Жажда справедливости. Избранный - Алексей Кунцевич

—Ну, ты это зря, Ипполит,— услышал рядом с собою гадкий гнусавый голос гражданин с бородкой и обернулся.

Сзади, пристроившись на заснеженной лавке, сидела личность, по поганости, пожалуй, даже превосходившая бородатого. Эта личность была без шапки, а ее рыжие прямые волосы засыпал снег.

—Виконт,— человек с бородкой сунул руки в карманы,— я не выношу подобной погоды. Она мне навевает грусть.

Рыжий вытащил из-за пазухи толстую сигару, зажег ее неизвестно каким способом и задымил. Выдохнув дым, сказал:

—Сир приказал не спускать с него глаз. Так-то ты ему повинуешься? А, Ипатич?

—Никуда он не денется.— Названный Ипполитом стряхнул с усов снег и глубоко вздохнул.— У меня всё под контролем.

—Я вообще не понимаю, почему ты волнуешься, Виконт,— послышался рядом женский голос. И прямо из воздуха появилась женщина, очень бледная с голубыми глазами, одетая в белую короткую, перетянутую в талии ремнем кожаную куртку.

—Вот именно,— подтвердил Ипполит.— Всё будет путем.— Потом, помолчав, прибавил: —Ну-с, я пошел. Одно дельце имеется у меня.

И пошагал прочь от остановки.

—Интересно,— сказал Виконт,— что сделалось с Козловым? Он не влюбился, часом, а, Вельда?

—Не знай,— ответила обладательница кожаной куртки.— А погода действительно паршивая. Такая влажность! И что монсеньору здесь понадобилось?

—Узнаем вскоре,— ответил Виконт.— Какая красота! Ничего не видно! Такая погода имеет свое очарование. Снег глушит звуки. Хочется думать,— покой существует, не смотря на то, что существование, которое мы влачим, говорит об обратном.

—Не скажи.— Вельда носком своего кокетливого ботинка ударила в снег.— Меня озноб берет. Почему не Париж, почему Самара? Так и простыть не долго. Пойдем, сир хочет видеть тебя.

—Простыть!— усмехнулся рыжий.— Что-что, а простуда тебе не грозит, моя дорогая, уверяю тебя!

Виконт поднялся со скамьи, отряхнул пальто.

И снег захрустел под ботинками.

Буран пошел на убыль.

Навстречу идущим попался молодой человек лет, этак, двадцати пяти. Глаза Вельды встретились с глазами парня, и та улыбнулась ему соблазнительно.

—До сих пор на молодых тянет,— прокомментировал это Виконт, когда они прошли мимо.— Смотри,— он очень не хорошо обошелся со своим соперником; избил его до полусмерти.

—Какой плохой мальчик!— Вельда облизнула свои красные губы.— Вечером он мне расскажет, какой он плохой.

—Кстати,— сказал Виконт,— а ты не знаешь того таксиста, который возил вчера Семечкину к матери?

Вельда улыбнулась.

—Того пропойцу, который избивал свою жену и даже в пьяном бреду покалечил собственного сына?

—Его, его.

—Он был жив, когда я вышла из его машины.

—Он до дому не доехал.— Рыжий взглянул на небо.— Снег кончается. Жаль. Скончался в больнице. Врачи недоумевают, куда делась вся его кровь.

—Какая жалость,— усмехнулась Вельда.— Собаке собачья смерть.

Они подошли к железной двери подъезда. Не утруждая себя ее открыванием, прошли сквозь и скрылись в подъезде.

Глава VII

ВИКТОР ПАВЛОВИЧ

Убийца должен умереть, иначе грош— цена справедливости.

Примерно в час дня к станции метро имени Юрия Гагарина подошел двадцать четвертый автобус, набитый пассажирами до отказа. Вместе со многими другими из автобуса вышел престранный гражданин в потертом кожаном рыжем плаще цвета нечищеных ботинок с усами и козьей, как будто изъеденной молью, бородкой. Он постоянно чесал костлявыми узловатыми пальцами левой руки эту бородку, и, видимо вследствие такого неуважительного обращения, поросль на лице имела вид испохабленной кисти. Ко всему прочему гражданин поминутно запускал правую руку в карман, вынимал оттуда неестественных размеров носовой платок и, распугивая прохожих, шумно, чем-то напоминая отживший свой срок автомобиль, сморкался. При этом обладатель усов и бородки считал нужным развернуть платок полностью, вследствие чего ветер, дувший ему в спину, подхватывал большую часть платка и подымал в воздух, как штандарт. Однако от флага этот кусок материи отличался выцветшим детским рисунком и множеством мелких дырочек. Кроме того, платок был неимоверно грязен.

Ловко извиваясь между снующими по дороге автомобилями, Козлов (ибо это был он) миновал проезжую часть и направился к телефону-автомату. Там он, оторвав левую руку от своей многострадальной бороды, снял трубку, а правою навертел номер. Через какое-то время сказал:

—Монсеньор, всё готово, пульт сломается в три часа… Да… Вызовут его. Она дежурит… Конечно, сир… Да, сир… Всенепременно, всеобязательно… Я— на Гагарина… Иду.— И повесил трубку.

Потом Ипполит, видимо, не желая утруждать себя ходьбой, просто растворился в воздухе, напугав до смерти двух почтенного вида старушек, торговавших семечками. Те хором перекрестились, как только Козлова не стало.

—Мать вашу! старые идиотки!— с чувством крикнул гражданин с бородкой, появившийся из воздуха над заснеженной клумбой около четвертого подъезда дома № 33. При этом гражданин упал своею невозможной рожей прямо в сугроб, что и вызвало такую бурю эмоций.

Козлов встал и отряхнулся. Вновь вынул из кармана платок и обтер усы с бородой. Подойдя к подъезду, он уже хотел было пройти сквозь дверь, но, оглядевшись и заметив в стороне старика в ярко-оранжевом жилете, передумал и, достав ключ, отпер подъезд.

За дверью никого не было, кроме черного с белою грудью кота. Присутствию этого зверя Ипполит не придал особого значения и, захлопнув дверь, всё же шагнул в стену и растворился. От этого шерсть не спине кота встала дыбом. Божья тварь ощетинилась, раздирающе заорала и кинулась на стену, где исчез Козлов. На краске появилось несколько четких царапин.

Соткавшийся из наполненного запахом пыли воздуха Козлов чихнул, охнул и схватился за щеку. Посмотрел на руку и выругался; ладонь была испачкана кровью. После этого Ипполит позвонил в квартиру №49. Дверь ему открыла бледная голубоглазая девица, на которой были надеты синие шорты с изодранными в клочья штанинами да коротенькая футболка.

—Мог бы и так войти,— сказала Вельда.

—Хватит, нарвался один раз,— пробурчал Козлов, отымая правую руку от щеки, и снял с себя верхнюю одежду. Под плащом оказался костюм в мелкую полоску, под ним— темно-синяя сорочка при белом галстуке сомнительной чистоты. Пригладив перед зеркалом в прихожей свои торчащие во все стороны волосы, Ипполит прошел в зал.

—Хорош,— в спину сказала ему Вельда.

В полумраке комнаты, освещенной только свечами (ибо окна были занавешены тяжелыми красными шторами) стоял накрытый стол, за которым сидел седой с великолепно уложенными волосами смуглый лицом господин. В черных, как пропасть ночью, глазах играли отблески свечей. В глазах этих, смотревших из-под седых бровей тяжелым сверлящим до самого дна души взглядом, застыло выражение неподдельной грусти и непомерного страдания.