Птица за птицей. Заметки о писательстве и жизни в целом - Энн Ламотт

— Вы не любите растения? — потрясенно спрашивали меня.

Я качала головой и молчала о том, что люблю срезанные цветы.

Это прозвучало бы жестоко и надменно; так Сальвадор Дали однажды сказал, что его любимое животное — жареная камбала.

С тех пор я многократно просила разных людей помочь мне с антуражем. Мне описывали жизнь в маленьких американских городках и в африканских деревнях, салоны автомобилей, вагоны тех времен, когда иммигранты еще разъезжали по стране на поездах в поисках работы. Затем я пыталась представить себе, как все это выглядело бы на экране, вплоть до мельчайших деталей. Иногда я закрывала глаза и видела очень четкую картинку. Но чаще всего просто таращилась куда-то перед собой, как кошка.

Фальстарты

Я уже сравнивала писательское ремесло с работой художника, который пытается перенести на холст мысленные образы, но всякий раз обнаруживает, что представлял себе что-то совсем иное.

Он снова вынужден грунтовать холст, но становится чуть ближе к задуманному. Со мной постоянно так бывает, когда я пишу. Кажется, уже все понятно про кого-то из персонажей или про ход мысли в статье — и вот я пытаюсь воспроизвести на бумаге тот призрак текста, что сложился у меня в голове. Но вдруг выясняется, что я ошибалась: например, перепутала костюм и имидж героини с ее подлинным характером. Так что приходится все перечеркивать и начинать сначала.

Я узнала кое-что важное о неудачном начале, когда стала ходить в один хоспис вместе с другими членами нашей общины. Мы проводили там церковные службы. После первого, совершенно провального визита я была уверена, что все знаю про тамошних постояльцев: кто они, что могут делать, к чему стремятся. Если бы я тогда начала какую-нибудь статью про них, то писала бы очень самоуверенно — и была бы абсолютно неправа.

Я хожу туда уже четыре года. Не могу сказать, что это доставляет мне радость, но я всегда возвращаюсь, сама не знаю почему. Возможно, меня подсознательно тянет в волонтеры — или в монахини. Но когда я вхожу в это здание, втягиваю в себя запах старости и болезни и вижу в коридорах десятки пожилых людей, брошенных, словно машины на обочине, я молю Бога, чтобы Он не послал мне такой конец. Но Господь — не официант в ресторане, а все эти люди когда-то были в моем нынешнем возрасте и наверняка тоже не желали себе такой старости.

Поначалу они все на одно лицо — точно так же участники Параолимпийских игр кажутся очень похожими друг на друга. Потом замечаешь, что кто-то кутается в одеяло, а кто-то в куртку, кто-то делает маникюр, кто-то сохранил все зубы, у кого-то есть пролежни, а у кого-то нет. Видишь, что некоторые женщины в молодости явно были красивы — а другие нет. Кто-то осознает, где находится, кто-то уже нет. Кто-то помнит наизусть «Отче наш», кто-то спит, кто-то пытается подпевать псалмам и хлопать в такт.

И даже те, кто хлопает, делают это по-разному. Одни очень слабо, почти беззвучно. Какая-то старушка хлопает громко и весело, будто мы не молимся, а танцуем польку. Старичок хлопает в ладоши всего один раз за всю церемонию — будто муху убивает. У меня там есть любимица — моя тезка Энн. Сначала я воспринимала ее как худую нечесаную женщину, от которой пахло тальком и мочой, — почти растение, овощ. Потом оказалось, что все не так просто. Я до сих пор толком не в курсе, кто она, но уже точно знаю, как ошибочно было первое впечатление.

Она все время забывает, как меня зовут. Каждый месяц я представляюсь заново, и она театральным жестом бьет себя по лбу. Не исключено, что она меня разыгрывает. Когда мы хором тянем «аминь», она сидит, сложив руки на коленях, и будто держит в ладонях маленькую птичку. Когда начинаем хлопать в такт, она лишь чуть раскрывает ладони — словно ей очень хотелось бы похлопать, но страшно, что птичка вылетит.

Если бы я сочинила что-то про нее и других стариков после первых двух-трех посещений, в моем рассказе преобладали бы тяжелые запахи и всеобщая путаница. Я пересказала бы странные беседы: как одна женщина почему-то решила, что я — ее одноклассница, а другая думала, что Сэм — моя собака. Я бы попыталась передать чувство пустоты и тщетности, которое овладело мной тогда. Но я пошла к этим людям еще и еще раз и честно попыталась найти какой-то смысл в их унылом существовании. Неожиданно мне помог образ, найденный одним средневековым монахом, братом Лоренцо. Он писал, что человек бывает подобен дереву среди зимы — бесплодному, лишенному листьев, красок и соков; но и такое дерево угодно и любезно Богу. Этой цитатой поделилась моя подруга Маргарет; она миссионер и работает с престарелыми. Ей хотелось, чтобы я поняла: эти люди бесполезны в общепринятом смысле, но они существуют именно для того, чтобы их любили бескорыстно. Как деревья зимой.

Когда мы читаем книгу, то, конечно, хотим видеть героев во всей красе и в расцвете сил. Но желательно без мишуры, поверхностного блеска. Чтобы по-настоящему глубоко узнать своих персонажей, вы должны провести с ними много времени и научиться видеть их насквозь, без всего постороннего и случайного. Можно заставить их поступать так, как удобнее вам для развития сюжета; можно попытаться сделать их своими марионетками и наслаждаться властью. Но если повезет, они все равно вылезут из той коробки, куда вы их сложите. И придется признать, что они совсем не те, кем вы их считали.

Человек на пороге смерти очень многому может научить всех нас. Ведь он день за днем теряет внешние атрибуты, которые создавали его образ в глазах окружающих: волосы, линии тела, навыки, ухищрения. И в конце концов выясняется, что внутри вовсе не то, что представлялось снаружи. Без внешней оболочки становится заметна совсем иная красота. Например, моя добрая знакомая Пэмми за десять дней до смерти обнаружила, что больше не может нацарапать подпись на квитанции из процедурного кабинета. Тогда она повернулась ко мне и сказала:

— Ну вот, даже расписаться больше не могу. Совсем жить незачем!

Я не нашла ответа, только пожала плечами и покачала головой. Но позже выяснилось: суть Пэмми была вовсе не в том, что она могла делать руками. Ее смысл вообще заключался не в действиях.

В первую годовщину ее смерти я пошла в сад памяти при онкологической клинике, где она лечилась. Оказалось, что в ее честь кто-то посадил тисовое дерево. Этот тис был больше меня и мохнатый, как Альф[42] из кино. Он стоял с таким видом, будто вот-вот кинется обниматься. Рядом с ним росли высокие цветущие кусты — возможно, из семейства маковых. Но почти все лепестки с них уже осыпались, так что видно было только массу переплетенных ветвей, тянувшихся ввысь. И вдруг я поняла, что все эти ветви идут от общего ствола и на всех остались семена, которые прорастут и дадут новые цветы по весне.

Именно так и движется жизнь — в будничном круговороте, и в больничной тишине, и даже на смертном одре. Литература — настоящая литература — иногда помогает нам понять это. Только сорвав покров суеты, можно увидеть подлинную суть, обнаружить тайные связи мироздания.

Что делать с сюжетом?

Мои студенты обычно уверены: садясь за новую книгу успешный писатель уже знает, куда его выведет сюжет. Ведь он, конечно, заранее продумал всю канву. Поэтому у именитых авторов такие прекрасные книги, и такая легкая, безоблачная жизнь, и такая высокая самооценка, и такое блаженное детское доверие к полноте бытия. Если честно, я не встречала ни одного писателя, похожего на этот идеальный портрет. Все, кого я знаю, за работой страшно мучаются, мечутся, тычутся туда-сюда и регулярно впадают в отчаяние. Добро пожаловать в наш клуб!

С другой стороны, можно не зацикливаться на сюжете, а наметить себе промежуточную цель — например, эпизод, который вы замыслили как кульминацию. Пишите, подбираясь к этой сцене; но учтите — дойдя до нее, вы, скорее всего, обнаружите, что идея уже не работает. Обретенное в процессе знание о персонажах может изменить всю картину. Возможно, та придуманная сцена изначально вдохновила вас на работу. Только теперь она не кажется уместной, и развязку надо сочинять заново.

Именно такая история вышла с моим вторым по счету романом. Меня будоражил и подгонял один-единственный образ; я очень остро и полно чувствовала каждого из персонажей. Однако, когда дело дошло до главного пируэта, оказалось, что ничего не вытанцовывается. Так что я взяла паузу на несколько дней и выждала, пока герои сами придут ко мне со своими речами и поступками. Казалось, я начинаю понимать, как стыкуются сюжетные линии, какой должна быть концовка. Я билась над книгой уже два года, отправляя фрагменты моему редактору в Viking Press.

Редактору с самого начала нравились персонажи, тон и стиль.

Но когда он целиком прочел мой новый — уже второй — вариант, он отправил мне письмо. Оно начиналось так: «Дорогая Энн, мне очень тяжело Вам это писать, но…» У меня перед глазами заплясали серые мушки, как будто я ударилась головой прямо там же, на почте. Все закружилось. Далее редактор писал, что персонажи и диалоги очень хороши и мой роман — настоящее пиршество, только стол на нем накрыли, а поесть так и не дали. И читатель остался голодным. И вообще (тут редактор сменил метафору) книга напоминает дом без фундамента и несущих конструкций: он вот-вот развалится, ремонт бесполезен. Этот текст лучше оставить в покое и начать с нуля что-нибудь другое.