Волчонок на псарне (СИ) - Анна Чарова

Ступив на дорогу, побрела медленно, чтобы понаблюдать за теми, кто приближается к воротам. Проехала мимо повозка — я шарахнулась в сторону, запрокинула голову, встретилась взглядом с погонщиком: пустоглазый дядька с пятнистым лицом, с ним такая же пятнистая девчонка. Эти коричневые пятнышки — болезнь, или так и должно быть? У девчонки желтые волосы до пояса. Смотрит, улыбается, дергает дядьку за рукав, тычет в меня пальцем.

Ну, все, сейчас он заорет: "Держи зарга", и все мягкотелые бросятся на меня. Надо было бежать, но ноги будто вросли в землю. Мужик глядел ласково, как будто я из его семьи, кивал. Девчонка хихикала, прикрывая рот рукой и ерзая. Больная, что ли? Или с меня смеется? Да нет, смеются не так.

Не признали во мне зарга, и от сердца отлегло, но я все равно не спешила в стойбище, остановилась у края дороги, пропустила двух длинноволосых теток, одна была молодой, вторая — старой, вдвоем они толкали клетку, где сидели какие-то птицы, похожие на фазанов. И тетки не заорали: "Держи зарга". Значит, все не так плохо, как казалось сначала, и я вполне могу затеряться среди мягкотелых. Осталось придумать, как попасть в стойбище, и понять, не опасно для меня внутри.

Передо мной была каменная стена с распахнутыми воротами. Будто чудовище разинуло рот и высунуло язык моста, готовое меня сожрать. Тетки протопали по мосту, исчезли за стеной, ничего страшного с ними не случилось, тогда я тоже ступила на деревяшки, прошла немного, посмотрела на свое отражение, пригладила торчащие в стороны черные патлы. Тетки тут носят платья и длинные волосы, девчонки, выходит, тоже?

Впереди топал лохматый, очень вонючий мужик, даже скорее дед. Когда он поравнялся с воротами, из-за стены выступил стерегущий в железном панцире и шлеме, опустил перед дедом длинную палку с топориком на конце, преграждая ему дорогу. Значит, и меня могут не впустить.

— Опять ты! — воскликнул стерегущий, показался еще один, направил меч на деда.

Это второй тоже был в блестящем панцире и шлеме. Его ноги и руки защищали железные пластины.

— Проваливай, — сказал второй стерегущий. — Нечего тебе, пропойце, в городе делать.

Дед склонился, проблеял что-то, но его так и не пустили за стену, он ушел с моста, устроился у дороги, протянул руку и прогнусил подъехавшему длинноносому дядьке на осле, груженном тюками:

— П-дааайте на пропитааание, люди доообрые! Пдааайте на пропитание…

Тьфу ты! И живет же такое! Зарги его давно бы уже дипродам скормили, а эти терпят зачем-то. Дядька слез с осла, отдернул то ли платье, то ли подпоясанную рубаху до пят, схватил его за поводья, потянул, но животина уперлась и отказывалась ступать на мост. Хозяин и бил осла хворостиной, и гладил, и тянул, и упрашивал, но не мог сдвинуть с места.

Откуда-то я знала, что осел боится моста, точнее — речки. Если бы я вела его, то… А ведь так можно попасть за стену! Вприпрыжку я подбежала к длинноносому, который уже собрался тащить тюки на горбу, и проговорила:

— Дядь, а дядь, — он обернулся, вскинул тонкую бровь. — Давай я проведу тебе осла… Туда. А ты проведешь меня, а то мне надо, а не пускают.

Дядька ухмыльнулся, выпрямился, подбоченился, глядя на меня сверху вниз. Худой, темноволосый и кареглазый, почти как зарг, только очень уж длинный, лицо тоже длинное, загорелое.

— Ты уверен, что он тебя послушает?

Надо же! Дядька принял меня за мальчика! Ну и ладно, не стану говорить ему правду. Теперь понятно, почему девчонка так на меня смотрела, я приглянулась ей как мальчишка. Улыбнувшись, я подошла к ослу, положила руку ему на голову. Оседлав его, я закрыла ему глаза ладонями:

— Веди, теперь он пойдет.

Сначала дядька не поверил, потянул осла за поводья, и он пошел. Дядька зашевелил бровями, не веря глазам своим, и проговорил:

— Как тебе это удалось, ты колдун? Если эта скотина упиралась, никому не удавалось заставить его идти, пока он сам не захочет.

— Если бы я был колдуном, то уже попал бы в город, — ответила я, надо не забыть, что мягкотелые считают меня мальчишкой.

— Колдуны бывают разные, — важно ответил дядька. — Не всем дано повелевать огнем и ветром.

— Меня просто любят звери, — улыбнулась я, прижимаясь к ослу и продолжая держать его глаза закрытыми.

Дядька поздоровался со стерегущими, сказал, что едет в город за вином на свадьбу, открыл тюки, достал пустые баклаги, и его пропустили, на меня не обратили внимания, словно я была частью осла. Ура! Можно выдыхать! Я убрала ладони с глаз осла, слезла, и он продолжил идти.

— Где твои родители? Почему ты один в такое опасное время?

Фло рассказывала, что родителями у мягкотелых называются мужчина и женщина, которые тебя родили. У них ребенок принадлежал этим двоим, у нас — всей семье. Кто родил именно меня, я не знала.

— Умерли, — не стала врать я. — Мы с братом идем к другим нашим, они далеко. Еды надо и кое-чего еще. У меня есть нож, попробую обменять. Вот, — я достала из-за пояса нож, протянула дядьке. — Можешь себе взять, но мне нужен сыр, мясо, штука, чтоб огонь развести, — я принялась загибать пальцы, поглядывая на нового знакомого.

Его глаза блеснули, он провел пальцем по лезвию, причмокнул:

— Это нож заргов. Очень хорошая работа, дорогой. Откуда он у тебя?

И опять я сказала правду:

— От родителей. Ну что, берешь?

— Пожалуй, да, — оглядевшись, будто чего украл, длинноносый сунул нож в лохматую сумку, переброшенную через плечо. — Почему ты не продашь его?

Этот вопрос застиг меня врасплох, я потупилась и прошептала:

— Не знаю как. Я раньше не бывал в местах, где так много людей, и этих… денег у меня не было никогда.

— Эх, да ты дикий совсем, и обмануть тебя просто, но я не буду. Идем, достану тебе еды и еще пару монет дам.

Хороший дядька попался, не врет — я вранье сразу чую. А ведь он — тоже мягкотелый, и когда придут наши, они его убьют. И вон тех теток с птицами в клетке. И двух светловолосых мальчишек, корчащих друг другу рожи…

Нельзя их жалеть, они вырезали всех, не пожалели даже наших малышей. Они не вполне люди, и по одному ничего не значат. Особенно бесполезны их женщины. Писклявые ходячие мешки.

— Эй, мальчик, не отставай!

Оглушенная шумом и пестротой нарядов, я стояла, разинув рот. Сколько их здесь, на поляне, окруженной каменными шатрами! Кто стоит, кто сидит, одни выставили лепешки, другие — сыр, какие-то баклаги, мясо вяленое, соленое, копченое…

Живот взвыл голодным зверем, я стиснула зубы и рванула за дядькой. Запах мяса преследовал, изводил меня, и рот наполнялся слюной. Еда готовилась в огромных казанах, на вертелах, на плоских железных блинах.