Крушение империи - Михаил Козаков

Уж уходя первым (догадался поднять ногу и на весу отогнуть пальцем задник), перешагнув порог, он услышал вдруг позади продолжительный телефонный звонок и удивился, кто бы мог так поздно звонить Карабаеву.

Впрочем; удивление сказалось и на лицах оставшихся в передней — и гостей и хозяев.

«Новогодний звонок. Но нужно быть в очень коротких отношениях, чтобы звонить ночью», — недоуменно посмотрела Татьяна Аристарховна, отыскивая глазами мужа.

Георгий Павлович направился в кабинет, к телефону. Гости умышленно задержались, любопытствуя и строя догадки.

— Я у телефона! — снял трубку Георгий Павлович. — A-а. Благодарю, благодарю. Вас также… Никак не думал… счел бы своим долгом, приятным долгом это сделать при личном свидании… Да, никак не думал… Слушаю, сейчас это сделаю…

Он действительно не ждал, не мог предполагать этого звонка, и сейчас он был ему приятен, хотя этот звонок был сейчас, по мысли Карабаева, и неожиданным. Неожиданность еще заключалась и в другом: Людмила Петровна Галаган спрашивала, у него ли в доме ее «односельчанин Теплухин» и может ли он подойти к телефону? Она встречала новый год у здешнего предводителя Масальского, «полувековое вино ее очень развеселило» («Больше, чем следует», — решил Карабаев), и она боится, как бы завтра ей не проспать весь день, а с «односельчанином Теплухиным» она должна условиться о деле.

«Какое может быть дело?» — подумал Георгий Павлович и позвал к телефону Теплухина.

— Меня? — заинтересовался тот. — Подождите меня две минуты, — кивнул он уже одевшемуся Феде Калмыкову. — Я живу недалеко от вашего тупичка, — и он прошел в кабинет.

— До свидания… до свидания, — уходили гости, и мужчины протягивали каждый заранее приготовленные полтинники карабаевской горничной.

Все Карабаевы вернулись уже в комнаты, причем Георгий Павлович поджидал в гостиной последнего задержавшегося гостя — Теплухина, а Ириша оставалась в прихожей с Федей.

Оглянувшись и не видя никого постороннего, он торопливо схватил ее руку и слегка привлек к себе девушку.

— Ира… — шепнул он. — Завтра ты не уедешь еще в Ольшанку. Позвони мне по телефону… Я хочу слышать твой голос. Твой! — повторил он подчеркнуто и улыбнулся.

В этот вечер, час назад, они впервые сказали друг другу «ты».

Ночь была лунная, морозная. Снег лежал сухой, легкий, коротко скрипевший под ногами.

Безлюдная, застывшая во сне узенькая улица, наполненная, почти в рост человека, снежными обледенелыми сугробами, казалась еще уже, сдавленной, и разобщенные друг с другом кособокими заборами низкие дома — еще мельче и незатейливее. Неподвижная исполинская серьга молодой луны — желтой, прозрачной — отсвечивалась на обледенелых сугробах голубовато-фиолетовой, в дымке, тенью, и девственный тихий снег мерцал вдали печальным фосфорическим светом. Деревья из-за заборов протягивали к улице свои причудливо длинные, мертвые ледяные кисти в изорванных кое-где, казалось, мохнатых снежных варежках. Лунный свет падал на дорогу прямо, отвесно, и сбоку деревья глядели угрюмо, по-кладбищенски, а приютившиеся между ними, вдавленные в снег дома казались чуть-чуть приподнятыми могильными плитами.

Кособокие заборы и мертвые холодные сады были неприятны Феде, и он старался смотреть по сторонам. Ему никогда почти не приходилось видеть такую позднюю и безжизненную зимнюю ночь, и покоившаяся на всем морозная тишина если и не наводила страха, то ощущалась теперь какой-то загадочной, колдовской.

Вначале шли молча, быстрым, деловым шагом, и Федя с трудом поспевал за своим спутником: Теплухин, слегка наклонившись вперед и втянув голову в заострившиеся плечи, далеко выбрасывал по тротуару свои крепкие ноги.

«Почему он молчит?.. Забыл о моем существовании, — сбоку посмотрел на него Федя и узнал на нем ту самую широкую меховую шапку, которую видел уже на Теплухине в комнате для приезжающих на почтовой станции. — Не хочешь — не надо», — обиделся в душе гимназист и вернулся в своих мыслях к только что оставленной Ирише.

Теплухин же в это время думал о своем. Ему приятно было сознаться самому себе, что краткое знакомство в Снетине с дочерью скончавшегося помещика-генерала, две-три встречи с Людмилой Петровной в ее доме — привели к тому, что и здесь, в городе, где у нее есть свое давнее общество, он, Теплухин, не забыт. «Да еще как! — улыбался он своим мыслям. — Среди бар была, другого барина ночью потревожила… и все для того… Любезно, любезно — что и говорить…»

Он живо представил себе, как завтра («Нет, это уже сегодня, выходит», — поправил, он себя), воспользовавшись приглашением Людмилы Петровны, сядет в ее крытые «генеральские» сани, рядом с ней, как два часа они будут вместе в пути и два часа он будет видеть близко подле себя ее красивое неразгаданное лицо….

«Ну, Иван Митрофанович!..» — едва не крикнул он вслух. И крикнул бы, толкаемый радостным возбуждением, если бы не вспомнил в этот момент об идущем рядом с ним гимназисте.

— Я недалеко от вас живу, у тетки своей, — вторично сообщил он юноше, тотчас повернувшему к нему свою голову. — Если таким шагом — минут через пятнадцать будем дома. Как вам понравилась новогодняя встреча? — спросил он, не придавая значения вопросу и еще продолжая думать о своей поездке с Людмилой Петровной.

— А я все-таки доволен…

— Чем? Кем? И что значит «все-таки»? — не уменьшая шага, коротко спрашивал Теплухин.

— Доволен тем, — простите мою откровенность, — что я познакомился с двумя людьми: с вами и депутатом Карабаевым.

— Так ли это важно?

«Скромничает, что ли?» — подумал Федя и ответил:

— Для меня интересно.

— А «все-таки» к кому относится?

— «Все-таки»… — ко всем остальным. — «Кроме Ириши, конечно», — не сказал вслух. — Все это лица знакомые и понятные… Тюлевые занавески! — повторил он насмешливо чужие слова.

— Вы тоже слыхали речь господина адвоката?

«Ага, расшевелился!» — подумал Федя, заметив, что спутник сдерживает свой шаг и все чаще поглядывает в сторону.

— Сколько вам лет? — неожиданно прервал его Теплухин, не поворачивая головы.

— Девятнадцать! — прибавил себе Федя. — «Какое значение имеет мой возраст? — хотел он спросить. — Я достаточно уже сознательный человек, чтобы понимать все. Какой странный…» — Дело не только в молодости, но и в убеждениях, — в меру вспылив, сказал Федя, — а у таких, как Захар Ефимович, нет по-настоящему убеждений.

— Это справедливо сказано вами.

— А речи, — о, их легко научиться говорить! Смотрите-ка, Иван Митрофанович: еле бредет человек. В таком состоянии он, пожалуй, еще замерзнет на улице…

Они поворачивали за угол. Впереди них, качаясь из стороны в сторону, бессвязно разговаривая сам с собой, плелся в тулупчике солдатского покроя человек. На нем была шапка с свисающими наушниками, и он неверными, пьяными руками тщетно, казалось, старался почему-то поднять наушники и связать друг с другом болтающиеся тесемочки.

— Ишь согрелся как! — почти поровнявшись с ним, пошутил Федя и незаметно для себя ощутил радость и от того, что в этот поздний глухой час повстречался, наконец, человек и что незнакомого этого человека встретил все же не один, а вместе с Иваном Митрофановичем.

Человек в тулупчике, по всему видно было, не расслышал Фединого замечания: он продолжал что-то говорить себе под нос, не оборачиваясь на чужой голос. Пройти мимо пьяного, опередив его, не удалось сразу: неожиданно, переваливаясь то на одну, то на другую сторону, он, плутая, заслонял узкий путь своим отяжелевшим, неповоротливым телом. Дощатый полуразрушенный в этом месте тротуар, из-под которого уже несколько лет как утащили поддерживавшее его поперечное бревно, протяжно скрипел под спотыкавшимися ногами пьяного.

— Ну, ты… новогодний пассажир! — старался обойти его Теплухин, протискиваясь между ним и выпиравшим на улицу ветхим забором. Задетый плечом забор качнулся слегка и обсыпал затылок и щеку Теплухина холодной снежной пылью… — Э, не пропускает еще!.. — вдруг рассердился он и с силой толкнул в бок плутавший тулупчик.

Под кожаным рукавом он ощутил неожиданно твердое, мускулистое плечо пьяного, — словно тот приготовился заранее к этому толчку, чтоб оказать сопротивление. Впрочем, незнакомый прохожий, секунду устояв на ногах после толчка, как-то неловко поскользнулся и, протягивая обе руки вперед, повалился на дорогу, в сугроб.

— Ай-ай! — невольно вскрикнул Федя, в первую минуту нагибаясь над упавшим, чтобы ему помочь, но, увидя быстро зашагавшего дальше своего спутника, тотчас же изменил свое намерение и догнал Теплухина.

— Чего это вы его так?.. Он и так едва на ногах держится…

— Чего? — зло усмехнулся Теплухин и оглянулся назад: человек уже вылез из сугроба и стоял неподвижно. — Так, знаете ли… По заслугам. Падающего толкни! — не то шутя, не то серьезно ответил он.