Иначе жить не стоит. Часть третья - Вера Кетлинская

По настоянию Алымова в Институте угля возобновились исследования по подземной газификации, в группу научных работников включили и Федю Голь, так как предстояло обобщать опыт обеих опытных станций. Официальным руководителем группы был назначен профессор Китаев, но с первых дней работы фактическим руководителем стал Саша Мордвинов. Никто его не назначал и не выбирал, так случилось потому, что Саша оказался самым сведущим участником группы. Он не пытался оттеснить Китаева, Китаев сам говорил всякий раз, когда возникали спорные вопросы или требовалось организовать новый опыт:

— Вы уж займитесь, Александр Васильевич… Мне не разорваться, голубчик, прошу вас, вникните, что там у них…

Единственным «инородным телом» в группе был Федя Голь, но Саша с первого дня постарался стереть всякие разграничения между институтской молодежью и Федей:

— Неважно, чей проект и кто на какой станции работает. Дело общее, опыт каждого нужен всем.

Если бы Саша мог, он включил бы в группу и Леню Гармаша. Что с того, что Ленечка Длинный шатнулся в трудную минуту! Он талантлив, так пусть отрабатывает вину. Но Леня Гармаш упорно обходил их лабораторию и старался не встречаться с прежними друзьями. Однажды Саша остановил его в коридоре:

— Знаешь, Леня, ошибка, вовремя не исправленная, разрастается.

Леня вспыхнул и сказал сквозь зубы:

— Не чувствую себя виноватым.

— Вот как! — сказал Саша и пошел дальше.

Леня Гармаш втянул голову в плечи и укрылся в пустой аудитории, где не перед кем было притворяться равнодушным. Из всех институтских работников он больше всех уважал Мордвинова и своего руководителя профессора Троицкого. Совсем недавно он первым из студентов поверил в подземную газификацию и увлек ею лучшего своего друга — Леню Коротких. Как они мечтали об успехе, лежа на соседних койках в большой комнате институтского общежития, среди спящих товарищей! Будущее рисовалось им интересным, огромным! А потом… Зачинатели всего дела задержались в Москве, вокруг имени Светова пошли неприятные разговоры. Затем стало ясно: Светова исключат. И в это же время Лене предстояло решать, идти ли на опытную станцию. Сонин и Алферов убеждали не рисковать своей научной карьерой. Леня Коротких и Степа Сверчков сознательно шли на любой риск, Леня Гармаш испугался… До окончания института остался всего год, потом ему была обещана аспирантура при кафедре Троицкого, — как же бросаться наобум в полную неизвестность?.. Во всяком случае, надо переждать…

Когда он сообщил своему руководителю, что решил пока не уходить ради проблематичного дела, Троицкий сказал:

— Что ж, э-э-э… каждый поступает сообразно характеру и силам… э-э-э… силам духа.

И тогда же лопнула дружба с Леней Коротких. С первого курса спали рядом и рядом сидели на лекциях, вместе ходили в столовку и в кино… а тут Леня Коротких подошел и сказал, глядя в сторону:

— Мы на субботу сговаривались в кино, так ты не трудись насчет билетов: отменяется.

А вечером соседняя койка оказалась пустой: Леня Коротких перебрался в другую комнату. В другой этаж. И в столовке садился не на обычное место, а в противоположном конце зала.

И вот Леня совсем один. Попроситься в группу? Но Коротких с его неуемной принципиальностью не захочет работать вместе. Да и как посмотрят другие? «Ошибка, вовремя не исправленная, разрастается»?.. Значит, надо прийти и покаяться, попросить прощения? А они будут коситься и учить уму-разуму?.. Но, главное, кто знает, как еще все сложится? Светова восстановили, а Маркушу нет. Алферов сказал, что это им «боком выйдет»… Ходит слух, что и у Чубакова неприятности из-за Маркуши…

Потомившись немного, Леня решил, что поступил разумно. И продолжал сторониться бывших друзей, хотя ревниво следил за тем, как они увлеченно работают, как часто они выезжают из института то на станцию Катенина, где началось-таки вскрытие подземного газогенератора, то на станцию № 3, где закладывалась опытная панель…

На станции № 3 наступила страдная пора. Липатов целиком ушел в дела строительные и снабженческие, Светов уточнял проект, не прибегая к помощи проектировщиков из треста: ежедневно возникали то мелкие, то крупные технические вопросы. Мордвинов с помощью институтской группы создавал искусственный угольный пласт.

На краю строительной площадки выкопали широкую десятиметровую траншею. Копали все, кто мог, — как высвободится время, хватают лопату и бегут подсобить. Получился глубокий ров. В этот ров навезли угля, засыпали его угольной пылью, утрамбовали ручными трамбовками, залили горячим пёком. Установили трубы для дутья и газоотвода, соединили их каналом, заготовили горючие материалы для розжига: розжигом ведали Степа Сверчков и Леня Коротких; они перепробовали множество комбинаций, чтобы разжечь уголь побыстрей и получше. Пласт закрыли кладкой из огнеупорного кирпича, засыпали землей и опять как следует утрамбовали. Между основными трубами установили две контрольные — брать пробы.

Это была модель, очень похожая на будущий подземный генератор. Тут начиналось освоение процесса, тут решалась вся «химия» подземной газификации: состав дутья и давление, наилучшие температуры и количество подаваемого воздуха, обогащенного разными дозами кислорода. Все испытывалось помногу раз и в различных сочетаниях. Люди ходили, перемазанные углем и машинным маслом, взмокшие от напряжения, озабоченные всякими неурядицами, но высокая романтика первооткрывательства реяла над ними.

Для одних любая работа на станции ощутимо приближала осуществление выношенной, разработанной в цифрах и деталях мечты. Для других, недавно приобщившихся, все происходившее было увлекательной новью. Многие догадывались, почему зачастила на строительную площадку Клаша Весненок, но что привлекало комсомольцев из шахт, из школ, с заводов? Почему приезжали будущие коксовики, медики, педагоги, после учебного дня зайцем добираясь сюда на поезде или на попутном грузовике, топая по мокрой степи в не ахти каких ботинках, чтобы попотеть два-три часа на грубой физической работе? Что заставляло их прокладывать дорогу, на себе вывозить землю для создания водохранилища или таскать кирпичи для дома, где жить не им?! Они пели «Вперед же по солнечным реям», «Шахту номер три» и песню про Джима — подшкипера с английской шхуны, поднявшего красный флаг на мачте; и когда их старательно-громкие голоса выводили:

Есть Союз, свободная страна!Всем примером служит она! —

они пели про себя, про все прекрасное, что есть и будет, и подземная газификация, еще не очень понятная им, входила в их будущее. Каким оно рисовалось юношескому воображению? Светлые здания, которым больше подошло бы называться чертогами, незакатное солнце, неясные контуры чудесных автоматических машин еще неведомых конструкций, — нет, не отдельных машин, а целых цехов, где человек только управляет блестящими рычагами и кнопками, следя за производством по умнейшим приборам с вибрирующими стрелками!.. Города-сады без дыма и копоти, где живут физически и духовно прекрасные люди в удобных легких одеждах… Какие-то непостижимые уму сверхскоростные самолеты, за несколько часов пересекающие океаны и континенты, и маленькие индивидуальные самолетики, простые, как велосипед, взлетающие и садящиеся без разбега, хоть на крышу… Юношеское воображение причудливо сливало воедино материалы политзанятий, образы будущего из любых стихов и пьес Маяковского, научную фантастику и собственные мечты. А в основе держалось вполне житейское, трезвое понимание донецких ребят: ликвидация подземного труда — хорошо!

В один из дней, когда в модели начался процесс и над газоотводной трубкой стойко горела газовая свеча, приехал Алымов и привез с собой Катенина, пожелавшего поглядеть опытную модель.

Рабочий день кончался, и, как всегда в дни опытов, вокруг модели сновали любопытные; на лесах двухэтажного дома, который строили вечерами, сверхурочно, люди нет-нет да и отвлекались, чтобы поглядеть на пылающий факел. Еще не стемнело, пламя казалось бесцветным, но оно было, было! — и люди не могли отвести глаз.

Липатов приветливо, как подобает начальнику, поздоровался с гостем, но тотчас ускользнул, ссылаясь на «очередную хворобу» на буровых.

В дощатой будке, где стояли приборы, Саша Мордвинов колдовал над пробами, а Федя Голь аккуратно записывал в тетрадку очередной анализ.

— Давно пора, Всеволод Сергеевич, — сказал Саша и с удовольствием показал записи: — Неплохо? Данные весьма устойчивые.

— Вот уже сутки почти без колебаний: и калорийность, и состав! — восторженно добавил Федя.

Он явно призывал Катенина порадоваться: еще недавно они так тщетно ждали подобного результата! И вот он достигнут… Так ли уж важно, чья тут идея, чья удача?