Есть о чем вспомнить - Людмила Семигина

Вечером, подгоняемые нетерпеливым любопытством, мы крались по задам изб на окраину деревни. Когда замолкали последние голоса, мы, дрожа от страха и таинственного любопытства, перелезали через плетень маленькой саманной избушки.

В этой избушке жила Марья Степановна Орлова, или тетка Марья, как мы звали ее. Как и почему появилась тетка Марья в нашей деревне, я не помню. Про нее говорили, что она — беженка. Жила незаметно. На улице появлялась редко. Только иногда у речки или на единственной дороге, что вела на станцию, видели мы ее одинокую, тонкую фигуру.

Однажды на побывку с фронта пришел дядя Саша, муж Анны Фроловой. Людей набилось к ним — полная изба. Нас, ребятишек, и вовсе за уши не оттащишь. В избе места не было, так мы на окна забрались. Пашка уже успел выпросить медаль у дяди Саши, напялил ее на грудь и сидел, напыжившись, как будто это его собственная. Мы с завистью смотрели на Пашку, в то же время не пропускали ни одного слова дяди Саши.

Дядя Саша сидел за столом, в переднем углу, под иконой, облепленный своими пятью сыновьями. Те восторженными глазами не так смотрели на отца, как на собравшуюся публику: вот, мол, смотрите, какой у нас отец!

— Вы, бабы, крепитесь тут без нас, — важно говорил дядя Саша, поглаживая сыновей по вихрастым головам. — Побьем сволочей, будьте покойны. Сила у нас есть и духу хватит. Не допустим гада до вас.

Вдруг в избу несмело, сторонясь людей, вошла тетка Марья. Ни на кого, кроме дяди Саши, не глядя, она подошла к столу и быстро и испуганно спросила:

— Вы про Григория Орлова, случайно, не слыхали?

Дядя Саша подумал и покачал головой:

— Нет, не приходилось.

Тетка Марья, поморгав глазами, вышла из избы. На другой день ко мне прибежал Пашка и радостно завопил:

— Ведьму бьют! Пойдем быстрей.

Самое интересное мы, наверное, пропустили. Я запомнила такую, примерно, сцену. Тетка Марья стояла у своей избушки и спокойно смотрела на Анну Фролову. А та, обращаясь к собравшимся бабам, кричала:

— Свово мужика дождись, тогда плетни и чините. Вытаращила глазищи-то! Совести у тебя, у ведьмы, нет! Мужик к семье на три дня пришел, а она вона чего придумала — плетень ей поправь. А можа, без мужика тебе еще чего поправить надо?! У, ведьмища, чужачка!

Тетка Марья покачала головой и ушла в свою избенку. Дядя Саша силой увел разбушевавшуюся жену домой. Он, наверное, сумел внушить ей что-то, на улицу Анна больше не вышла. А плетень дядя Саша тетке Марье все же поправил под бдительным присмотром своих сынишек.

Дядя Саша уехал, а жена его Анна не могла, видать, простить Марье за мужа. Так и норовила чем-нибудь кольнуть, не словом, так делом.

Тетка Марья еще больше замкнулась в своей землянке. Даже за водой ходила ночью.

Эта таинственность больше всего и привлекала нас, детей. Подталкивая друг друга, мы заглядывали в маленькое заросшее оконце. Мы, наверное, ничего там не видели. Да и не наверное, а точно. Но детское воображение и фантазия делали свое. Может, с нашей легкой руки тетку Марью в деревне чурались. Так или иначе, а своею в деревне она не считалась до одного памятного для меня случая.

Лесов в округе у нас было мало. Звали их колками. Километров двенадцать, а то и двадцать отмахаешь, пока до леса доберешься. Помню, пошли мы с Пашкой за ягодами в Волчий лог. Ягод, конечно, не набрали, а леса исколесили вдоль и поперек. То ли муха какая-то укусила меня, то ли уколола обо что ногу, но было уже поздно, а идти я не могла.

Пашка и жалел меня, и одновременно ругался:

— Чего расселась, как клушка? Вечно вот так с тобой свяжешься, потом наплачешься, корова!

Вдруг из леса вышла женщина и направилась к нам. Она шла с большой и, видимо, тяжелой корзиной. Когда подошла поближе, мы узнали тетку Марью.

— Ведьма! — заорал Пашка и бросился в кусты. Я бы тоже убежала, если бы могла.

Тетка Марья подошла ко мне, присела на корточки и стала рассматривать ногу. Я сидела и со страхом ждала, что она со мной будет делать.

Пашка стоял поодаль и ныл, растирая по грязной щеке слезы:

— Чего тебе надо? Что мы тебе сделали? Отпусти нас.

— Да не бойтесь вы меня, глупые, — тетка Марья ласково улыбнулась и погладила меня по голове.

Я, помню, заплакала от жалости к себе. Она выбросила все грибы из корзины, отдала ее Пашке и взяла меня на руки.

Последние километры тетка Марья поминутно садилась отдыхать, вытирала пот. Мне было стыдно за себя, а она, тяжело дыша, ласково роняла:

— Потерпи, доченька! Потерпи, маленькая! Скоро уж…

Наш путь шел через кладбище. Хотя и жуткое это место, но мы с Пашкой знали здесь все закоулки и выносили неприятные эмоции вполне сносно. А тетка Марья, которая так терпеливо несла меня почти двадцать километров, «ведьма», которая в наших понятиях зналась с чертями и всякой другой нечистой силой, вдруг съежилась и остановилась.

— Да чего ты боишься! — Пашка, попривыкший за дорогу к тетке Марье, презрительно сплюнул и пошел вперед.

У деревни нас встречали люди. Моя тетка, непрерывно крестясь и причитая, взяла меня от тетки Марьи и понесла домой. А Пашкина мать, предварительно надрав ему уши, пригласила:

— Пойдем, Мария, ко мне? Что ты в слепоте-то своей живешь! Сердце у тебя, видать, доброе, а без людей зачерствеет… У нас изба просторная, а без мужика и вовсе жить некому.

С тех пор тетка Марья стала жить у Сердюковых. И оказалась она совсем не теткой. Я не помню точно, сколько ей было лет, но не больше двадцати пяти. Пашкина мать называла ее дочкой.

Не зря тянулись мы раньше к Марьиной избенке. Тетка Марья оказалась очень грамотной, она рассказывала нам сказки Пушкина, поэмы Лермонтова.

После войны в нашей деревне открылась школа-семилетка, мы с Пашкой Сердюковым пошли в первый класс, и нашей первой учительницей была Мария Степановна Орлова.

Тетя Таня

Так звали Пашкину мать. Свою мать я всегда представляю в образе тети Тани. Такой же ласковой, доброй и справедливой. На все хватало у ней энергии, терпения и тепла.

— У меня мамка мировая, она все понимает! — с гордостью говорил Пашка.

Наскитавшись с Пашкой за день, я, усталая и голодная, шла к ним. Может, и лишним ртом была, да не понимала этого. Мне не так нужен был кусок хлеба (его я бы получила и дома), как ласковая рука тети Тани.

Свою материнскую заботу она делила поровну между мной и Пашкой. Сначала отругает обоих за порванную одежду, а потом отмоет и накормит. Никогда тетя Таня не называла меня сиротой и горемычной. Богу она не молилась.

Однажды я спросила, почему у них нет иконы.

— Есть икона, — ответила тетя Таня. — Как же, есть. Бабушка Пашкина умирала, передала. Наказала беречь до моей смерти, а потом детям передать.

— Ты ее Пашке отдашь? — спросила я с любопытством.

— А на кой она ему, Пашке-то? Время старинное отошло. Да кабы был он, бог-то, может, и отдала бы.

— Его совсем нет? — я даже испугалась. — Тетка говорит, что если так думать, то обязательно кара какая-нибудь будет.

— Кара? — с усмешкой переспросила тетя Таня. — А отцов ваших убили? Где бог-то? Поди, видать с неба-то, а он не вступился. Хоть и есть этот бог, да несправедливый он. Четверых детей у меня прибрал, мужа… Верила я раньше. Мать моя, покойница, говорила, молись и милосердие вымолишь. А где оно, милосердие? Тетка твоя весь лоб об пол расшибла, а счастье-то с плошкой на дорожке. Нет, ни к чему вам иконы. Сами за себя в жизни думайте.

— А почему тетка одна живет, без детей? — не унималась я.

— Несчастная у тебя тетка, темная она, потому и несчастная. Молодость всю в батрачках проходила. А после революции вовсе в веру ушла. Так и живет, ни богу свечка, ни черту кочерга. Всех вроде жалеет, а толку от ее жалости нет. Ты ее, Лиза, не обижай. Она старая. А советы ее к сердцу не принимай. Не помогают они никому.

Не помню точно когда, но уже после войны к Сердюковым пришел какой-то дядя Сережа. Они сидели с тетей Таней в избе, а мы с Пашкой в палисаднике. Пашка сидел на бревне и сердито ел брюкву.

— Чё ему от ее надо-то? — не вытерпела я.

— Не знаю, — огрызнулся Пашка, а потом, подумав, поделился: — Я, говорит, тебя, Татьяна, облюбовал. Сватать, говорит, пришел.

Я здорово удивилась. В деревне уже не раз были свадьбы, которые мы, дети, смотрели от начала до конца с превеликим удовольствием. Но представить тетю Таню невестой я не могла.

— Паша! Иди, сынок, в избу, — позвала тетя Таня.

Я зашла с Пашкой в сени и начала выглядывать из-за двери.

— Ну, что, Паша, скажешь? — тетя Таня кивнула на дядю Сережу.

Я стояла с открытым ртом, Пашка долго молчал, а потом вдруг спросил:

— У вас что, дети, что ли, другие будут?

Дядя Сережа громко расхохотался, закинул ногу на ногу. Штанина поднялась у него так, что половина волосатой ноги висела голая.