Расписание тревог - Богданов Евгений Федорович

— Что с вами? — спросила у него какая-то женщина, а он не смог разжать челюсти, чтобы ответить: ничего, спасибо. Просто он увидел надпись, сделанную им когда-то на серой стенке бетонного ограждения.

Счастлива ли Таня? Вообще, что с ней? Где она? С кем? — эти и еще десятки вопросов, которые почему-то были безотлагательны, вытолкнули его из-под земли и заставили метаться в поисках справочного бюро. Он догадался взять такси, и таксист привез его к дюралевой будке Мосгорсправки, Там ему сообщили адрес Тани и перечислили все виды общественного транспорта, готового доставить его туда, — и все это стоило ему пять копеек. Сначала, однако, он съездил в контору, уладил служебные дела и только в конце рабочего дня отправился по указанному адресу. В подземном переходе он купил цветы — крошечный букет незабудок, сунул в портфель. Он не знал, какой прием ждет его у Тани, но на всякий случай купил в универсаме шоколаду и коньяку.

Таня жила где-то за Каширкой, на Кавказском бульваре; он добирался к ней больше часа. Уже в лифте он вдруг подумал, что делает глупость, но то, что влекло его сюда, в этот панельный дом, на седьмой этаж, в триста пятнадцатую квартиру, было выше здравого смысла.

Дверь на его звонок отворилась мгновенно, Таня стояла перед ним в поролоновом голубом халатике, точно таком, о каком когда-то мечтала. Свет падал на нее со спины, и он не увидел в первое мгновение морщин на ее лице и поразился тому, что она совершенно не изменилась.

— Ко-оля! — выдохнула она радостно. — А я знала, что ты придешь, именно сегодня, именно в это время. То есть я не знала, а чувствовала, что сегодня случится что-то очень-очень хорошее, а хорошее у меня — только ты, Коля!

— Ну здравствуй! — сказал он, шагнув за порог.

— Здравствуй, Коля… — Она обняла его и прижалась всем телом. Он тоже обнял ее и догадался, что она плачет.

— Ну вот… ну не надо, — сказал он. — Ну что ты…

— Это я, Коля, от радости, ты не обращай внимания, — проговорила она сквозь слезы и, отстранившись от него, попробовала улыбнуться.

Улыбка не получилась.

— Милый, милый, милый, хороший мой! — Она жадно вглядывалась в его лицо полными слез глазами. — А ты по-прежнему такой же худой, только постарел, вон уж седина на висках… Как ты жил без меня эти годы? Плохо тебе было, да?

— Погоди, — проговорил он. — Дай отдышаться.

Таня ушла в ванную, чтобы привести себя в порядок, а он тупо стоял в прихожей, не зная, куда деть себя, что делать, о чем говорить и о чем молчать. В самом деле, как же он жил без нее все эти годы? Как мог жить, как мог есть, спать, смеяться, ходить на службу? Все его семейное благополучие показалось вдруг таким суррогатом счастья, что у него снова, как недавно в метро, заломило скулы. Если бы Таня смогла простить его, если бы…

— Что ж ты стоишь, не проходишь? — сказала Таня, выйдя из ванной. — Кстати, ты обратил внимание на стены?

— Стены как стены. А что?

— Коля! — всплеснула она руками. — Это же вагонка, как мы с тобой мечтали! Помнишь?

Николаю смутно припомнилось, что чем-то в этом роде они хотели украсить стены прихожей.

— Неплохо, — буркнул он.

— А дверь? Дверь в комнату? Ты видишь, она створчатая, раздвижная!

— Да, — наконец вспомнил он проект двери, им же самим предложенный. — Что, она даже открывается?

Он взялся за ручку, попробовал сдвинуть. Дверь, как всегда, заело. Он нажал посильней, ролики выскочили из паза.

— Какой ты неловкий, — сказала Таня.

Она полезла на антресоли, сняли ящик с инструментом. Орудуя гвоздодером, приподняла дверь, втолкнула на место. Николай переминался с ноги на ногу.

Наконец они вошли в комнату, и сердце его защемило. Теперь он отчетливо вспомнил те далекие и наивные мечты по устройству их квартиры и поразился тому, как убого их материальное воплощение.

Между тем Таня извлекла из ящика письменного стола пожелтевший лист бумаги. Николай сначала узнал свой почерк, потом и этот лист — опись предполагаемой мебели.

— «Камин», — прочла Таня первый пункт и подвела его к камину. Электрообогреватель с медным уродливым дымоходом был, оказывается, камин. — Тебе нравится?

Николай хмыкнул неопределенно.

— Это «Ригонда», как мы планировали. Завести тебе что-нибудь? — Таня откинула крышку радиолы.

— Как хочешь, — сказал Николай.

Таня поставила пластинку с Бернесом, которого оба они любили тогда, и Николаю опять стало тошно: словно бы игла не по диску скользила, а бороздила душу.

А Таня, точно экскурсовод, показывала ему квартиру, сверяясь с описью, и рассказывала о том, где, когда и почем приобрела ту или иную вещь. Она увлеклась, раскраснелась, похорошела. Николай же мрачнел все больше.

— Не казни себя, — вдруг сказала Таня. — Во всем виновата только я. Что-то сломалось у нас, когда я отпустила тебя в общежитие. Надо было отказаться от этих отчимовых подачек. Как-нибудь перебились бы.

— Ты хочешь сказать — перетоптались? — сделав над собой усилие, улыбнулся Николай.

Он почувствовал благодарность за это признание, сам бы он этого не сказал. Теперь между ними ничего не стояло. Он собрался с духом и хотел уже заговорить о том что они не должны больше разлучаться, что они должны быть вместе. Он уж и рот раскрыл, но что-то удержало его в последний момент. Поспешно он полез в портфель и достал незабудки.

— Вот, — смущенно сказал он. — Это тебе.

— Спасибо! Какие милые! — живо проговорила она. — Ты никогда еще не дарил мне цветов.

— Исправляю ошибку. — Он подошел к серванту и выбрал подходящую вазочку.

— Осторожно! — вскрикнула Таня. — Это хрусталь! Он очень дорогой.

— Не беспокойся. Как-никак я работаю с оптикой!

В это мгновение он перехватил ее взгляд — тревожный, напряженный; он не сразу понял, в чем причина ее беспокойства, улыбка еще блуждала на его лице, потом опустилась в уголки губ и там застыла. Таня следила за его руками. Напряжение ушло из ее глаз лишь тогда, когда он поставил вазу на журнальный столик. Это неприятно удивило его и насторожило.

— Я сейчас принесу воды!

Таня торопливо пошла на кухню, раза два обернувшись, и, это тоже не осталось для него незамеченным; принесла воды в чайнике и стала осторожно наполнять вазу водою, затем опустила в нее незабудки.

— Прелесть какая! — вырвалось у нее восхищенно.

— Шоколад тоже тебе, — сказал Николай, разгружая портфель, — а коньяк нам обоим.

Он потянулся было за рюмками, но Таня его опередила:

— Я сама!

Довольно долго она выбирала подходящие рюмки. Выбор пал на две приземистые, с толстыми стенками, напоминающие чернильницы.

— Вообще-то на северах мы пьем из стаканов.

Таня промолчала. Она постелила на глянцевую поверхность столика три салфетки, поставила на них рюмки и бутылку. Николай, не обращая внимания на ее широко раскрывшиеся глаза, сорвал пробку зубами.

— Ну? — спросил он. — За что будем пить?

— За нас с тобой, — сказала она, подумав. — Дураки мы, дураки…

Он потянулся к ней через столик, взял ее руку и поднес к губам.

Таня застеснялась своей руки. Ладонь была жесткая и большая, и это его растрогало.

— Я все делаю сама, — сказала она, как бы извиняясь.

— Ничего, такими руками надо гордиться! — ободряя ее, улыбнулся Николай. — Руки женщины, построившей кооператив, это руки мужчины! За твои руки, Таня!

Он впервые за всю эту встречу назвал ее по имени — глаза ее наполнились слезами.

— Ну вот… а начали во здравие, — проговорил он.

— Прости, — сказала она. — Ты женат?

— Да, — кивнул он. — Двое парней растут.

— Я так и думала, что у тебя будет двое мальчишек! — хлопнула она в ладоши. — Всегда-всегда! Я даже видела тебя с ними во сне, как вы гуляете все трое, взявшись за руки!

— Да нет, чаще всего один идет рядом, а другой едет на шее.

— У тебя нет их фотографий?

Николай порылся в бумажнике, но фотографий не оказалось.

— Жалко, — сразу увянув, сказала Таня.