В нашем классе - Иосиф Дик

В первых рядах завизжали:

— Би-ис! Бис!

Но вот на сцене появился Димка — в комбинезоне, с электрическим фонариком на лбу.

Толе очень ясно припомнился тот вечер, когда Аня выбрала Димку на роль шахтера. Он вспомнил, как зашел разговор о радиоузле и как именно сам Толя, а не Димка, предложил построить в женской школе радиоузел. Потом он вспомнил и первую прогулку с Аней, когда она, сняв перчатку, протянула теплую ладонь, а потом показала свои окна на четвертом этаже. И почему-то встали перед ним ее глаза: серые с коричневыми лучиками.

Толя почти не слушал Димку, о чем он там говорил на сцене. Он очнулся, лишь когда перед зрителями закружился хоровод из узбечек, армянок, русских, татарок и других девочек, одетых в национальные костюмы.

Над стенами Кремля спускается вечер. И вдруг взлетают разноцветные огни салюта. Это были гирлянды разноцветных лампочек, которые подбрасывались к потолку за макетом Кремля…

Занавес медленно закрылся.

Зал захлопал, застучали ногами. Вместе с девочками к зрителям вышла и мать Ани. Толя сразу узнал ее и, поняв, что главным постановщиком была она, зааплодировал.

После девочек Димкин оркестр, рассевшись на сцене, ударил «Светит месяц». Горшков с самозабвенным лицом колотил по своим бутылкам, подвешенным на П-образной перекладине. Сидоров, казалось, хотел выбить душу из балалайки, так он стучал по ней пальцем, а Маркин, как какой-нибудь испанский гранд, играл на гитаре.

Оркестр громыхал вовсю, и иногда выходило: кто в лес, кто по дрова. Но когда он исчерпал весь свой репертуар, зал почему-то застонал:

— Еще! Еще!

В эту секунду Толе вдруг очень захотелось быть на сцене, среди ребят, и играть хоть на чем попало — на бутылках так на бутылках, лишь бы играть.

Но вышла Аня и сказала:

— Концерт окончен… Сейчас танцы! Первый — полонез!

В зале зажегся свет. Девочки быстро расставили по стенкам стулья, а через минуту они уже выстроились по парам и под торжественную музыку — это на рояле играла учительница пения — длинной колыхающейся вереницей двинулись по залу. Живая колонна, скользя по паркету, то растягивалась, то свертывалась, рисуя в своем движении удивительные фигуры.

В первой паре, которая вела за собой всех, стояли Аня и Зина. Они, казалось, хотели превзойти себя в выдумке — выводили девочек в коридор, возвращались обратно, давали знак рукой, и вдруг колонна растекалась на две струи — одна пара шла налево, другая направо. Девочки плыли по паркету плавно и величаво, и глаза их сияли.

Среди танцующих Толя увидел и того мальчишку, с которым он пробирался через угольный люк. Тот изящно вел свою партнершу, едва касаясь ее руки кончиками пальцев. Он обходил девочку то с одной стороны, то с другой и вежливо кланялся ей. И девочка, слегка придерживая платье, также отвечала поклоном.

Когда Аня проводила всю колонну мимо Толи, их глаза встретились. Аня улыбнулась и еле заметно кивнула головой. И вдруг Толя почувствовал, что в зале душно. Он дождался конца полонеза и пошел сквозь толпу в коридор.

— Толя, а ты что, уходишь? — вдруг услыхал он сзади Анин голос. — Иди сюда, я тебя познакомлю с нашим классом!

Толя обернулся и совсем рядом увидел серые смеющиеся глаза и бисеринки пота на лбу.

— Как, хорошо получилось? — спросила Аня.

— Очень!

— А я так волновалась, что концерт сорвется. Нет, ты подумай, какой Димка: оркестр привел! Сейчас они радиолу запустят. Ты танцуешь?

— Немножко…

— В кружке занимался?

— Меня ребята научили.

— Пойдешь па-де-катр? — спросила Аня, когда раздались звуки рояля.

— Давай попробуем, — согласился Толя.

Они стали друг против друга и взялись за руки.

Толя очень хорошо знал этот танец, но сейчас, как назло, перепутал все па. Надо было подтянуть правую ногу к левой, а он сделал наоборот. Потом вместо трех шагов вперед прошел четыре, а начал вальсировать — наступил Ане на ногу. Он казался себе некрасивым, неловким и совсем смутился.

— Подожди, не торопись и слушайся меня, — тихо сказала Аня.

И по тому, как она крепко сжала его руку. Толя почувствовал, что вести теперь уже будет она. Движения у него сразу стали размеренными и спокойными. Он моментально припомнил все детали в фигурах — плавность хода, легкие приседания, которые придают грациозность — и уже свободно пошел по кругу. Теперь ему казалось, что весь зал смотрит только на них. А музыка была такой мягкой, задушевной, что хотелось, чтобы она продолжалась долго-долго и, может быть, даже никогда не кончалась…

Тем временем на третьем этаже, в лаборантской физического кабинета, разыгралась трагедия.

После выступления Димка со своими ребятами побежал включать радиолу. Физик Михаил Федорович отдал ему ключ от лаборантской, а сам остался в зале.

Димка зажег свет в лаборантской и, включив приемник и микрофон, присоединил к ним провод от динамика в физкультурном зале. К этой торжественной минуте у него была заготовлена маленькая шутливая речь, и он, вынув из кармана исписанный тетрадный листок, положил его перед собой. Справа, в альбоме, развернутом веером, лежали пластинки, принесенные Сидоровым.

— Ребята, тише, — сказал он, заметно волнуясь. — Ходить только на цыпочках! Включаю!

— С нами крестная сила! — Парамонов сделал испуганное лицо и торжественно перекрестился.

— Внимание! Говорит школьный радиоузел! Товарищи девочки, сегодня мы передаем вам… — часто дыша, начал Димка, и вдруг — чик! — зеленый глазок на приемнике погас.

— Тьфу! — сплюнул Димка. — Так и знал, что что-нибудь случится!

Он дрожащими пальцами проверил все контакты, потом открыл заднюю крышку приемника, вытащил из медных зажимов стеклянную трубочку предохранителя и посмотрел на свет.

— Ну да, волосок перегорел, — обрадованно сказал он. — Это пустяки! У меня есть запасной. Только он в пальто в раздевалке лежит. Я сейчас прибегу.

Димка выскочил в коридор.

Парамонов с умным видом заглянул в приемник, дотронулся пальцем до двух зажимов, между которыми стоял предохранитель, и сказал:

— Димка дурак, зачем побежал? Соединил бы их куском проволоки, и все.

— Сюда простую проволоку не поставишь — специальную нужно, — возразил Горшков.

— Уж больно ты, Пипин Короткий, понимаешь! Смотри-ка! — Парамонов взял лежавший на столе никелированный пинцет и его раздвинутыми ножками дотронулся до двух зажимов. И вдруг в приемнике что-то треснуло и из него повалил дым. Запахло жженой резиной.

— Что, доигрался?! — зловеще сказал Сидоров. — Чуть пожар не наделал…

Парамонов улыбнулся. Но улыбка у него вышла жалкой. Видно было, что он перепугался.

В комнату вбежал Димка. Он потянул носом и спросил:

— Кто резину жег? Уж нельзя одних оставить!

— Здесь не резина сгорела, здесь хуже дело, — сказал Маркин.

— А что?

— Вот он пусть тебе скажет. — Сидоров кивнул на Парамонова.

— А чего? Я ничего… — растерянно сказал Парамонов. — Хотел побыстрей сделать, дотронулся пинцетом… ну и…

Димка побелел. Дальше ему ничего не нужно было объяснять, он все понял сразу.

— Так… Теперь это уже непоправимо… Сгорел трансформатор, — тихо сказал он и, бросив на стол принесенную из раздевалки новую трубочку предохранителя, устало опустился на стул.

— Эх, Юрка, в дураков нас превратил! — сказал Сидоров. — Там, в зале, все ждут, а мы?

— Что «мы»? Пока нас не растерзала толпа, надо бежать по домам, — попробовал пошутить Парамонов.

— При чем тут «бежать по домам»!.. — вздохнул Димка. — Ну кто тебя просил ковыряться?

— А я знал, что нельзя совать? — серьезно сказал Парамонов.

— Должен был знать. Ведь в предохранители ставится специально тоненькая проволочка, чтобы она расплавилась при большом напряжении. Понимаешь, в этой школе двести двадцать вольт напряжения, а приемник у меня был поставлен на сто двадцать семь…

— А-а… — обрадовался Парамонов. — Значит, он у тебя так или иначе сгорел бы!

— Ты Митрофанушка! — разозлился Димка. — Это разве дело — переключить трансформатор в приемнике на двести двадцать вольт и поставить новый предохранитель? А ты догадался — целую кочергу сунул!

— Ты потише с этим Митрофаном, — угрюмо сказал Парамонов. — Я понял твою дипломатию. Думаешь, позвал Горшкова в свой симфонический оркестр, так и я уже обработан?

— Ничего я не думаю, — сказал Димка. — Но и ты не думай, что это дело с приемником мы так забудем.

— Платить заставишь?

— Не бойся, деньги твои целы будут…

— Что же тебе надо? Мои моральные мученья? Ха-ха!

Парамонов деланно рассмеялся. Чувствовалось, что он просто хорохорится. Его внутреннее состояние выдавали глаза. Они бегали по ребячьим лицам, искали в них хоть маленькой, но поддержки и не находили.