Станцуем, красивая? (Один день Анны Денисовны) - Алексей Тарновицкий

Прочие нужды справлялись во дворе, в одном из углов которого помещался большой летний туалет на пять посадочных мест. Разделения на женскую и мужскую части не требовалось по той простой причине, что Мария Николаевна пускала в свой роскошный отель только и исключительно женщин с детьми не старше десяти лет. Там же, во дворе, стояла будка с четырьмя керогазами; вокруг нее были вкопаны в землю несколько столиков. Четыре керогаза на шестнадцать «квартир» позволяли время от времени вскипятить чайник, поджарить яичницу или сварить что-нибудь на скорую руку.

Жилье, доставшееся Элле с Петей, а по их милости и Аньке с Павликом, выглядело на фоне «квартир» президентскими апартаментами. Дело в том, что размеры двора позволяли возвести еще два ряда клетушек, увеличив таким образом доход. Но для этого требовалось произвести некоторые изменения в архитектуре отеля, ибо строительству новых «квартир» мешали туалет, керогазная будка и разбросанные как попало столики. По смелому градостроительному замыслу хозяйки Марии Николаевны, их функции должны были быть переданы новому хозяйственному блоку. Увы, бригада шабашников, еще зимой бодро взявшаяся за дело, затем испарилась, пропив аванс. В итоге к открытию дачного сезона туалет, будка и столики занимали свои прежние, крайне нерациональные позиции, а недостроенный хозблок впустую занимал драгоценное место.

Когда Мария Николаевна взяла с площади Эллу и Петю, она планировала разместить их в одной из квартир, которая должна была освободиться в тот же день к вечеру. Однако от зоркого Петиного взгляда не ускользнул пустующий хозяйственный блок, представлявший на тот момент четыре стены без пола и перегородок, зато с навешенной дверью, забитым крест-накрест окном и односкатной, крытой рубероидом крышей. Отвечая на Петин вопрос, отчего бы им не вселиться туда, Мария Николаевна смущенно замялась. Ей было неловко признаться — и, прежде всего, себе самой, — что подобная идея не пришла ей в голову раньше. Это же сколько денег потеряно!

— Ну, во-первых, там нет кроватей, — нерешительно сказала она. — А во-вторых, эта квартира велика для вас двоих.

— Не может быть, чтобы у вас не нашлось кроватей, — не поверил странный парнишка. — Не у вас, так у соседей. Ведь найдутся, найдутся?

— Ну, найдутся… — столь же нерешительно протянула Мария Николаевна. — Кровати и в самом деле найдутся, но…

— А у нас найдутся еще два жильца, — не давая опомниться, перебил ее Петя. — Для четверых это ведь самое то, правда? Согласны?

— Но там нет перегородок… — напомнила Мария Николаевна, поворачиваясь к Элле. — Как вы будете жить двумя семьями в одной…

Элла безмятежно улыбнулась в ответ.

— А если с родственницей? — вмешался Петя. — С родственницей можно и в одной комнате, ведь правда? Правда? Ну, вот и хорошо, вот и договорились. Сейчас мы за ней сбегаем. У нее, кстати, тоже мальчик. Мы тележку возьмем, да? А чемоданы пусть пока здесь побудут. Она же и занесет. Спасибо, Мария Николаевна!..

В результате они прожили в недостроенном хозблоке почти полтора месяца, вплоть до самого отъезда. Поскольку безоговорочное лидерство Пети не ставилось под сомнение никем, то и разногласий не возникало. Почти сразу же Петя задешево купил на барахолке примус, устранив таким образом унизительную зависимость от хозяйских керогазов. Денег было в обрез и у Эллы, и у Аньки, и почти все они ушли на оплату жилья и обратные билеты. Курортный рынок неимоверно дорог, поэтому приходилось пробавляться гречкой и макаронами, приправленными захваченной из дома тушенкой.

Но голодными не сидели: во время отлива ходили за мидиями, прочесывали пластиковой сетчатой сумкой гриву морских водорослей, отлавливая креветок. На пляже Петя с Павликом шныряли из конца конец, собирая пустые бутылки, — «детям на мороженое», как говорил Петя, имея при этом в виду Павлика и Эллу. По вечерам в четырех стенах их замечательного жилища, названного Анькой по именам детей «Петропавловской крепостью», уютно гудел примус, варилась нехитрая еда, земляной пол приятно холодил ноги, и южная ночь завистливо смотрела в окно сквозь крест-накрест прибитые доски.

Павлик вытянулся, загорел, окреп и уже спустя неделю после приезда ничем не напоминал прежнего тщедушного доходягу. Петю он боготворил, смотрел ему в рот и не отходил ни на шаг — как прежде от мамы. Что, в принципе, более чем устраивало Аньку, потому что, начиная с определенного момента, ее голова — да что там голова! — все ее существо было без остатка занято чем-то совершенно другим.

В первые же дни на пляже стало ясно, что опасения местных хозяек имели вполне реальные основания. То ли курортной атмосфере вообще свойственны отчетливые признаки борделя, то ли праздность действует на людей столь особенным образом, но воздух Евпатории буквально сочился желанием. Мужчины и женщины выглядели как с цепи сорвавшимися — в каждом взгляде читался если не призыв, то вопрос, и если не вопрос, то подавленное, загнанное глубоко внутрь, но от этого еще более сильное вожделение. Казалось, люди долгие годы просидели в одиночку на необитаемом острове и теперь, получив долгожданный отпуск, торопятся поскорей выплеснуть накопившуюся страсть, прежде чем их вернут назад, в места мучительного воздержания.

Поначалу это немало удивляло Аньку: по крайней мере, она сама, садясь в поезд на Московском вокзале, не имела в виду ничего подобного. Откуда же это взялось? Отчего существа, воспринимаемые в обыденной жизни как продавщицы, милиционеры, служащие, водопроводчики, то есть как более-менее бесполые, чтоб не сказать бесплотные функции, здесь вдруг разом преображались в женщин и мужчин, сколупнув с себя, как ненужную скорлупу, все свои повседневные профессии, звания и статусы?

Почему, едва вдохнув воздуха Евпатории, кубанский тракторист глядел на уральскую кассиршу и вдруг усматривал в ней не злобную ведьму, которая наотрез отказывается выбивать больше двух бутылок в одни руки, а манящую гетеру, блудную жрицу томительного огня, пылающего меж крутыми зовущими бедрами? Да и сама кассирша, возвращая ему игривый взгляд, видела перед собой не надоедливого нежеланного клиента, как во все прочие месяцы своих безрадостных свердловских будней, а героя потаенных снов, Тарзана с крепкой спиной и сильными руками или, пользуясь красочным выражением Эллы, «ультимативного трахаря-перехватчика».

Кстати, и сама Элла оказалась не таким уж божьим одуванчиком. Одному богу известно, как в условиях тотального Петиного надзора она ухитрялась находить себе пару, но факт: уже через несколько дней, воспользовавшись моментом, когда дети плескались в воде у берега, Элла сказала, наклонившись к Анькиному уху:

— Анечка, у меня к тебе просьба. Я тут познакомилась с одним симпатичным мужиком… ультимативный трахарь-перехватчик. В общем, нужно сегодня вечерком где-то около девяти забежать кое-куда на полчасика. Очень хочется. Ты меня прикроешь, ладно? Чтобы Петенька не волновался.

Анька оторопела: такой просьбы она ожидала меньше всего.

— Забежать кое-куда… — повторила она. — Куда именно?

Элла усмехнулась. Взгляд ее голубых глаз был неожиданно весел и остер; от былой ленивой безмятежности не осталось и следа.

— Тебе-то что за разница, подруга? — поинтересовалась она. — Выйдем вдвоем из дома на прогулку, а дальше уж я сама. Только вернуться нужно будет вместе.

Анька с сомнением пожала плечами.

— А ты не потеряешься? Эллочка, ты меня, конечно, извини, но Петя говорит…

— Мало ли что говорит Петя! — перебила ее Элла. — Пете восемь лет. Если я не потерялась до его рождения, то не потеряюсь и сейчас. И вообще… как, ты думаешь, я его родила? От святого духа?

«Действительно, — подумала Анька, — что я, дура, лезу не в свое дело? Просит человек, почему бы не помочь? Всего-то полчасика…»

Тем не менее данное Пете клятвенное обещание не оставлять маму одну продолжало тяготить Аньку, и она решила по возможности не выпускать подругу из виду. Вечером после ужина, когда мальчики увлеченно сортировали собранные за день бутылки, Элла сказала, не поднимая глаз от книжки:

— А не пройтись ли нам, Анечка? Такой чудесный вечер… Петя, Павлик, вы нас отпустите на полчаса? Мы здесь, недалеко…

— Идите, идите, — не оборачиваясь, разрешил Петя и всплеснул руками: — Павлик! Павлик, ну куда ты ее кладешь? Это ведь не из-под портвейна, это «бомба», она восемнадцать копеек стоит! Когда уже научишься?..

Из дома Элла выходила расслабленной неторопливой походкой, но на улице сразу задала быстрый темп. Теперь в ее движениях ощущалась незнакомая кошачья тягучесть, чреватая стремительным движением даже в состоянии покоя. Ночной южный город, и сам похожий на черного, пятнистого от фонарей кота, приветствовал женщин томным урчанием. Тут и там попадались влюбленные парочки: шли, прилипнув друг к дружке бедрами, целовались, сидя на скамейках, обнявшись, стояли под деревьями. Тьма потрескивала электрическими разрядами похоти.