След человеческий (сборник) - Виктор Полторацкий

С той поры прошло уже много лет. Говорят, что теперь, когда города и селенья разрослись, людей стало больше, а леса поредели и отодвинулись, грибов и ягод в наших местах стало меньше. Но, думаю, не настолько меньше, чтобы нельзя было пользоваться дарами природы.

2

С юга и востока массивы Мещерских лесов ограничены лентой Оки. По низинному берегу ее, от Коломны до Касимова, широкой полосой тянутся заливные луга. В весенние паводки Ока выносит на пойму запасы плодородного ила, обогащая почву азотом, калием, фосфором, кальцием. Насытившись ими, пойма дает обильные урожаи трав. Кто хоть однажды побывал здесь в самом начале лета, навсегда запомнит густой, почти осязаемый аромат цветущего разнотравья и буйное пиршество живых красок.

Пышные розовые головки клевера, белопенный разлив ромашки, бледно-лиловые палестинки колокольчиков, желтые султаны люцерны, зеленые ершики тимофеевки, луговая овсяница, мятлик обступают со всех сторон. И среди этого разнотравья опять же гнездится луговая клубника. Местами ее бывает так много, что, когда поспеет, бери ведерко, присядь и, прямо не сходя с места, до краев наполнишь его сладкой душистой ягодой. Но обобрать всю ее невозможно, и большая часть самой спелой, самой сладкой ягоды вместе с травами идет под косу. Зато зимой разворошишь охапочку сена и выбираешь из него темные полузасохшие ягоды, сохранившие запах знойного лета.

Сенокос в Мещере похож на веселый праздник. Жители приокских сел и деревень выезжают в луга бригадами, семьями, часто даже с детьми. Здесь есть у них давно облюбованные места, где останавливаются лагерем.

Теперь-то в лугах работают главным образом механические косилки. Но в первый прокос по традиции идут косари. Этот первый прокос начинается на утренней заре, когда трава еще обрызгана жемчужной росой и режется мягко, легко. Косари в разноцветных рубахах и платьях (в Мещере косить умеет каждая женщина) выстраиваются цепочкой, и за первым взмахом ведущего, за первым шагом его ладно отбитые и остро отточенные косы со свистом врезаются в густое, брызжущее соками разнотравье.

К полудню валки первого укоса уже подвянут, запахнут сильнее, и тогда женщины и ребятишки выходят с граблями ворошить их, а косари после артельного завтрака отдыхают в тени шалашей, сплетенных из веток тальника и покрытых темно-зелеными стеблями куги.

В бездонной глубине белесоватого неба звенят, заливаются жаворонки, над цветами гудят шмели, от таборного костра тонкой струйкой поднимается сизый горьковатый дымок. Где-то запели песню, и душа сливается с зеленым простором широкого луга.

Я знаю, конечно, что жизнь складывается не из праздников, а из трудовых, тяжелых, порою горьких и суетных дней, наполненных вечными человеческими заботами. Праздников-то у людей куда как меньше, чем будней. И все-таки в первые дни сенокоса в Приокской пойме всегда возникает ощущение праздника. Даже сама эта работа, в общем-то очень тяжелая, до ломоты в костях, все-таки празднична. И не в такие ли сенокосные дни земляк рязанских крестьян художник Филипп Малявин отыскивал буйные, яркие краски и веселым вихрем бросал их на холст?

Вспомним еще, что по этому луговому простору бродил босиком константиновский подросток Сергей Есенин и уже тогда в глубине души его вызревали слова:

Край любимый! Сердцу снятсяСкирды солнца в водах лонных,Я хотел бы затерятьсяВ зеленях твоих стозвонных…

И не здесь ли услышал наш композитор Анатолий Новиков мелодии тех задушевных песен, которые ныне звучат по всей России?

А однажды теплым июльским вечером забрел я на огонек таборного костра в приокских лугах повыше Касимова. Над костром в черном закопченном ведерке варилась пшенная похлебка, заправленная картошкой и кусочками сала. Вокруг костра в ожидании ужина сидели колхозники. За долгий сенокосный день люди умаялись и теперь отдыхали, покуривая, Когда кто-нибудь тянулся к огню достать пылающую веточку, чтобы прикурить от нее, над костром к черному душному небу хвоистом жар-птицы взвивались золотисто-красные искры.

В этом как бы семейном кругу простых деревенских людей сидел знаменитый московский артист. На нем была белая, не очень свежая рубашка с распахнутым воротом. Крупное широкое лицо его было озарено дрожащим светом костра. Молча, кивком головы поздоровавшись со мной, он продолжал смотреть, как дышат угли. Может быть, он думал о том, что давным-давно такие же костры пылали и в стане половцев где-то поблизости, невидимые в ночи, и так же хрупали кони, и плененный князь Игорь молча глядел на огонь…

— Степаныч, — сказал вдруг один из колхозников, обращаясь к артисту. — Ведь поди-ко вот-вот и подвалит.

Чуть приподняв и слегка вывернув левую руку, артист бросил взгляд на часы, поднялся и пошел в потемки, на кручу, взметнувшуюся над тихой водой Оки. Было видно, как остановился он там, белея рубахой и дожидаясь чего-то.

Но вот сверху, из-за поворота реки, приглушенный расстоянием, донесся низкий, протяжный гудок парохода. И в тон пароходному гудку артист ответил:

— О-го-го-го-о-о-о!

И тут же из-за поворота на стрежень Оки выплыл большой сияющий огнями пароход. Поравнявшись с кручей, он снова троекратно прогудел, и снова гулко откликнулся артист:

— О-го-го-го-о-о!

Эхо разнеслось далеко, повторяясь уже за рекою в старых березах. Пароход уплывал спокойно и ровно. Огни его постепенно тускнели и, наконец, совсем пропали за новым изгибом берега. А артист еще долго стоял на круче и глядел ему вслед.

— С брательником разговаривает, — тихо и важно, как некую тайну, сообщил мне сидящий рядом со мною рябоватый колхозник.

— Как это понимать?

— Да ведь пароход-то — «Григорий Пирогов». Родной брат Александра Степановича. Тоже знаменитый певец был. На всю Россию. А родом оба они — от нас, рязанские.

Теперь нет в живых и самого Александра Степановича Пирогова, но, кажется, никогда не забуду я тот вечер в лугах, когда был невольным свидетелем удивительного разговора двух братьев — парохода и человека.

3

Мещерская низменность изобилует влагой. Здесь много тихоструйных речек, озер, а еще больше болот.

Три самых больших озера расположены в глубине Мещерского края, там, где сходятся границы трех областей. Эти три озера соединены друг с другом. Самое северное из них — Свято-озеро. Берега его густо заросли кугою и аиром. Но в зарослях есть протока, по которой на долбленом ботничке можно выйти в другое, Дубовое озеро, а уж из Дубового, тоже по протоке, можно попасть в самое большое — Белое, или Великое, озеро. Из него берет начало река Пра.

Большинство же лесных озер невелики, и подходы к ним заболочены. Идешь, а ноги вязнут в трясине, и следы мгновенно наполняются коричневой жижей. Вода в таких озерах по цвету напоминает густо заваренный чай, вероятно, поэтому многие из них называются Черными.

Однажды на Черном озере километрах в двадцати от Гусь-Хрустального меня застала гроза. Сначала день был удивительно тихим. Потом появилась тяжелая сизая туча. Она наползала, клубясь, словно бы переваливаясь.

Прибрежная осока зашелестела под ветром. Закачалась вершинка черной ольхи. Испуганно закричала и тут же умолкла какая-то птица. Вода в озере пошла мелкой рябью и сделалась вдруг фиолетовой. И когда хлынул дождь и ударила первая молния, озеро стало воистину черным, как деготь.

Лесные озера почти всегда глубоки. Илистые днища их завалены корягами окаменевших деревьев. На подходах к озерам мшистые кочки густо заросли голубикой. В наших местах ее зовут гонобобелем. На ветках гонобобеля вызревают крупные синевато-сизые ягоды, отдающие кислинкой.

В Мещере около двухсот рек. На карту же нанесено не более семидесяти. Остальные так малы, что топографы не принимают их во внимание. Самыми значительными считаются Пра и Гусь — левые притоки Оки.

Пра, как уже было сказано, берет свое начало из Великого озера, недалеко от Спас-Клепиков, и течет по самым глухим районам Мещеры. Течет она медленно, будто нехотя. Вся заболотилась, заросла кугой и кувшинками. Эта река уже не способна принимать в себя весеннюю влагу. Талая снеговая вода задерживается тут, затопляя ложбины и способствуя образованию новых болот.

В самом устье Пры, при впадении ее в Оку, находится Окский государственный заповедник, примечательный тем, что там можно увидеть флору и фауну древней Мещеры. В заповеднике водятся бобры, горностаи, куницы, выхухоль. За последнее время появилось много лосей. Водятся здесь пятнистые олени и даже зубры. Встречается и старый хозяин Мещерского леса — бурый медведь. На луговых озерах гнездятся журавли и черные аисты, а несколько лет назад была обнаружена целая колония серых цапель.