился. Не знаю, насколько надолго. Во всяком случае, когда я пришёл в себя, Андрей сидел рядом, а не валялся в отключке, и выглядел гораздо более живым и весьма раздосадованным. Но мне было наплевать — мне не было больно! Это было чистое наслаждение. Серьёзно — я ощущал удивительную эйфорию просто от того, что боль ушла. Хотите познать счастье — спросите меня, как.