Небесные тихоходы - Марина Москвина

Мы же с Лёней навечно промочили ботинки, вымокли до нитки, все сняли с себя, развесили по комнате, стали сушиться, смотрим: Лёнины черные штанины — сплошь в блестках золотых слюдяных.

— А что ты хочешь? — сказал Лёня. — Индия! Горная Индия!..

Глава 9. Гоша из Касар Дэви

И наступил новый день. Лёня взял свои крылья ангела, желтый шелковый флаг с даблоидом — я говорила уже, это существо, придуманное Лёней: огромная красная нога с маленькой головой, впоследствии, к Лёниному удивлению, оказавшаяся иероглифом Пути и Силы, — и мы отправились в глухую и отдаленую часть окрестностей Алморы — туда, где виднелись на холме одинокое дерево и далекий купол храма Касар Дэви.

На неровной каменистой дороге, по которой ходили жители деревни в город и обратно, нам встретился паренек лет четырех, весь перепачканный, с густо подведенными сурьмой глазами и черным пятнышком во лбу. На шее у него висели на веревочке два жутких когтя, видимо, тигриных, браслеты на ногах, браслеты на руках — малыш был крепко упакован от злых духов и завистливого глаза.

Защите от демонов гималайцы уделяют огромное внимание. Первые люди, которых видит новорожденный горец, — это повитуха и астролог. Гороскоп записывается на листах (на юге — на пальмовых) и свято хранится в семействе. Как правило, классический гороскоп заканчивается словами: «…следовательно, новорожденный будет счастлив и проживет весьма долго».

Говорят, в Индии это может служить документом, вроде нашего свидетельства о рождении, туда с величайшей точностью занесены число, день, час и минута твоего появления на свет. Причем особенно ценится подробный гороскоп с предсказанием происшествий каждого дня от рождения до самой смерти.

Если ж тебя угораздило родиться в неурочный час под каким-нибудь не слишком благоприятным созвездием, будь спокоен: в горах на севере Индии новорожденного не бросят на произвол судьбы. Тебе инсценируют второе рождение — на этот раз ты будешь «рожден» коровой.

Значит, малыша, завернутого в красную ткань, протаскивают под животом коровы сначала от хвоста к голове, потом обратно. А его отец должен обнюхать своего младенца, якобы рожденного теперь коровой, как обычно обнюхивает корова теленка.

В воду для первого купания добавляется коровья моча — корова, она ведь святая, и все, что от нее исходит, очищает тебя. Комнату, в которой ты родился, обмазывают коровьим навозом, обрызгивают топленым маслом, посыпают священной травой.

Первая стрижка проходит в храме. Иногда на голове трехлетнего человека оставляют только небольшой клочок волос — кудуми, — «священный чуб», за который, так сказано в священных писаниях, после кончины ангел смерти увлекает блаженного в назначенный ему богом Ямой рай. Состриженные волосы завязывают в тряпицу вместе с кусочком навоза, каплей молока и монетой. Этот узелок надо бросить в священную реку.

Где-то в глубине души я всегда знала, что стрижка — это религиозный обряд. Когда меня в детстве стригли в парикмахерской, я горько плакала, в юности — тяжело переживала, теперь, в зрелые годы, стригусь сама и мало кому доверю это серьезное мероприятие. А своих друзей и родных самолично подстригаю у себя на кухне, делая исключение лишь для моего дорогого Учителя, замечательного поэта Якова Акима — к нему я выезжаю обычно на дом. Неважно, какая выйдет стрижка. Главное, глубокое понимание парикмахера, что волосы — живые нити, связующие человека и небесные сферы.

Кстати, этим гораздо легче прославиться, чем, скажем, писательской деятельностью. Был такой случай. Сижу я в гостях у моей подруги, писателя Дины Рубиной. А к ней заехал московский театральный режиссер и прозаик Михаил Левитин. Когда дверь за мной закрылась (мне потом рассказывали), Левитин спрашивает у Дины про меня, насупив свои густые черные брови:

— Это кто?

Дина:

— Как??? Вы разве не знаете?! Это же Марина Москвина!..

— А-а, — говорит Левитин, — знаю-знаю. Это та самая женщина, которая стрижет Яшу Акима!..

Вообще, индусы с трепетом и почтением относятся к каждой серьезной вехе на жизненном пути. Когда тебе в Индии на одиннадцатый день жизни дают имя — все приносят подарки, собираются вокруг, распевают песенки. А приглашенный брахман в гороскоп занесет нареченное имя, но тебя никогда так никто не назовет. Потому что твое настоящее имя, вычисленное брахманом и записанное в гороскопе, будет навсегда ото всех скрыто.

Теперь до последнего часа тебя станут окликать посторонним именем, а ты будешь отзываться и все-таки твердо знать, что у тебя есть иная, звездная жизнь, где действуют не земные, а космические законы, только жрец и Бог знают — кто ты такой и как тебя зовут на самом деле.

В тот день тебя выносят на улицу и показывают солнце. Потом опускают к земле и дают коснуться ее стопами.

Ребенок на севере Горной Индии — это существо, по поводу которого, будьте уверены, проведено немало божественных и колдовских обрядов. Поэтому я с любопытством глядела, как тот малыш на дороге решительно шел мне навстречу с протянутой ладонью. В горах, в отличие от города Дели, никто не попрошайничает. Так что первый человек, который в Гималаях протянул нам руку, — протянул ее для рукопожатия.

Листва, омытая от пыли, стала густой и зеленой. Прямо перед нами с дерева на дерево перелетала стая скворцов. Большой коричневый орел описывал в небе широкие круги, плывя по ветру без малейших взмахов крыльев. На обочине дороги сидели на корточках — отдыхали — два индуса в одинаковых серых суконных пилотках, белых рубашках и жилетах. У одного, я заметила, жилет фабричный, а у второго — связанный вручную, с красивым рельефным узором на груди, наверное, жена связала или теща.

— Ну, вылитые уральцы! — сказал восхищенно Лёня, уселся между ними, и я сфотографировала их троих, сидящих на корточках, — двоих индийцев и уральца, действительно чем-то ужасно смахивающих друг на друга, как доказательство глубокой общности этих великих народов.

— Я тебе больше скажу, — признавался Лёня, шагая вверх по лесной дороге, оглушенный пением цикад, вдыхая запахи шалфея, сосновой смолы и влажной земли (это был краснозем, а краснозем издает более сильный запах, чем наша бурая почва). — После Урала Горная Индия, — говорил он, — это второе место, где мне понравилось.

Солнце окрашивало холмы красновато-коричневым цветом, и каждое дерево, каждый куст ярко зеленели, омытые дождем прошлой ночи. Мы отмахали много миль, все глубже проникая в горы. Пальцы ног у меня были стерты, на ступнях — водяные мозоли, мы шли по краю овечьего пастбища и глядели во все глаза на синие пропасти между горными щелями.